Разгадка кода майя

Издательство «Бомбора» представляет книгу знаменитого американского археолога, исследователя цивилизации майя, профессора Майкла Ко «Разгадка кода майя. Как ученые расшифровали письменность древней цивилизации» (перевод Д. Д. Беляева).

Надписи на языке майя были открыты несколько сотен лет назад, но прочитать их удалось совсем недавно. И если бы не исследовательский талант нескольких ученых, среди которых и наш соотечественник Юрий Кнорозов, язык майя, вероятно, оставался бы загадкой и по сей день. Историю этой удивительной расшифровки рассказывает археолог-майянист Майкл Ко, профессор Гарвардского университета. Ко лично знал Кнорозова и многое сделал для популяризации его работ еще во времена «железного занавеса». Его книга рассказывает о прорывах и трудностях, сопровождавших одно из величайших интеллектуальных достижений XX века.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

Достижения Кнорозова транслировались по всему миру, сообщение появилось даже на страницах New York Times от 13 августа 1952 года[1]. Западным эпиграфистам была брошена перчатка, а Томпсон был не тем человеком, который спокойно проглотил бы такой вызов.

Томпсон решил дать первый залп в своей односторонней войне с Кнорозовым в 1953 году в мексиканском журнале Yan — недолговечном антропологическом издании под редакцией Кармен Кук де Леонард, хорошего друга Эрика, которая постоянно конфликтовала с мексиканским Национальным институтом антропологии и истории. Первый же абзац Эрика дает читателю подсказку о том, что за ним последует:

«В последние годы исходящие из Москвы претензии на "впервые в мире" перешли от изобретения подводной лодки к изобретению бейсбола. Малоизвестное заявление подобного рода относится к открытию принципов, которые являются ключом к расшифровке иероглифического письма майя Центральной Америки...»

После подробного цитирования тенденциозного введения Толстова, превозносившего марксистско-ленинскую методологию, Томпсон утверждает, что Кнорозов повторяет ту же мантру, хотя на самом деле молодой советский ученый в первом разделе статьи поставил в вину Томпсону и Морли мистический подход к иероглифам, связанный с их представлениями о культе времени, что было вполне справедливым обвинением!

Напомним: Томпсон, как терьер, грызущий крысу, до последних дней воевал с Уорфом, пролив немало чернил по поводу его мелких ошибок, но не обращая внимания на важные замечания Уорфа. Точно так же он поступил и с новой угрозой, на этот раз из-за железного занавеса. Томпсон упрекает русского в том, что пять из его пятнадцати расшифровок (хотя Кнорозов и сам это указал) были уже сделаны Томасом, который, как едко заметил Томпсон, «работал задолго до Ленина». Затем Томпсон прошелся насчет досадной ошибки Кнорозова: Юрий Валентинович идентифицировал животное в Дрезденском кодексе (страница 13c) как ягуара, хотя это безусловно олениха. Эрик с торжеством приводит изображение этого существа рядом с несомненным изображением ягуара из Дрезденского кодекса, «чтобы читатели могли поразмышлять о марксистских ягуарах». Поскольку Кнорозов довольно неточно прочитал иероглифическую комбинацию, сопровождающую этот рисунок, как chakmool (чакмооль, «великая лапа») — эпитет для ягуара, все эпиграмматическое здание, наспех сооруженное русским, рассыпается как карточный домик к вящей радости Томпсона.

В конце своей высокомерной рецензии Томпсон ставит вопрос, есть ли у Кнорозова «честь ученого» (ответ, конечно же, звучит как «нет») и заключает:

 «...это может служить прекрасным примером эффекта строгого контроля партии над небольшой группой ученых в России. К счастью для свободного мира, остается надеяться, что это касается и военных разработок».

Великий майянист высказался: методология Кнорозова не стоит даже пары строк, а его так называемая «дешифровка» — марксистская фальшивка и уловки советской пропаганды.

При жизни Томпсона редкий ученый-майянист осмеливался перечить этому Великому Панджандруму[2] в любой сфере, и уж тем более в печати. Но в 1955 году шведский лингвист и синолог Тор Ульвинг опубликовал в журнале Ethnos замечательную оценку статьи Кнорозова 1952 года. После краткого изложения советского подхода и выводов Ульвинг пишет:

«Задача экспертов по иероглифам майя — дать окончательный вердикт о значении новой дешифровки, кратко изложенной здесь. Но даже сейчас можно с уверенностью сказать, что ее важность в истории дешифровки иероглифов майя не может быть поставлена под сомнение (Ульвинг, вероятно, не читал диатрибу Томпсона. — М.К.). Неприятный факт, что она представлена на языке, недоступном большинству ученых западного мира, не должен служить им оправданием, чтобы не ознакомиться с ней досконально. Впервые было показано, что система письма построена в соответствии с принципами, преобладающими в других примитивных письменностях. Это сам по себе убедительный признак того, что новая дешифровка покоится на надежной основе. Кроме того, трудно поверить, что такая непротиворечивая система слоговых знаков с фонетическими значениями, которые, кажется, соответствуют всем комбинациям, где они встречаются, могла бы быть разработана, если бы она не была верной».

Возможно, Швеция и была открыта для нового направления исследований, но безусловно не Германия, родина Фёрстеманна, Зелера и Шелльхаса. В 1956 году на Международном конгрессе американистов молодой немецкий эпиграфист Томас Бартель, который был шифровальщиком вермахта во время войны, принял эстафету от Томпсона, правда, без полемики в стиле холодной войны. На этой встрече присутствовал и Кнорозов, которому удалось войти в окружение основателя сибирской археологической школы академика Окладникова и выступить с докладом на английском языке в той же секции, что и Бартель. К этому времени у противников кнорозовской методологии было гораздо больше возможностей для критики, поскольку Кнорозов в 1955 году выпустил более амбициозную работу, опубликованную на испанском языке. Его новые предложения включали в себя большое количество в основном морфемных чтений, и я должен с некоторой горечью признать, что даже те из нас, кто симпатизировал его подходу, уже тогда почувствовали, что Юрий Валентинович отклонился от цели — или, по крайней мере, не привел аргументы столь же сильные, как в его фонетических прочтениях, основанных на «Сообщении...» Ланды.

Как бы то ни было, Бартель открыто заявил, что кембриджская (то есть Томпсон) и гамбургская (где Бартель тогда преподавал) школа смотрят на проблему Кнорозова одинаково скептически. Карьера Бартеля любопытна. Его путь в дешифровке во многом шел параллельно кнорозовскому, но, в отличие от советского коллеги, Бартель оставил мало интеллектуальных наследников. Оба посвятили свою жизнь эпиграфике, оба пытались разгадать письменность майя и оба сосредоточились на письменности ронго-ронго с отдаленного острова Пасхи. На мой взгляд, ошибкой Бартеля была его непоколебимая преданность антифонетической традиции своих немецких предшественников: он специально подчеркивал, что его статья в Копенгагене была опубликована в пятидесятую годовщину смерти Фёрстеманна. Но, возможно, дело было просто в его нежелании видеть в письменности майя настоящую систему письма, подобную существовавшим в цивилизациях Старого Света. Опыт Кнорозова в сравнительных исследованиях, будь он марксистский или нет, дал русскому ученому основу, которой западным ученым не хватало.