Санкт-Петербург и русский двор. 1703–1761

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Пола Кинана «Санкт-Петербург и русский двор. 1703–1761» (перевод Нины Лужецкой)

В 1739 году итальянский философ Франческо Альгаротти посетил Санкт-Петербург и впоследствии сравнил его с «окном, через которое Россия смотрит в Европу». Еще до того, как эта фраза стала крылатой, в новой столице европейцы увидели символ стремительной модернизации страны, начатой Петром Великим. Пол Кинан считает строительство и развитие Петербурга сознательной попыткой российских монархов создать полигон для социальных и культурных преобразований. Особое внимание Кинан уделяет архитектуре и социальным пространствам города, придворным церемониям, полицейскому надзору и дисциплинирующим практикам, азартным играм, питейной культуре, одежде и гигиене. Ценный аспект исследования состоит в сравнении быта Петербурга и других европейских столиц, что позволяет увидеть, в чем было своеобразие «нового Амстердама», а в чем он следовал общим тенденциям. Как показывает автор, внешний облик Петербурга, его институты, общественная и культурная жизнь обнаруживают следы активного взаимодействия с другими дворами и городами Европы.

Предлагаем прочитать один из разделов книги.

Полиция в Санкт-Петербурге

Полицейские законы, введенные в Петербурге, касались таких вопросов, которые издавна заботили повелителей Московского государства и многих их современников в Европе. Так, отец Петра, царь Алексей Михайлович, издал «Наказ о градском благочинии», затрагивавший ряд проблем, характерных для города раннего Нового времени, из которых для Москвы актуальны были пожары, кражи, эпидемии. Ослушников ожидали наказания, от колодок до смертной казни[1]. Проблемам грабежей и насилия на улицах посвящался указ времен регентства Софьи Алексеевны[2]. Однако эти меры были частичными, а ответственность за их исполнение возлагалась на несколько разных приказов, в зависимости от того, какие дела или группы населения были им подведомственны. Лишь в 1718 г., одновременно с внедрением новой системы коллегий (о чем упоминалось выше), был впервые учрежден единый официальный орган полицейской администрации.

О создании нового учреждения объявили в конце мая 1718 г., когда вновь назначенному генерал-полицмейстеру А. М. Девьеру был дан указ с перечнем функций полиции «для лучших порядков в сем городе». Эти функции следовало также довести до сведения всех жителей, чтобы никто не прикрывался их незнанием[3]. На новое учреждение возлагалась ответственность за большинство сторон общественной жизни города, включая санитарное состояние (своевременную уборку мусора), безопасность (предотвращение пожаров и борьбу с преступностью), деловую жизнь (обеспечение порядка на городских рынках, контроль над ценами, стандартизацию весов). Сверх того, полиции вменили в обязанность надзор за обликом самого города — ей предстояло согласовывать и контролировать все новые строительные работы, обеспечивать должное содержание городских набережных и улиц, держать в чистоте водные пути[4]. Далее, новый институт контролировал все виды передвижения внутри города, а также въезд и выезд из него. В особенности это касалось иностранцев, которым полагалось регистрироваться в Полицмейстерской канцелярии[5]. Этот список обязанностей включал в себя многие из тех сфер регулирования, которые рассматривались в более ранних европейских полицейских уставах (Polizeiordnung). Впрочем, еще одна идея, вдохновившая создание нового института, исходила не из Германии, а из Франции. Незадолго до этого, в 1717 г., Пётр побывал в Париже и своими глазами видел, как работает служба начальника всей французской полиции (lieutenant-général de la police). Николя де ля Мар, назначенный на этот пост Людовиком XIV еще в 1667 г., был автором одного из основополагающих трактатов по этому предмету — четырехтомного «La traité de la police», выходившего в свет в 1705–1738 гг.[6]

Новую службу возглавил Антон Девьер (Антонио де Виейра), португальский моряк, который приехал вместе с Петром из Амстердама после Великого посольства и дослужился до высоких чинов в русской армии. Он очень серьезно отнесся к новому назначению, не в последнюю очередь из опасения, что царь сочтет его прямым виновником всех недостатков системы. Однако с самого начала ему мешало то, что при огромном объеме обязанностей полиции средства на нее выделили весьма ограниченные. А. Девьер сохранил свой пост и после смерти Петра, но в 1727 г. был сослан в Сибирь за противодействие росту политического влияния А. Д. Меншикова, на сестре которого он был женат. Девьера помиловала, придя к власти, императрица Елизавета, и в 1744 г. он снова стал генерал-полицмейстером, однако болезни сломили его, и в следующем году он умер[7]. Два видных преемника А. Девьера на посту генерал-полицмейстера состояли в родстве с императорской фамилией и, благодаря своему положению, обладали значительным влиянием. Василий Фёдорович Салтыков служил с 1732 г. при Анне Иоанновне и участвовал в ряде крупных начинаний, в том числе в работе Комиссии от строений, рассмотренной нами в предыдущей главе. В 1745–1760 гг. этот пост занимал Алексей Данилович Татищев, царедворец Анны Иоанновны, впоследствии выдвинувшийся и при Елизавете. Пока Татищев находился в должности генерал-полицмейстера, ее статус повысился и она поднялась с пятой на третью ступень Табели о рангах, что приравняло ее к чину генерал-лейтенанта или вице-адмирала и дало ее носителю право личного доклада императрице[8]. Но чем больше власти, тем больше ответственность, пост генерал-полицмейстера был нелегок, и в 1760 г. Татищев умер при исполнении своих служебных обязанностей.

Одной из проблем Полицмейстерской канцелярии была малочисленность ее служащих. В 1723 г. штат Канцелярии насчитывал 88 человек вместе с начальством[9]. К 1727 г. это число достигло 122 человек, из которых 94 составляли солдаты[10]. Поскольку в обязанности полиции входила охрана общественного порядка, т. е. не только пресечение драк и прочих бесчинств, но и поимка воров и разбойников, удалось усилить ее благодаря подключению к полицейской службе еще двух групп. Во-первых, дополнительные силы (в том числе драгунов для конных патрулей) выделили квартировавшие в городе гарнизонные полки[11]. Во-вторых, сами жители Петербурга издавна привыкли нести ночной караул: часовые и ночные дозоры расставлялись в разных местах по всему городу. На эти посты (называвшиеся немецким словом «шлагбаум») ставили по очереди выборных представителей горожан. Им полагалось пропускать только людей, имевших паспорта и снабженных фонарями, а также доносить о подозрительном поведении жителей[12]. Эта система не была идеальной, так как караульным из выборных горожан не всегда хватало опыта, но в целом она действовала вполне эффективно[13]. Охранять порядок по ночам помогало еще одно нововведение — впервые в России на основных площадях Петербурга, возле нескольких важных зданий и вдоль некоторых главных улиц были установлены фонари[14].

Антиобщественные элементы, главным образом бродяги и нищие, являлись еще одной заботой полиции. Эти категории населения не выполняли никаких полезных функций внутри городского сообщества и, в сущности, совсем не способствовали установлению «благочиния». Вопрос о том, как поступать с такими людьми в городах, не терял актуальность с начала 1690-х гг., когда Пётр I издал несколько указов, предписывавших выдворять их из Москвы и других городов, а при попытке возвращения бить кнутом и ссылать в Сибирь[15]. Существовало несколько причин для такого к ним отношения. Бродяги и нищие не имели постоянного жительства и необходимых документов для пребывания в городе, так что с них невозможно было взимать налоги, а значит, они не приносили пользы государству. Кроме того, они часто имели отношение к преступности, а нищенствующие подделывали увечья ради сбора подаяния. То и другое шло вразрез с твердо установившейся петровской трудовой этикой, так что в его царствование подобные люди стали объектом целой серии репрессивных указов[16]. В начале 1720-х гг. нищим, а также праздношатающимся молодым людям запретили просить подаяния на улицах, это приравнивалось к краже, а каждый пойманный на том, что давал им деньги, подлежал штрафу в пять рублей. Власти советовали лицам, склонным к благотворительности, отдавать эти деньги в достойные учреждения, например в городские госпитали[17]. Тема фальшивых инвалидов затрагивалась в «Духовном регламенте», гласившем, что всякий подающий милостыню лжеинвалиду становится соучастником мошенничества, а потому понесет наказание[18]. Однако значительная часть населения Петербурга состояла из пришлых работных людей, в нем, как в любом городе раннего Нового времени, хватало проблем, так что вопрос об уличных бродягах не терял остроту весь рассматриваемый период, и правители и правительницы, один за другим, пытались его решить. При Елизавете таких нарушителей наказывали, отсылая к прежним владельцам (если это были крепостные), или записывали, в зависимости от физического состояния, в армию или на фабричные работы[19].

Как и в целом попытка наладить управление и контролировать население России, учреждение Полицмейстерской канцелярии в Петербурге имело лишь относительный успех. Впрочем, эта организация в рассматриваемый период получила несколько положительных отзывов со стороны приезжих иностранцев, таких как Вебер, который, отметив сначала, что улицы по ночам опасны, хвалит учреждение ночных дозоров в Петербурге, устроенных по примеру гамбургских[20]. В других сферах дело обстояло хуже. Периодически повторявшиеся призывы властей извещать Канцелярию о начале строительства или о вновь прибывших в город людях наводят на мысль о том, что новые правила не исполнялись. Угроза пожаров и общественных беспорядков сохранялась весь рассматриваемый период, в связи с чем над Полицмейстерской канцелярией постоянно тяготела необходимость быть готовой ко всему. И всё же ее существование и стойкая приверженность властей к регулированию через законодательство помещали Санкт-Петербург непосредственно в европейский контекст начала XVIII в.[21] В поле зрения властей находилось также повседневное поведение жителей, и ниже рассматривается, как вырабатывался официальный подход к нескольким важным его аспектам, которые в этот период стали бросаться в глаза.