Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу выдающегося итальянского историка «Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри» (перевод Михаила Велижева).
«Судья и историк» — уникальное детективное расследование итальянского историка Карло Гинзбурга, посвященное знаменитому процессу Адриано Софри. Экс-лидер леворадикальной организации «Непрерывная борьба» («Lotta continua») Софри был арестован в 1988 году, обвинен и осужден по делу об убийстве в 1972 году комиссара полиции Луиджи Калабрези. Гинзбург анализирует судебные материалы, дабы определить, удалось ли следствию доказать вину Софри. Как опыт и навыки профессионального историка помогают Гинзбургу разобраться в существе юридического казуса? В чем состоят сходства и различия между историком и судьей? Способна ли гуманитарная наука в современном цифровом мире выполнять важные общественные функции? На эти и другие остросоциальные вопросы отвечает автор в своей знаковой работе.
В публикуемом фрагменте Карло Гинзбург рассказывает читателю об обстоятельствах дела.
Легкое ощущение дезориентации. Именно это чувство вначале испытывает тот, кто, привыкнув в силу профессии читать акты инквизиционных процессов XVI и XVII вв., обращается к материалам следствия, которое вели Антонио Ломбарди (следственный судья) и Фердинандо Помаричи (заместитель прокурора) в отношении Леонардо Марино и его предполагаемых соучастников. Дезориентации, поскольку эти документы, вопреки всякому ожиданию, любопытным образом весьма схожи. Между ними существуют и важные различия — такие, как присутствие на сегодняшних процессах адвокатов ответчика; оно хотя и предусматривалось предписаниями инквизиции, отраженными в «Священном арсенале» Элизео Мазини (напечатанном в Генуе в 1621 г.), но в то время на практике применялось редко. И тем не менее ныне допросы подозреваемых, так же как и в инквизиционных судах три или четыре столетия назад, проходят втайне, в пространстве, куда не проникают нескромные взгляды публики (даже в столь не приспособленных для процессов местах, как казармы карабинеров).
Проходят или, вернее, проходили. С вступлением в силу нового кодекса из итальянского уголовного судопроизводства частично исчезло тайное следствие, т. е. преимущественно обвинительный аспект права, плохо сочетавшийся с его другим — состязательным — элементом, предполагавшим судебные дебаты[1]. Следствие Ломбарди и Помаричи по делу Марино и его возможных сообщников стало одним из последних процессов (едва ли не самым последним), которые велись на основе прежнего законодательства.
Однако сразу же поразившее меня впечатление о преемственности с прошлым оказалось связано не только с институциональными аспектами следствия. Оно возникло под влиянием более тонкого и специфического сходства с инквизиционными процессами, которые мне известны лучше: делами против женщин и мужчин, обвинявшихся в колдовстве. Здесь вызов соучастника имеет принципиальное значение, особенно если центральное место в признаниях подсудимого занимает шабаш, ночной слет ведьм и колдунов[2]. Иногда по своему почину, чаще под влиянием пыток или по внушению судей обвиняемые в итоге называли имена тех, кто участвовал вместе с ними в дьявольских ритуалах. Таким образом в процесс могли быть вовлечены (как и происходило в действительности) пять, десять, двадцать человек, вплоть до всего населения целых общин. Впрочем, именно Римская инквизиция, наследница средневековой (или, как ее еще называли, епископальной) инквизиции, давшей решающий импульс преследованиям из-за колдовства, впервые поставила под вопрос правовую легитимность подобной процедуры. В начале XVII в. из среды инквизиторов Римской конгрегации Святого престола вышел документ под названием «Instructio pro formandis processibus in causis strigum, sortilegiorum & maleficiorum» («Руководство по процессам против ведьм, колдунов и чародеев»), который однозначно сигнализировал о переменах в сравнении с прошлым. Опыт, говорилось в тексте, показывает, что до сих пор дела о колдовстве почти никогда не велись на основе приемлемых правовых критериев[3]. Судьи инквизиции, ведшие процессы на периферии, получали предупреждение: им надлежало «со всем судебным тщанием и хитроумием» держать под контролем все высказывания обвиняемых; по возможности разыскивать орудия преступления; доказывать, что исцеления или болезни нельзя свести к естественным причинам.
Процесс, о котором я намерен писать, также строится вокруг фигуры обвиняемого-свидетеля, подсудимого, который одновременно обвиняет себя и других людей. Признания Леонардо Марино против самого себя — это финальная точка трагической череды всем известных обстоятельств. Коротко их напомню. 12 декабря 1969 г., в кульминационный момент периода забастовок и протестов рабочих, известного как «горячая осень», в Милане в одном из зданий Сельскохозяйственного банка взорвалась бомба. В результате на месте погибли 16 человек (еще один умер спустя короткое время), 88 человек были ранены. Через два дня полиция арестовала анархиста Пьетро Вальпреду, которого издания умеренного толка (прежде всего «Коррьере делла сера») представили общественному мнению как исполнителя теракта. Железнодорожник анархист Джузеппе (Пино) Пинелли был вызван в квестуру Милана для выяснения обстоятельств дела. Три ночи спустя Пинелли вывалился из окна кабинета комиссара Луиджи Калабрези, где в тот момент находились еще один офицер карабинеров и четыре полицейских агента. Один из журналистов обнаружил на земле лежащего без сознания Пинелли. Еще через два часа на оперативно созванной ночной пресс-конференции начальник миланской квестуры Марчелло Гуида объявил, что Пинелли сам выбросился из окна с криком «Анархии конец», поскольку полиция предъявила ему неопровержимые доказательства его причастности к теракту, исполнителем которого был Вальпреда. Впоследствии эти слова оказались опровергнуты. Теперь полиция стала утверждать, что Пинелли во время паузы на допросе прислонился к окну, дабы выкурить сигарету: в этот момент он потерял сознание и упал вниз. Этим кардинально различным по смыслу версиям противопоставлялась еще одна интерпретация событий, которая начала настойчиво циркулировать в левой среде (внепарламентской и не только): Пинелли получил смертельный удар из карате от одного из полицейских, а затем его труп выбросили из окна в кабинете комиссара Калабрези. В 1969 г. группа «Лотта континуа» («Непрерывная борьба») на страницах своих изданий начала ожесточенную кампанию против Калабрези, который вел допрос анархиста. Он обвинялся в убийстве Пинелли. Через несколько месяцев Калабрези подал в суд на газету «Лотта континуа» за клевету. 22 октября 1971 г. в ходе процесса было принято решение об эксгумации тела Пинелли. Почти сразу после этого адвокат Калабрези заявил отвод председателю суда; в итоге процесс отложили на более поздний срок. 17 мая 1972 г. Калабрези был убит двумя выстрелами из пистолета рядом с подъездом своего дома. Ответственность за убийство никто на себя не взял. На следующий день газета «Лотта континуа» в своем комментарии высказалась о случившемся скорее в благожелательном духе («действие, которым эксплуатируемые выражают собственное желание справедливости»), но не признала причастность к гибели комиссара.
Еще через некоторое время возникли подозрения, что убийство совершили правые экстремисты: расследование в этом направлении в дальнейшем прекратилось за недостатком улик. Прошло шестнадцать лет. 19 июля 1988 г. Леонардо Марино, бывший рабочий ФИАТа, в прошлом активист «Лотта континуа», явился в участок карабинеров в городе Амелья, недалеко от Бокка-ди-Магра, где он жил с семьей. По словам Марино, его замучила совесть и он хочет признаться в преступлениях, связанных с его прежней политической деятельностью. (Представленная здесь хронология раскаяния следует ее самой первой версии, а не варианту, возникшему спустя два года, во время процесса.) 20 июля Марино отвезли в оперативный отдел миланских карабинеров, где он дал первые показания. На следующий день в присутствии заместителя прокурора Фердинандо Помаричи Марино объявил о своем участии в убийстве Калабрези, а также в целой серии ограблений, произошедших с 1971 по 1987 г. Решение об устранении комиссара (опять же согласно версии Марино) оказалось принято большинством голосов на национальном исполнительном совете движения «Лотта континуа». Самого Марино к участию в преступлении подстрекал Джорджо Пьетростефани — один из руководителей группы; Марино согласился участвовать в деле лишь тогда, когда Софри, с которым Марино был особенно тесно связан, открыто подтвердил факт самого решения (во время одного из митингов в Пизе). Через несколько дней после встречи с Софри Марино отправился в Милан и вместе с Овидио Бомпресси стал поджидать Калабрези у подъезда его дома. Сразу после убийства он подобрал Бомпресси, исполнителя преступления, и они скрылись на машине, угнанной тремя днями ранее. Весь рассказ оказался уснащен массой мелких деталей. Впрочем, даже самые подробные описания обвиняемого-свидетеля не дают достаточных гарантий; это обстоятельство отметили уже судьи Римской инквизиции в начале XVII в., когда перечитывали материалы процессов о колдовстве, которые вели их собратья. Достоверное признание необходимо подтверждать внешними, объективными свидетельствами.
Скоро мы увидим, как судьи, участвовавшие в процессе против предполагаемых убийц Калабрези, подошли к решению этой проблемы. Пока же следует подчеркнуть, что поиск доказательств или объективных свидетельств — это операция, актуальная не только для нынешних судей и для инквизиторов, живших триста пятьдесят лет назад; она служит частью ремесла современных историков.
На последнем сопоставлении и особенно на его следствиях имеет смысл остановиться подробнее.
[1] См.: Ferrajoli L. Diritto e ragione. Teoria del garantismo penale. Bari: Laterza, 1989. P. 119, 771–773.
[2] См.: Ginzburg C. Storia notturna. Una decifrazione del sabba. Milano: Adelphi, 2017. P. XIV (впервые в 1989 г.). Уподобление дела Софри процессам о колдовстве было предложено в одном из писем, составленном Адриано Проспери и подписанном целым рядом людей (в том числе и автором этих строк). Оно было отправлено в разные национальные газеты; единственными изданиями, опубликовавшими письмо на своих страницах, стали «Унита» (2 мая 1990 г.) и «Манифесто» (17 мая 1990 г.).
[3] 1. См.: Tedeschi J.A. The Roman Inquisition a nd Witchcraft // Revue de l’histoire des religions. Vol. 200 (1983). P. 163–188; Idem. Appunti sulla «Instructio pro formandis processibus in causis strigum, sortilegiorum & maleficiorum» // Annuario dell’Istituto Storico Italiano per l’età moderna e contemporanea. Vol. XXXVIII–XXXIX (1985–1986). P. 219–245; Jobe P.H. Inquisitorial Manuscripts in the Biblioteca Apostolica Vaticana: a Preliminary Handlist // The Inquisition in Early Modern Europe. Studies on Sources and Methods / Ed. by G. Henningsen and J. Tedeschi. DeKalb (Ill.): Northern Illinois University Press, 1986. P. 33–53; в особенности P. 44–45; Ginzburg C. Ibenandanti. Stregoneria e culti agrari tra Cinquecento e Seicento. 7 ed. Torino: Einaudi, 2002. P. 135–137 (впервые в 1966 г.). Тедески, которому обязаны авторы всех наиболее глубоких исследований по теме, отрицает, что «Руководство» свидетельствовало о подлинном изменении в инквизиционных практиках (Tedeschi J.A. Appunti sulla «Instructio pro formandis processibus in causis strigum, sortilegiorum & maleficiorum». P. 238 et passim), однако мне представляется значимым, что обращение к принципам, с которого начинался этот текст, сопровождалось констатацией — им почти никто никогда не следовал.
