Дискурсы о государстве

Политическаяфилософия является большим и до сих пор сравнительно плохо используемым у нас ресурсом«политического разговора». Нехватка концептуального аппарата ощутима,потребность в его приращении, кажется, должна ощущаться повсеместно. Привычныеслова часто с трудом приходят в зацепление с опытом или не приходят вообще,проскальзывают. Интерес к истории политической философии, который явственноусилился в последнее время, – это свидетельство не просто развития научнойдисциплины, но и попытка удовлетворить ощущаемую потребность.
Однакоболее интенсивная работа со словарем политической философии – это не простопоиск новых или полузабытых слов. Это также работа с имеющимися концептами,направленная на прояснение их смысла, прежде не замечаемого или недооцененного,на приведение их в такие сочетания друг с другом, которые менее привычны, чемуже устоявшиеся. Это также может иметь, если угодно, персональное выражение: водин круг рассуждения и цитирования следует иногда сводить таких авторов,которые изначально казались плохо совместимыми между собой, находились поразные стороны баррикад или даже по разные стороны разных баррикад.
То,о чем я буду говорить, относится как раз к области таких менее привычныхкомбинаций, однако «менее привычные» не значит «совершенно новые». Я бы хотелговорить как раз о том, что, по моему разумению, известно если и не всем, тоочень многим, но в этой своей известности воспринимается порой как быавтоматически, без должного внимания к деталям. Собственно, я только и хочупредложить разговор о деталях.
Ябы хотел начать, разумеется, с Карла Шмитта и его «Понятия политического». Этоклассический текст, он имеет широкое хождение и, кажется, все знают, чтополитическое, по Шмитту, – это когда различаются «друг» и «враг». Еще известно,что это различение носит экзистенциальный характер, то есть враги непримиримынастолько, что между ними идет война, что они готовы убивать и быть убитыми.Мы, правда, знаем, что в современной политической жизни многих стран никакаявойна не идет, никто никого не убивает, а вместо этого происходит конкуренцияпартий, выборы и прочие замечательные вещи. Так же это было, надо сказать, и вовремена Шмитта, хотя и в меньшем количестве стран, чем теперь. И что же тогдаклассического в этом тексте?
Конечно,в ту эпоху, когда он был написан, текст звучал совсем по-другому. Парламентскаядемократия переживала не лучшее время, и противостояние партий и другихорганизованных групп казалось настолько серьезным, что могло рассматриватьсянаподобие гражданской войны, то есть войны, в которой государство гибнет, покаверх не возьмет и не укрепит свою власть как власть государственную одна изсторон. И, конечно, когда Шмитт писал «Понятие политического», а писал он в 1927 г., его беспокоилосовсем не то, что через более чем четверть века. Он считал, что парламентскаядемократия доживает последние дни, потому что парламент как место дискуссий,благодаря которым можно прийти к истине, – это не то, что, во что может веритьмасса населения. Он считал, что нужна политическая мобилизация тех, кто ощущаетсебя народом, и эта мобилизация в парламентской республике уже невозможна.Наконец, он считал, что борьба партий ослабила государство, которое, в своюочередь, слишком слабо и от слабости влезает в то, что не является предметомгосударственного регулирования. Поэтому он последовательно защищал все и всех,кто работал на укрепление центральной функции государства, а кончил тем, чтостал на сторону нацистов. Не удивительно, что его устроило прекращение войныпартий и вообще исчезновение партий в классическом смысле слова.
Однаков начале 60-х гг., переиздавая «Понятие политического», Шмитт написал, что егонеправильно поняли уже тогда, в конце 20-х, а теперь вообще не понимает почтиникто. Я, утверждал Шмитт, писал для знатоков европейской юриспруденции,которые понимали, какую войну я имею в виду. Я писал о войне «оберегаемой», тоесть не просто происходящей «по правилам», но и обладающей множеством другихважных отличий от разрушительных тотальных войн XX в. Эти старыевойны были войны между комбатантами, они почти не затрагивали гражданскоенаселение, у них мог быть законный, справедливый повод и внятный, регулируемыйправом исход.
Тогдаполучается, что политика целиком выносится за границы государства? Та политика,в пользу которой выступал (или, точнее говоря, утверждал, что выступал) Шмитт,именно такова. Именно поэтому для той эпохи он считает столь важным различениеполитики и полиции. Слова происходят из общего корня, но политика – это внешнеедело, а полиция – дело внутреннее, в старой немецкой Polizeywissenschaft (наука о полиции) еепредметом было всяческое общественное благоустройство.
Итак,в центр внимания внезапно попадает государство, которое внутри себя обеспечиваетвсяческое благочиние, гарантирует отсутствие войн, безопасность и стабильность.Век этого государства в Европе сравнительно недолог, можно даже сказать, что втаком идеальном виде его никогда и не было, но вместе с тем еще что-тозадерживает наше внимание. Внимательно вчитываясь в соответствующие пассажиШмитта, мы словно бы слышим голос также и совсем другого автора, и даже неодного, а нескольких авторов.
Этотавтор – Мишель Фуко. Переклички Фуко со Шмиттом многообразны и занимательны, номы ограничимся сегодня только одной-двумя темами. Начнем с того, что Шмитт в предисловиик «Понятию политического» делает одну важную оговорку. Он указывает на книгу,выпущенную в 1939 г.немецким историком Бруннером, которого сам Шмитт называет «великим». Так вот,Бруннер в этой книге говорит, что «Понятие политического» Шмитта – этопоследнее звено в развитии учения о том, что немцы называют Staatsräson, французы raison d’État, итальянцы ragione di stato. По латыни этоназывается ratio status,и как это толком перевести на русский, не очень понятно. Исходя из того, чтопо-английски это может быть national interest,я сам переводил это как «государственный интерес», но без всякого удовольствия.В общем, ratio status – это учение о том, что у государства – свои цели,свои техники их достижения.
Можетпоказаться, что в этом нет ничего удивительного. Но так было не всегда. Слово «status» не всегда значило«государство», а значений «ratio»так много, что одно их перечисление заняло бы несколько минут, и среди этих значений«разум» не первое, но и не последнее. Итак, – это, в общем, хорошо известно, –в какой-то момент в Европе старое, привычное до стертости словосочетание «ratio status» вошло в моду ибольшую силу. Это происходит в эпоху Макьявелли, и хотя сам он этим понятием непользуется, считается, что он, так сказать, положил начало. Об этом написанодовольно много, и хотя хорошую, релевантную литературу (я имею в виду ужевтороисточники, а не оригинальные тексты) по raison d’État можно найти уже вконце XIX в., первый серьезный всплеск интереса происходит в началевека XX., что находитотражение, в том числе, и в работах Шмитта, к которым мы еще вернемся. Ну, аФуко – это следующая волна, и в эту волну попадает, между прочим, совершеннонезависимо от Фуко, но, не исключено, в некоторой зависимости от Шмитта, такойизвестный автор, как Никлас Луман.
Однаковернемся к Фуко. В большом курсе лекций, прочитанных в 1978 гг., который в издании на английском называется«Безопасность, территория, население», Фуко сначала очень подробно развиваетконцепцию «пастырской власти», то есть власти, имеющей отношение «к спасению,повиновению и истине». В мире под пастырской властью Бога человек рождался недля того, чтобы жить в этом мире, а чтобы подготовиться к переходу в лучшиймир. В нем есть конечные цели, вечные истины и сложная система повиновения. Всеэто, говорит Фуко, приходит к завершению между 1580 и 1650 гг. Это время можнохарактеризовать по-разному, и одна из линий начавшихся изменений представляетнаибольший интерес. В это время появляется современное понятие суверенитета исуверенного государства. Фуко здесь, быть может, выстраивает важные связи чутьболее поспешно и чуть менее аккуратно, чем хотелось бы, но главное он фиксируетследующим образом. Прежде всего, новая власть, власть суверена, и она непохожани на власть Бога над природой, ни на власть души над телом. Это власть,которую Фуко называет правительственной. Государство,говорит он, – это всего лишь один из способов осуществления правительственнойвласти. Вот здесь и появляется raison d’État. В те ранние годы один изего знаменитых теоретиков Ботеро писал, что это «знание подходящих средств дляоснования, сохранения и расширения прочного господства над людьми», каковоегосподство и есть государство. Фуко обширно цитирует и других авторов,например, такого автора середины XVII в., как Хемниц, который говорит, чтоraisond’État «это определенныеполитические соображения» применительно к разным публичным делам в целяхсохранения, расширения и счастья государства.
Невдаваясь в тонкости и не умножая примеры, мы можем сразу перейти к выводу,который делает Фуко: «Здесь нет никакой отсылки к порядку природы или дажебожественному порядку». Ничего, что имело бы отношение к космосу, природе илибожественному, не входит в raison d’État. Но это значит также, чтоздесь нет никаких внеположных государству целей. Счастье и совершенство имеютотношение только к государству, ни к чему более. Государство оказываетсясамоцелью. А поскольку целей вне государства уже не оказывается, главнойзадачей raison d’État становится сохранениеопределенного динамического равновесия сил внутри государства.
Теперья предлагаю на некоторое время отвлечься от Фуко и посмотреть, как излагает туже самую тему Луман. Луман у нас известен прежде всего как теоретик социальныхсистем, однако теория общества, как он это называл, была только одним из полейприложения его исследовательских интересов. Конечно, все у него быловзаимосвязано, но все-таки отдельным занятием в 80-е гг. у Лумана становятся исследованияпо социологии знания, выходившие под общим заголовком «Структура общества исемантика». В третьем томе этих исследований рассуждения о raison d’État ведутся отчасти на тех же самыхисточниках, но акценты здесь расставлены совсем по-другому. Луман тоже обращаетвнимание на то, что государство становится самоцелью. Но вот как это выглядит уЛумана. Поначалу, говорит он, понятие государства означало одновременно и множество «мирных состояний» (status, stato – это еще и состояние), и одну изчастей этого множества. Таким образом, оно оказывается парадоксальным иамбивалентным. Говоря очень кратко, с самого начала предполагается, что естьнекая внешняя помеха, грехопадение, испорченность человеческой природы, что-то,что мешает государству процветать. И чтобы установить мир и благоденствие,нужно… опять-таки государство. Государство как мир – это цель, точнее,самоцель, а государство как господство – средство для ее достижения. Именно тактрактует Луман те же самые высказывания Ботеро, которые мы приводили выше,говоря о Фуко. Raison d’État – это способ установления мира,подчинения подданных, потому что в результате устанавливается мир. А мир – этополитическая самоцель. Между тем, постепенно происходит вычленение «собственнополитического различения», точнее, двух различений. Первое – это различениеправящих и управляемых, в котором государство (то есть, в будущем, политическаясистема) оказывается только на одной из сторон, на стороне правящих, иразличение между суверенной государственной властью и той областью, на которуюэта власть распространяется. Мир должен быть установлен не «вообще», а наопределенной территории.
Изменение,на которое здесь обращает внимание Луман, состояло в том, что преждевластвующий действовал так, как действовал, в силу определенного права. Почемуего действия законны? Потому он имеет право, он осуществляет юридическую норму.В новой ситуации raison d’État как основание действиясостоит в том, что действовать надо в интересах государства, возможно, даженарушая норму, потому что условия меняются, а задача сохранения государстваостается. Важнейшая задача, которая решается при этом постоянно внутригосударства, – это усмирение физического насилия. Луман, собственно, и начинаетисследование с того, что выводит на передний план проблему соперничества. Соперничество, сопровождавшееся физическим насилием,привело к тому, что республиканизм с его идеей свободы, отступил, уступилгосударству как институту, учредившему монопольное насилие.
Вэтой связи Луман говорит о понятии и проблеме времени. Что такое повседневнаяжизнь в ситуации постоянно угрожающего насилия? Это жизнь с очень ограниченнымвременным горизонтом. Чтобы сохранять государство, нужно действовать в расчетена длительную перспективу. Но действовать так, исходя из старых представлений овечном миропорядке и изменчивых преходящих обстоятельствах, очень трудно.Например, если слово и дело государя суть реализация вечного закона ибожественного права, то как возможно совместить с этим необходимость поддавлением обстоятельств и для принятия эффективных мер отказываться от данныхобещаний и нарушать действующие нормы? Поэтому в теориях raison d’État большое место занимают вопросытайны. Сохранение решений втайне, пока они начнут выполняться, представлениесамого искусства государственного управления как некоего тайноведенияи т.п.,включая, между прочим, и необходимость притворства и сознательного обмана. Кэтой эпохе относится, между прочим,популярное до сих пор понятие Arcanum imperii,тайна власти. Ниже мы еще коснемся его вкратце. Пока что обратим внимание напоследнюю важную сентенцию Лумана: «Политика, которая могла бы дать повод ксопротивлению, позже, по воле Божьей, может оказаться осмысленной. Этатемпоральная комплексность, однако, недоступна человеческому разумению, апотому человек не может решить, что имел в виду Бог, который дал ему именнотакого правителя» (Луман ссылается в этой связи на итальянского теоретика Маттео Перегрини).
Луманслишком бегло затрагивает в этой связи еще одну важную тему, котораяприсутствует у Фуко и, в иной форме и несколько ранее, у Шмитта и ряда немецкихисториков права, испытавших его влияние. Это тема распада империи. СвященнаяРимская империя германской нации, как известно, прекратила официальноесуществование только в начале XIX в., но Фуко решительно заявляет, что подлинным концом еестал Вестфальский мир. Мы должны хорошо представлять себе, что такое былВестфальский мир, готовившийся несколько лет и окончательно подписанный в 1648 г. Фактически этотдоговор означал признание нескольких королевств практически равноправными сИмперией, признавал особые права за имперскимистатусами (квази-государствами) и т.п. Это означало устранение (илиподтверждение исчезновения) того пространства, внутри которого собственно войнне должно было быть, они появляются именно теперь. Соперничество уходит извнутренних областей и переходит во внешние, говорит Луман. Европейское и дажеглобальное пространство становятся пространством соперничества говорит Фуко.Это и есть пространство огороженной, оберегаемой, регулируемой международнымправом войны, говорит Шмитт. Следует ли считать это соперничество государствпрямым следствием raison d’État и распада империи, или raison d’État – это такое же следствие распадаимперии, как и соперничество государств, или появление теорий raison d’État надо считатьрезультатом победы суверенных государей над республиканскими свободами иподавления пестрой и многообразной социально-правовой жизни тогдашнего мира? Влюбом случае, мы видим, что становление государства, «классического»суверенного государства означает «замирение» больших пространств, пространств,на которых, внутри которых исчезает политическое.
Нам,пожалуй, еще не хватало привести для примера политическую философию Гоббса. Мыне станем говорить о ней подробно потому, что влияние Гоббса – идейное,философское, тогда как его политический проект, насколько можно о нем судить,не состоялся. И все-таки очень примечательно то, что политики нет и вгосударстве Гоббса. Если внимательно изучать его сочинения, мы увидим, чтожизнь «во чреве Левиафана» не могла быть монотонной рутиной, лишенной всяческихнапряжений. Скорее наоборот, по своей ли воле или невольно, отдавая даньреальности, Гоббс изобразил жизнь подданных суверена как жизнь на вулкане, темменее надежно гарантированную в ее безопасности, что для поддержания этойпоследней не используется никакая техника raison d’État. Предполагается,что держаться это государство должно по-другому, через непрерывное активноепризнание каждым гражданином воли суверена как такой, которую он, гражданин авторизовал в качестве своейсобственной. Но между тем, как известно, в самом конце «Левиафана» Гоббс пишет:«Единственной целью моего труда было показать взаимосвязь защиты иповиновения».
Этасвязь защиты и повиновения является по сути дела инвариантом государственноймысли эпохи. Не забудем, что Гоббс начинает писать «Левиафан» почтиодновременно с заключением Вестфальского мира. Государства, говорит он,соперничают между собой, между ними – естественное состояние войны. А внутри –«защита и повиновение». Пытаясь растолковать более подробно формулу Гоббса,Шмитт в самом конце «Понятия политического» рисует «гоббсовский кристалл» –открытый многоугольник, в который вписаны строчки основных формул политическойфилософии Гоббса. В самом верху – открытость трансценденции, находящаявыражение в форме «Иисус есть Христос» (Гоббс считал ее исчерпывающимвыражением христианской веры), в самом низу – система потребностей, безудовлетворения которых невозможно физическое выживание, а в промежуткенесколько важных взаимосвязанных сентенций, смысл которых сводится к тому, чтоверховная власть одна интерпретирует Откровение, устанавливает законы ипринуждает к их исполнению. Кристалл построен так, что читать можно и сверхувниз и снизу вверх, все равно за пределы не выйти.
Ещеодним дополнением к сказанному может быть краткое упоминание о формуле coup d’État, с которой работает Фуко. В наши дниэто переводят как «государственный переворот», но Фуко показывает, что этаформула во времена, о которых он повествует, имела совсем другой смысл. Coup d’État –это продолжение raison d’État, это выход за пределыдействующих установлений и норм ради сохранения государства, то есть того самого мира и спокойствия. Но что этофактически означает? Что такое «выход за пределы норм»? Это означает законноесовершение незаконных действий, законное попрание закона не как разовая акция,а в течение некоторого времени, к тому же попрание не одного какого-то закона,а целой системы норм, менять которые нет времени, а действовать против них естьнужда. Иначе говоря, хотя каждая эпоха имеет свои особенности и свои понятия,речь идет о чрезвычайном положении.
И,таким образом, мы снова оказываемся вблизи Карла Шмитта и примкнувшего к нему,а также и к Ханне Арендт, Джорджо Агамбена (написавшего книгу «Чрезвычайноеположение»). Суверен, говорит Шмитт, есть тот, кто может объявить чрезвычайноеположение и приостановить действие законов. Он не обязательно это делает, он вобычной рутине устанавливает закон не для того, чтобы его тут же нарушить. Ноон может, и эта возможность (реальнаяспособность, а не просто запись в своде правил) и есть то, что делает егосувереном. С этим понятием Шмитта связано настолько много всего, что еготолкованию следовало бы посвятить все отведенное нам время, но мы сузим егорассмотрение. Наша задача намного скромнее. Мы видим, что Бруннер, судя повсему, имел веские основания, чтобы назвать «Понятие политического» конечнойточкой в развитии учения о raison d’État. Мы отошли от Шмитта,чтобы через обращение к оригинальным и современным авторам бросить взгляд наэто учение. Именно так: не непосредственно, не пытаясь представить некий особыйвзгляд на это учение, а через обращение к авторам, которые реактуализовали егодля своих целей, в наше время, хотя и не ближайшее к нам.
Ночто же нам говорит такое обращение кэтому учению? Как мне кажется, нечто очень важное. Государство, которое Шмитт водной статье назвал «конкретным, привязанным к исторической эпохе понятием», прошлоза 500 лет долгий путь, и вряд ли было бы разумно просто переносить насовременную жизнь те понятия, которые были выработаны так давно. Вместе с тем,мы видим, что такое перенесение – осторожное, принимающее форму реактуализаииистории, проходящее через обсуждение казалось бы совершенно архаическихвопросов, происходит, происходит в трудах важных современных авторов. Для этогоесть некие основания, но мне кажется более интересным то, какие следствия этоза собой влечет.
Важнейшееследствие, которое мы могли бы вывести, оставаясь в рамках политико-философскойтерминологии, состоит в том, что «политическое», поскольку оно вычленяется какособая сфера, становится самостоятельным, автономным от порядков космоса,появляется именно как государственное, и самое большее, что оно может обещать –это внятный мир и невнятное процветание. Политическое приходит в сопровождении raison d’État, который не останавливается и перед coup d’État. Оно имеет вид кабинетной политики,оно окружено арканами, оно откровенноне совпадает с моралью и даже противоречит ей. Однако самое главное не это. Мывидим, что в ключевой момент истории берет старт определенное устройствогосударства, которое, как говорит Шмитт, предполагаетпонятие политического.
Этоправильно в том смысле, что понятие государства невозможно без понятияполитического. Но вместе с тем политическое находится в сложных, если несказать драматических отношениях с государственным. Та территория, на которойгосударство устанавливает режим легитимного насилия (если воспользоватьсяопределением Вебера), представляет собой деполитизированноепространство. Понятие государства предполагает понятие политического. Этотак. Государство борется с политическим. Оно борется с другими государствами ионо подавляет политическое там, где оно отвечает за мир и благочиние. Посуществу, у него есть две альтернативы (или возможные элементы для комбинации):или технологический цинизм raison d’État , или липкая паутина Polizeystaat, находящегосвоего продолжение в биополитике современного социального государства. Во всехслучаях политическому здесь места нет.
Речьне идет о том, чтобы зафиксировать отсутствие политики в государствах. Дляэтого нет оснований. Мы говорим о связи понятий. А связь эта, если прочерченныенами линии имеют хоть какой-то смысл, такова: государственное по своей идее непросто не равно политическому. Дело выглядит совсем иначе: всякое политическоепротивостоит государственному, каким бы оно ни было.

Филиппов Александр

Дискурсы о государстве

Лев Рубинштейн в «Клубе»

Мальчики поют для девочек

«Год рождения»: обыкновенное чудо

Игорь Шумов в «Клубе»: миграция и литература

Инфракрасные полярные сияния на Уране

«Россия – административно-территориальный монстр» — лекция географа Бориса Родомана

Сколько субъектов нужно Федерации? Статья Бориса Родомана

Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи