А. Карпюк: Здравствуйте! Место прекрасное для того, чтобы вы просто представили, что кто-то вам бубнит под нос что-то, а вы плавно выпиваете в этот момент. Поэтому я надеюсь, что если вы уснете, то от приятных возлияний, а не от того, что мы будем сегодня обсуждать. Поговорим о детстве, о книжках и о том, что нас окружает. Если честно, когда я думаю о своем первом детском читательском опыте, то я вспоминаю рассказ мамы о том, что моим главным героем был Бармалей. Так как я до определенного возраста не выговаривал букву «Р», то сами понимаете, насколько было смешно моей маме. Я требовал от нее экспрессии, понимаете, чтобы она читала Бармалея с нужной интонацией, чтобы это было красиво, эмоционально, насколько это возможно для четырехлетнего ребенка. И когда она не дожимала, как я считал, когда она уже в 33-й раз читала эту книжку, то я примерно так говорил, я даже нашел книжку сегодня, ехал к вам, приготовился. Сейчас открою отрывок из этой книжки. Где вы еще послушаете Бармалея, согласитесь? «Я клавозадный, я беспосядный, я злой разбойник Балмалей!». Сами понимаете, ребенок с таким травматичным детским читательским опытом вряд ли мог бы сделать нечто другое, чем открыть независимый книжный магазин. Поэтому, собственно, с этого началось мое осознанное читательское потребление. Затем неожиданно для самого себя я обнаружил, что попросил у мамы купить себе книжку. Это был первый предмет роскоши, который я себе позволил. Я увидел, что в одном из ларьков, где продаются журналы, стоит книжка. Я не знаю, почему она мне понравилась вообще. Книжка о крестоносцах. Мне было десять лет. Я прихожу к маме и говорю: «Мам, я хочу подарок». А там повода-то нет, понимаете, до Нового года далеко, до дня рождения далеко. Но я хочу что-то получить. Она говорит: «Какой ты хочешь подарок?». Я сказал — книжку. Она говорит: «Хорошо, это приятно». И я прочитал книжку о крестоносцах в десять лет. А затем настолько это затянуло, что я стал читать исторические книги. Лет до пятнадцати я читал то, что опережает мой возраст. И это было странно. То есть я читал какие-то учебники для вузов зачем-то. Я читал какие-то монографии в библиотеке. В общем, история была со мной всегда. Я даже хотел на истфак поступать. Не знаю, хорошо или плохо, что на него не поступил, но что есть. И третья история, связанная со своим детством, это одна из книжек, которая меня сформировала. Это сейчас только понимаю, как многие читатели, наверное. Это «Хоббит». Причем это был не обычный «Хоббит», а графический роман. Там было минимум текста, много картинок. И очень красиво все оформлено. И я помню, мы зашли с мамой в какой-то магазин. Что вы понимали, я родился в 100-тысячном городе, в котором нормальный книжный магазин появился в 2017 году, когда я туда давно уехал и уже основал «Полку». В том магазине были детские товары, какие-то куклы, тряпочки, штучки для хозяйства. Вантуз, может быть, тоже рядом был. И там лежал «Хоббит». Одинокий «Хоббит» прямо вот смотрел на меня. Мне так понравилось! При том, что мы вообще не знали, кто это, что это. Интернета не было, ничего не было. Кто такой Толкин? Кто такой Хоббит? Мы взяли, я прочитал. И это стало тоже важной для меня книгой. Я потом даже хотел научную работу об этом писать. То есть я стал ролевиком до ролевиков, фактически. И это было очень здорово. А затем, собственно, это продолжается история с «Хоббитом». Мы зашли в другой магазин, где неожиданно оказалась первая часть «Властелина колец». Автор вроде уже знакомый мне. Я открываю, читаю аннотацию. Мне уже лет 12. И понимаю, что это продолжение «Хоббита». Картинок там уже не было. То есть я уже вырос, можно так сказать. И вот Толкин таким удивительным образом стал для меня проводником в другой мир. И я понял, что, оказывается, историки и филологи, они могут быть не занудами. И меня дико поразили слова Николая Эппле, которые он произнес в курсе на «Арзамасе» про собственно «Властелина колец». И мне кажется, что это те слова, которые всегда, во-первых, актуальны, как и любая классика. А во-вторых, это очень и про сегодня: «В третью эпоху, когда происходит действие «Властелина колец», на сцену выходят самые незаметные и, казалось бы, жалкие творения. Несколько хоббитов и бродяга из рода людей. И они вдруг оказываются носителями совершенно небывалого героизма. Не эльфийского, а по-новому трагического — человеческого и хоббитского. Трагизм последнего похода Фродо новый, когда еще более слабое творение берет на себя огромное бремя и справляется с ним. И это по-новому прекрасно. Толкиновский мир проникнут пессимизмом, но он не безысходный. Он может быть очень мрачным, но эта мрачность пронизана светом, который во тьме светится. Это очень важное послание человека, имеющего опыт зла XX века, опыт страшных войн, не имеющего иллюзий человеческой истории, но все-таки говорящего, что победа в том, чтобы остаться среди зла человеком, не погасив свет в себе». Все. Мое моралите закончилось!
Л. Антонова: Расскажите, что за город-стотысячник, откуда вы родом?
А. Карпюк: Кто-нибудь из вас смотрел Паоло Соррентино? Например, «Рука Бога». Все помнят, что Соррентино из Неаполя. Когда я смотрел этот фильм, у меня были курортные флешбеки, потому что я родился в курортном морском городе под названием Евпатория. Классическая советская здравница, в котором даже море настолько степенно, что в него погружаются. Там песочек, нет резких обрывов, там все медленно и спокойно. Вот в таком городе я родился. И там не было такой какой-то культурной жизни, которой бы мне хотелось. И там не было книжного магазина очень долгое время. Точнее, был, но там, я вам честно говорю, продавались в основном контурные карты, тетрадки и бульварные романы… Как однажды сказала одна моя читательница, придя в «Полку»: «Знаете, мне нужна книга, чтобы мне было ее не жалко выбросить». Я думаю, стоп, подождите. Как это вообще? Она говорит: «Я еду в круиз. Мне нужно взять книжку, чтобы я прочитала и выкинула». Тут у меня все, вообще шаблон полностью сломался в этот момент. Я с неимоверной болью какую-то книжку ей продал, сволочь такая, надеюсь, она не выбросила ее и эти 500 лишних граммов с собой взяла назад в путь. Но я к тому, что вот такой примерно ассортимент в обычных курортных городах, в которых пацаны играют на гитарах, плавают и многое другое. Так что вот как-то так, вот такой городочек, в котором я родился.
Л. Антонова: У вас в блоге СНОБа под вопросом «У кого родился» написано: «у замечательных родителей с не совсем обычными профессиями». Что за профессия у родителей? И есть ли у этого связь с той любовью к чтению, что есть у вас сегодня?
А. Карпюк: Вы слишком хорошо подготовились к интервью, я аж испугался! Пора удалить свой профиль на СНОБе. Смотрите, моя мама медсестра, мой отец моряк дальнего плавания. То есть я видел не так часто. Это всегда был плавающий график. Моя мама очень любит читать. Когда в очередной раз я перевозил свою библиотеку с места на место, то она мне сказала «Сын, ты весь меня». Я говорю «Почему?». А однажды, когда они переезжали, мне кажется, еще в Евпаторию, она заказывала грузовую газель для книжек. Я странный человек, я никогда грузовым транспортом не пользовался для этого: все перетаскивал на себе зачем-то. И оказалось, что моя мама такая же, как я. То есть я понял, откуда это все выросло во мне, скажем так. Я помню до сих пор, как мою бедную сестру, буквально приперло к потолку машины, потому что столько было книг. Я не специально, так получилось! Мама читала нам с сестрой вслух, в основном летом, когда у нас были каникулы. Отец не читал. Единственная книжка, которую, наверное, он любил очень сильно, «Шерлок Холмс». Ему нравились детективы всякие. Мама читала разное. В основном художественную литературу. Сейчас я ее подсадил на нон-фикшн постепенно, конечно же. Она очень любит детские книги. Поэтому, как оказалось, гены сработали. Но немножко наши пути разошлись, и я занялся тем, чем занялся.
Л. Антонова: Тяга к книгам только от мамы? В интервью вы говорили, что вам знакома обстановка из сериала «Слово пацана». В таких условиях откуда взялись вообще книжки? Это мамина работа целиком?
А. Карпюк: Скорее мамина поддержка. Мы начали с того, что она мне купила крестоносцев. Затем это продолжилось. Ведь понимаете, что мальчик в 10 лет в курортном городе вряд ли может много заработать, если не заниматься сезонной работой, на книжке. И книжек как таковых было не так много. Вот эти вот ларечки и книжки «РОСМЭНа» были для меня настоящей отдушиной. У меня были эти знаменитые энциклопедии «Аванта+» по Всемирной истории, по истории Российской империи и так далее. Скорее, да, от нее. А эта обстановка… Да слушайте, мне кажется, она есть в любом маленьком городе почти везде это есть. Пацанская риторика никогда никуда не денется. То, что написал Гараев и то, что снял Крыжовников — классика жанра, которая всегда будет с нами. Просто раньше это не так активно показывалось по понятным причинам. Ну а теперь можно обсудить, вспомнить, как это было. А потом выйти на улицы той же Евпатории, хотя там, наверное, многое изменилось, прийти не в свой район и получить по лицу. То есть в моем детств было так, что если ты зашел не в свой район, то ты мог получить. И мы себя ассоциировали географически, называли кто мы и откуда. Но у нас не было настолько жестко. Благо! Хотя разборки были. Я до сих пор помню, как разукрасились, скажем так, мои одноклассники и коллеги по школе после очередной разборки, которая была накануне. Они были фиолетово-синие-какие-то. Так что досталось всем. Но благо все выжили и все было хорошо. Бывало всякое. Откуда это взялось? Наверное, воспитание. И мама всегда мне говорила такую штуку, что не нужно всегда ходить с толпой. Лучше как-то выбирать свой путь. Я за это тоже ей искренне благодарен. Если она когда-нибудь это посмотрит, пусть она еще раз это услышит.
Л. Антонова: Мы все читаем свою первую книгу, потом вторую, третью, пятую. А потом однажды приходим в школу и сталкиваемся с тем, что обязаны читать что-то не близкое нам. Вы в одном интервью предлагали такой метод, что учителя разрабатывают индивидуальный бук-лист с каждым школьником. Звучит очень круто. Вопрос, осуществимо ли это — абсолютно нет. Вот с отсылкой на собственный читательский опыт в школьном возрасте, как считаете, что стоит убрать из школьной программы, а что в нее добавить?
А. Карпюк: Вы знаете, я понял. Мне нужно перестать давать интервью и в принципе беседовать, потому что потом приходится расплачиваться. Смотрите, возвращаюсь к своим же словам: мне кажется, что не нужно ничего убавлять или добавлять. Скорее вопрос в том, что нужно просто изменить подход. Я понимаю, как устроена школьная программа. Я помню, что в школе мне было тяжело читать.
Л. Антонова: Что было тяжелее всего?
А. Карпюк: Я вот, например, почти проглотил «Преступление и наказание», мне прям очень понравилось. При этом не мог читать Толстого. Ну вот не мог органически. Я не знаю, с чем это связано. Это классика на самом деле. Кому не подойти — либо Толстой, либо Достоевский обычно, но не всегда. И поэтому вот сейчас, когда я занимаюсь книжками, понимаю, что никого не хочу мучить. То есть я не понимаю, зачем себя заставлять. Не так: я понимаю, когда вы осознанно себя заставляете, чтобы условно потренироваться в чтении, назовем это так. Но не понимаю, зачем осознанно заставлять людей читать то, что они не хотят, и то, что ломает их читательский опыт. Я знаю очень многих людей, у которых отбило всякое желание читать как раз школьная программа. Я бы ничего не убирал, не добавлял. Я бы скорее просто призывал всех быть более гибкими, что ли, и постараться помнить о том, что это реальный опыт. И, простите, читательский гештальт потом нужно будет закрывать очень долго, если сильно человека травмировать. Поэтому я сноб в том плане, что считаю — книги все-таки должны помогать развиваться. То есть это условный тренажер, с которым ты работаешь. И если человек всю жизнь читает примерно одни и те же книжки, то это немножко бессмысленная затея. Тогда это исключительно развлечение и никакого развития читательского опыта не будет. Но это нормально. Это мое снобское отношение. Все остальное — да пожалуйста. Я когда «Полку» открыл, меня очень часто воспитывали мои же читатели. Они приходили ко мне, они рассказывали мне о том, о чем я вообще до этого не подозревал. Это нормально. Я не могу всего знать. И учитель литературы не может всего знать. Это тоже нормально. Но просто проблема в том, что эта школьная авторитарность никуда не девается. И из-за этого мы на выходе получаем людей, искалеченных читательским опытом. А если в семье никто с ребенком не работает, получается, он не понимает, что ему с этим делать дальше. А я за то, чтобы люди читали, потому что я искренне верю, что любой человек может читать. Ну любой может читать. Это миф о том, что книжки — это для избранных. Ребят, какой для избранных? Книжки, тем более для человека 21 века, это, ну не знаю, это очень простой продукт. Давайте по-честному.
Л. Антонова: Я лет в десять прочитала «Удушье» Чака Паланика. После этого поняла, что литература вообще-то разной бывает. Но лучше бы я поняла это через кого-то другого, типа Фолкнера. Но случилось вот так. А у вас был какой-то читательский опыт, ставший травмирующим?
А. Карпюк: Я задумался, простите. Знаете, если он и был, то я бы уже переработал, потому что я забыл. Просто у меня, слава Богу, есть умение, которое появилось тоже благодаря «Полке». Я могу понять, буду я книжку читать или нет почти сразу. Я не буду себя мучить и специально себя ломать и читать ее. Понимаете, у меня практика чтения тотально изменилась из-за моей профессиональной деятельности. Я могу читать почти все, но при этом относиться к этому как к тому, с чем мне нужно ознакомиться. Для меня же книга — это как встреча с человеком. Я всем всегда провожу эту аналогию. Вот вы читаете Достоевского, представьте, что он к вам лично в гости пришел и рассказывает свою историю. О несчастном студенте Родионе Раскольникове, что он там думает про Канта, про всю эту историю, как он мучается мыслями об убийстве старушки во благо всего общества. В теории, особенно вот здесь, где-нибудь за бокалом пива, например, это легко можно представить, почему книга может быть не такой. Поэтому для меня, вот я к чему веду, собственно, для меня этот опыт, он уже немножко другой, и поэтому у меня нет такого, знаете, что я… Нет книг, которые меня сломали. То есть, скорее я их сломал. У меня с ними очень доверительные отношения, и я считаю, что это концентрат опыта, которым нужно просто делиться, знакомиться и принимать во внимание, и это нормально. Когда «Полка» только появилась, я привозил только нон-фикшн. У меня вообще не было художественной литературы. Я был настоящий какой-то садомазохист, наверное, потому что окружить себя Фуко, Делезом, и всеми остальными прекрасными людьми — было несколько странно. С другой стороны, для меня это было закрытием каких-то лакун в знаниях. И я дико от этого кайфовал. Не знаю, как читатели, но судя по тому, что их все больше и больше, наверное, они тоже кайфуют.
Л. Антонова: А есть ли какая-то граница между тем, что и как вы читаете для работы, и что и как вы читаете для самого себя? Или это что-то уже слитое воедино?
А. Карпюк: Я признаюсь, что это уже одно. У меня уже нет, к счастью или сожалению, досуговой истории, когда я могу полностью расслабиться. Хотя нет, очень редко, но всегда почти это вот так. Это примерно как своеобразная работа. Я сажусь и я читаю. Но не потому, что я хочу приятно провести вечер, а потому что мне хочется, и потому что, возможно, это путешествие будет не самым простым, но мне интересно. Понимаете, есть две движущие силы любого человека, мне кажется: первая — это любопытство, вторая — это умение думать. И мне кажется, что до тех пор, пока мне интересно, все хорошо. А вот когда мне будет уже неинтересно чтение, кино, музыка, вот тогда я серьезно беспокоюсь и начну думать о том, что же мне поменять в своей читательской практике. Пока мне дико интересно. Я скорее расстраиваюсь из-за того, что я не всегда все успеваю читать, что хочу, конечно же. Но при этом пока что меня это дико вдохновляет на протяжении уже, мамочки, девяти лет!
Л. Антонова: А расскажите, как оказались на журфаке? Было ли ощущение, что вы скорее писатель, чем читатель?
А. Карпюк: Ой. Знаете, я благодарен журфаку за то, что я стал «недофилологом». То есть человеком, у которого огромные прорехи в знаниях, во всем. И мне пришлось это восполнять с помощью книжного магазина. Потому что если бы я был умудренный чем-то читатель, то я бы, наверное, не хотел зарыться в книгах. Я благодарен за то, что он дал мне возможность практики. Я помню, как пришел в редакцию одной Крымской спортивной газеты. Я долго искал их офис. Затем понял, что он находится в помещении на центральном рынке. То есть вы идете по городу — это опять как с книжками! Идешь ты, значит, мимо купальников, шуб, кроссовок в лучшем случае. Тут бах: лестница и вывеска. Газета «такая-то». Ну, окей, хорошо. Ты туда заходишь, ожидаешь увидеть целый мир, где все бегают, что-то пишут, редактируют, горячо обсуждают. Я зашел и увидел примерно 15 квадратных метров, двух людей, один из которых очень вопросительно на меня посмотрел. И я сказал: «Здравствуйте, я вот вам писал, я хотел бы у вас публиковаться». Они такие: «Ну, хорошо». Это был мой первый печатный опыт. В этой газете у меня вышло 8 материалов. Я бы их лучше не перечитывал, но они где-то хранятся, поэтому, к сожалению, ничего уже не выкинешь. Поэтому журфак дал мне практику. И, наверное, еще больше мне помог, общаться с людьми, что очень мне помогло в «Полке». Потому что «Полка» — тот книжный, в котором я с людьми общался. Я их всегда пугал этим, по началу, по крайней мере. Потому что мы привыкли, что в книжном магазине ты приходишь, и все молчат или тихонько шуршат страничками. А в «Полке» ко мне приходит человек, еще один на один со мной остается. И чувствует, наверное, себя немножко на приеме книжного терапевта. И я говорю: «Здравствуйте!». И он так на меня смотрит испуганно. Думает: ну, мамочки, живой продавец… он еще и разговаривает! Но в итоге вот эти все люди, которые сначала меня боялись, многие стали моими знакомыми, друзьями. Мы до сих пор с ними прекрасно общаемся. И «Полка», фактически, стала продолжением моей журналистской деятельности. Потому что это еще медиапроект: там не только о книжках. Там скорее подборки, какие-то цитаты, вот это все в лучших традициях. Поэтому я журфаку благодарен за то, что он дал мне некий фундамент. Да, он не дал мне понимание того, как писать, как работать. У меня не было почти преподавателей-практиков, я не буду лукавить. Это все было путём проб и ошибок, стыда, боли… слез, по-моему, не было, но расстройство точно было. Так что вот таким был мой опыт на журфаке. На журфак я никому не рекомендую поступать все еще.
Л. Антонова: А вас так сильно впечатлила эта редакция? Вы же работаете в Sports.ru сейчас. Вы подумали: центральный рынок, спортивная журналистика — за этим будущее?
А. Карпюк: Понимаете, насколько у нас стереотипное восприятие, книжного, скажем так, человека? Почти все удивляются, когда узнают, что я работаю в Sports.ru, и говорят: «В смысле? Как это? Спорт, мужики, футбол? Саша Карпюк, филология, философия. Ты что, больной, что ли?». Шаблон сломался. Я повторюсь, 21 век — это не эпоха Гутенберга. Читать может каждый, если захотят. Более того скажу — я хотел быть футбольным комментатором. У меня была мечта вести футбольные матчи. Вы бы, возможно, сейчас слушали мою жуткую речь где-нибудь на Матче ТВ, где я бы томно рассказывал вам о том, про XG (ожидаемые голы, прим.ред.) у Холланда, который сейчас травмирован, или о прекрасных разрезающих пасах де Брюйне и так далее. Поэтому, в принципе я такой человек, который может и это. Но одно другого не исключает. Просто нужно помнить, что современный спорт — это скорее поп-культура, чем толкание ядра и Олимпийские игры в самом первом варианте, когда полуоголенные мужчины бегут дико куда-то. Спорт несколько изменился за это время.
Л. Антонова: Хотела еще про «Полку» спросить. Вы в интервью говорили, что «Полка» стала для вас «университетом на диване». Есть ли что-то особенно подсвеченное, чему вас научил тот или иной посетитель?
А. Карпюк: Да, таких было несколько человек. Что они конкретно со мной делали, я не помню. Но я помню, что каждый раз, когда они приходили, то у меня открывались новые горизонты. Один из них до сих пор преподает, насколько я помню, философию. Игорь Игоревич Кобылин — прекрасный человек, который публикуется в НЛО в том числе. Прекрасный, ясный мыслитель, который по-новому для меня открыл левую мысль. Затем был прекрасный Евгений Александрович. Я надеюсь, что он до сих пор жив, здоров. Седовласый советский инженер, который читает очень много книг и который иногда, даже меня пробуждал ото сна. Он прибегает ко мне и говорит: «Саш, ты вот эту книжку читал? А вот эту?». Я говорю: «Евгений Александрович, я еще не читал, но мы привезем!». И Евгений Александрович говорит: «Все, я пошел к внуку, побежал». Были не только преподаватели, очень часто приходили студенты, спрашивали о тех или иных книжках. Обычно это работает так: к тебе приходит человек и спрашивает про какую-то книгу. Если я не знаю, то по—честному это говорю. Говорю, что посмотрю и привезу. И я очень благодарен вот тем всем людям, которые ко мне приходили, рассказывали, делились. Это прекрасно на самом деле. И в этом я вижу вообще один из главных смыслов занятий любым делом. То есть когда вы взаимодействуете с человеком, как бы это банально не звучало, потому что если вы сидите в позе мыслителя все время, и ничего между вами и читателем не происходит, скорее всего, это так себе сценарий, как мне кажется, по крайней мере. У меня не было большого ассортимента. У меня было крошечное помещение. Мне нужно было выходить за какие-то границы собственного комфорта и общаться с людьми. И таким образом я и сам обогатился. Люди тоже обогатились, потому что я привозил много того, о чем они не знали. «Полка» стала, по-моему, первым книжным, в котором появились книжки «Сеанса, в котором появились книжки «Гилеи», то есть не самых больших издательств, не сетевых. И это был четырнадцатый год. Сейчас это уже немножко по-другому. В четырнадцатом году в Нижнем Новгороде было все намного скромнее с нон-фикшном и со всем остальным. И поэтому даже когда я впервые, мне кажется, писал в «Ад Маргинем», они мне сказали, это странно, что такой большой город, и все еще до этого, не было запроса от независимого книжного. Согласитесь, это не очень хорошая история, но в итоге так вот оно получилось.
Л. Антонова: У меня еще к слову про книги, которые вы читали на протяжении всей своей жизни, трансформации и взросления. Мы на журфаке катастрофически много читаем. Я для себя открыла огромное количество новых книг. Была ли у вас какая-то книга-откровение в студенческие времена?
А. Карпюк: Это был первый курс, лето в Евпатории. Но это было не по программе даже. Я решил зайти в нашу местную библиотеку, очень красивую, кстати, которую открывал, кажется, Александр III. Небольшое помещение, классическая архитектура, два льва по бокам. Антураж прекрасный. Заходишь — пустота, точнее, запустение. И скрип половиц. И я откуда-то узнал о «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэя. Я взял эту книжку домой и прочитал ее очень быстро. Это стало для меня своеобразным откровением, не знаю, почему. Вот я часто к ней возвращаюсь, пытаясь понять, почему. Наверное, потому что в школе мы читали, «Старика и море», конечно. И это вообще другой Хемингуэй. Потом я открывал другие его книги — вообще другое. И тут открываешь книгу, о которой, кстати, я недавно рассказывал в Антипе. И ты понимаешь, что, во-первых, у этой книги очень удивительная судьба. Суть в том, что это его дневники, которые он ввел в молодости, когда у него ничего еще не было, не было ни славы, ни Премии Нобелевской — ничего не было. Они с женой просто поехали в Париж пожить, попить вина, поесть круассанов. Это все было тогда дешево. Они жили довольно скромно. И он вспоминает, как он жил там, чем они там занимались, как он с Гертрудой Стайн там встречался, Фицджеральда вспоминает и так далее. И потом он нашел эти дневники уже на старости лет, буквально за некоторое время до своей кончины. И возвращается к своему молодому опыту, который он зафиксировал в том моменте. И он делает из этого книжку и выпускает ее. И она, по-моему, выходит после его смерти. То есть вот такая книга, которая напоминает о первом опыте, о первой любви, о первом беззаботном времени. Когда тебе еще легко все, и ты думаешь, что можешь все, если ты этого захочешь, и если для этого есть условия. Наверное, я все это тогда почувствовал, эту легкость, эту радость (неожиданно от Хемингуэя). И вот это была книжка-откровение в конце моего первого курса в университете, но я ее читал не по программе. Вот такой вот мой читательский опыт.
Л. Антонова: Интересно еще про персонажей. Среди моего круга есть люди, которые ассоциируют себя с книжными героями. Но, кажется, нашему поколению более присуще искать ролевые модели в кино. Я в детстве любила «Ангелов Чарли» 2000 года и была уверена, что стану крутой девчонкой-спецагентом, которая делает двойное сальто, вытаскивая пушку из туфельки.
А. Карпюк: И вот мы здесь!
Л. Антонова: Да. Но тут специально есть место от сцены, чтобы было место для сальто в случае опасности. Мне интересно, есть ли у вас какие-то книжные герои, с которыми вы себя плотно ассоциировали, или это тоже про кино скорее?
А. Карпюк: Не кино, точно. Знаете, наверное, Хоббит. Мне хотелось быть тем, кто не похож на всех остальных, кто тоже может быть какой-то странный немножко со стороны, маленький, в итоге я не очень маленький, так получилось. Который при этом готов отправиться в какое-то путешествие ради чего-то, что может показаться кому-то странным и непонятным, но он верит в эту идею, он ради этого и идет. Который встречает довольно серьезные препятствия на своем пути, но при этом готов их преодолеть. И ведь в «Хоббите» все еще более как-то странно, потому что это такой экшн чистой воды. То есть там в принципе-то нет какой-то особой морали, а это как раз такой, ну, красивая история о маленьком народце, одном путешественнике, который решил психануть и пойти вот отправиться куда-то непонятно куда. Я об этом даже как-то думал, вот у Оксаны Васякиной «Степь». Я тоже родился в степном городе, и иногда, когда я думаю об этом, то немножко пробирает, потому что такое ощущение, что вот эта степная равнина — это фактически бесконечный путь. И вот я как-то с детства куда-то постоянно тут переезжаю, то еще что-то, и вот я как тот хоббит, который куда-то постоянно ходит. И, наверное, вот он. В детстве точно он.
Л. Антонова: В русской литературе не было чего-нибудь такого? Просто у мальчишек же наверняка бывают такие штуки: «О, Базаров, тупо я!»
А. Карпюк: Классно звучало, прямо в цитаты надо! Кто у меня? Вот я вам честно скажу, это не потому, что я его уже упоминал, но это правда так. Я реально, я не хотел быть им, но я реально сопереживал Раскольникову. И я его реально понимал в десятом классе. Я просто думал: «Как я тебя понимаю!». Вот серьезно, то есть это очень странно будет звучать, конечно. У нас дома не было топора — это хорошо. Но это было так. И в русской литературе мне больше всего врезалось именно «Преступление и наказание», именно все эти мысли Раскольникова. Я не помню, что именно о них думал, но они меня заворожили, и это было очень сильно для меня. И я понимал его. А когда ты понимаешь и сопереживаешь, то, конечно, ты поневоле сближаешься максимально с этим героем, и он становится тебе близким. Я до сих пор понимаю, что мне нужно его перечитать срочно, потому что я, простите, со школы-то этого и не делал, например. Наверное, кстати, мне кто-то недавно об этом сказал, возможно, я таким образом не хочу травмировать тот свой первый опыт приятный, чтобы разочароваться в Раскольникове, но кто знает, может, не разочаруюсь.
Л. Антонова: Я хотела про современных авторов еще. В интервью 2015 года вы сказали замечательную вещь.
А. Карпюк: 2015???
Л. Антонова: Да, да, 2015 год. «Мне тяжело воспринимать русскую художественную литературу нашего времени. Из всех представителей современной культуры разве что Петр Мамонов вызывает симпатию. Его простота и глубина феноменальны». Все справедливо. Вот в 15-м году выходят книги Акунина (Минюст внес писателя в список иноагентов, а Росфинмониторинг — в перечень террористов и экстремистов), Прилепина, Дины Рубиной. Сегодня просто сильно больше новых авторов. Кого вы можете выделить? Поменялось ли ваше отношение к современной литературе русской?
А. Карпюк: Поменялось. Более того, я с радостью наблюдаю за тем, как за последние год-два, несмотря ни на что, появляются книги у совсем молодых начинающих авторов. Я считаю Оксану Васякину уже не молодым, она уже состоявшийся… молодой, но уже состоявшийся автор, уточню. Но при этом я вижу, как те же Альпина, Поляндрия издают молодых авторов. Это очень хорошо. Я не читал, но я хочу прочитать книжку Марии Нырковой «Залив терпения», которую многие наверняка знают. Пелевина, честно скажу, я не читал как раз года с того самого времени. Я не могу его читать. Я люблю Водолазкина, буду врать. «Лавр», кстати, одна из книг, которая в свое время меня очень сильно впечатлила. Я удивился, что, оказывается, так еще можно, потому что «Лавр» вышел, я могу ошибиться, как раз в то время, когда еще не было такого обилия современных русскоязычных авторов. Это год 17-й, мне кажется, был, или 16-й, ну плюс-минус, может, 18-й. И это было для меня важным. Поэтому меня радует, что сейчас есть конкурсы для молодых писателей, сейчас можно, в принципе, написать хороший текст и его могут опубликовать. Потому что в 14-м году это было невозможно, давайте по-честному. То есть не было каких-то специальных программ, назовем это так, не было истории с Переделкино, в которой резиденты могут, собственно, прийти на питчинг и потом публиковаться в каких-то издательствах. Поэтому нет, сейчас все хорошо. Мое отношение изменилось, конечно. Я все-таки не совсем, ну, немножко динозавр уже, но я все-таки меняюсь. И мое отношение к книгам меняется. Я поэтому воскликнул «2015-й год», потому что я боюсь представить, что я сказал в 2015-м году. Взгляды людей эволюционируют, бывает такое.
Л. Антонова: У нас пока пришла Маша — директор нашего Книжного. Давайте совет человеку, который занимается книжным магазином!
А. Карпюк: Слушайте, Маша, я не знаю, Господи... В смысле, понимаете, меня когда задают сейчас вопрос о книжных магазинах, у меня есть ровно две рекомендации, если вы стоите у истоков: или не открывайте, или сделайте все по-другому. Вот, но так как вы уже открыли, то… Я никогда не берусь давать советы. По одной простой причине: если даже смотреть на топ-продаж книг региональных независимых книжных, то там это но разные книги. В Нижнем то же самое. В Нижнем покупали книги, но вот пока мы ищем помещение, их не очень активно покупают. Но пока что это была вот своя выборка. В «Смене» это была своя и так далее. То есть это нормально. Вот, я вам, единственное, что желаю — сил и времени. Потому что книжный магазин — это одно из самых неблагодарных, но красивых дел, как такое может быть. Вот, поэтому сил вам и, конечно, денег. Чтобы как-то конвертировались ваши силы в это тоже.
Л. Антонова: Вы сегодня несколько раз сказали, что верите, что читать может каждый. Что книга — не предмет роскоши, типа винила и все в этом духе. Но и переносчиком информации книгу нельзя уже назвать. Так что такое книга сегодня?
А. Карпюк: Я, получается, сам себе буду оппонировать. Ну, хорошо. Я согласен с тем, что книга — это самый дешевый предмет роскоши. И я считаю, что действительно книгу может купить много кто, но не абсолютно каждый. Что книга сегодня? Да, наверное, то же самое, что и всегда, простите. Ну, то есть это сгусток человеческого опыта, с которым вы соприкасаетесь. Это не носитель информации, да. Это опыт переживания. Это своеобразная терапия. Потому что я знаю и вижу, как многие читают, чтобы найти хоть какую-то опору. Собственно, «Полка» открывалась в 14м году для людей, чтобы они находили опору в книгах. В 22-23м году, мне кажется, еще больше людей стали пытаться найти опору именно в книгах. Потому что книга, во-первых, не избирательна в читателях. То есть она вас не предаст. Она вас не сдаст. Она идет любому человеку в руки, независимо от его национальности и взглядов. И при этом она может быть полезной и хорошим другом. Поэтому мне кажется, что книга сейчас это вообще самое главное, одно из самых главных явлений культурных, которые у нас есть. И я бы просто искренне пожелал каждому найти свою книгу или хотя бы несколько книг, которые бы помогали ему быть спокойным, мирным, во всех смыслах этого слова. И любвеобильным в идеале в этом мире.
Л. Антонова: То есть книга для поиска спокойствия просто? Вот фильмы снимают, книги также экранизируют, мультики делают. Мультики делают с чернокожей русалочкой. Все в рамках сегодняшней современной культуры. Так надо ли оно — читать книги?
А. Карпюк: Книга — это один из самых тяжелых объектов культуры. Потому что вам что нужно сделать? Вам нужно пройти путь двойной расшифровки. Первая расшифровка касается языка, потому что любой язык — это по факту шифр. То есть это набор символов, которые вам нужно очень быстро переварить, обработать. А второй уровень, самый тяжелый, состоит в том, что вам нужно понять хоть что-то, что здесь написано. Это намного сложнее. С книжкой нужно работать. С кино тоже нужно работать. Я этого не отрицаю. Но плюс кино в том, что вы приходите, и вам как бы уже фактически подносят то, что вы будете потреблять. Книжку вам никто не подносит. Вы сами, как я когда-то говорил, вот берете эту лопату, и вы копаете, копаете, копаете. То есть книжка — это орудие труда по факту. Вы берете, и вы с ней работаете. Что-то пытаетесь посадить у себя на сердце или в уме. Что-то прорастет, что-то зачахнет на следующий же день, когда вы какой-то смешной тикток увидите или посмотрите какой-то ютуб ролик прикольный. Что-то вырастет, даст корни и взойдёт через год, через два. Вот почему, опять же, возвращаясь к вашему вопросу о персонажах и книжках. Вот вы меня спросили о моем читательском опыте. Я вспомнил читательский опыт, связанный с «Праздником, который всегда с тобой». Это было примерно 18 лет назад. Я до сих пор это помню. Кино может работать таким же образом. Но я к тому, что книга произрастает и может работать и срабатывать очень в разные моменты. То есть это очень долгосрочная инвестиция с очень высокими рисками. То есть она может сработать так, что вы обалдеете, мягко говоря, а может вообще не сработать. Цитируя уже избитую фразу из «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи: вы хотя бы попробуйте! Вы, может быть, ничего не измените, но попробуйте что-то изменить. Вот читательский опыт — это попытка что-то изменить сегодня благодаря своему опыту чтения.
Л. Антонова: Спасибо большое! У меня все. Вопросы из зала. Если кто-то хочет, сюда можно подойти.
Зритель 1: Меня зовут Катя Малышева. Я редактор издательства «Пешком в историю». У меня два небольших комментария и два вопроса. Первое: читательский опыт подростковый, который сломал мне мозг в 13 лет. В толстом журнале, ни разу еще не звучало это выражение здесь сегодня, поговорим о них, я прочла «Заводной апельсин». И так как это было начало 90-х, это был журнал на папиросной бумаге с опечатками, мне казалось, что это вообще невероятная подпольная вещь. Очевидно, напечатанная вот-вот. Только вот свобода началась, и можно вот это читать. Это первый комментарий. Второй: очень часто претензии к литературе в школе в том, что вот детей мучают, потом они не хотят читать. Мой комментарий таков: почему это чаще всего именно к литературе? Ведь детей мучают законами Ома, разрезами поперечно-полосатых червей, теми же правилами русского языка. Но претензии чаще всего именно к урокам литературы. Я считаю, что это такая же работа. Все правильно вы говорили по поводу того, что это сложный опыт, и ему надо учиться. И вопросы такие: я веду подростковый литературный киноклуб. И считаю, что современные подростки, да, они мало читают, трудно спорить с очевидным, но на самом деле они читают много, но в другом формате. То есть они непрерывно что-то читают, тоже трудно спорить с очевидным. И два вопроса мои таковы. Первое: с каким запросом приходят в «Полку» подростки, которых не родители загнали, не по программе нужно, а вот я сам пришел, что вот вы мне посоветуете? Что они просят и что они покупают? И второе: считаете ли вы, что для подростков сейчас нужен какой-то просто другой формат? Может быть не книга, а что-то другое, или какие-то новые книги в новом формате?
А. Карпюк: Спасибо большое. Я сочувствую вашему опыту с «Заводным апельсином». Ну, как несколько сочувствую. Он есть и хорошо, что он был. По поводу подростков. С книгами для подростков в «Полке» все плохо по одной простой причине: у нас нет до сих пор детских книг фактически. То есть у нас их нет как явления в «Полке». Поэтому если бы они ко мне пришли за рекомендацией, то не знаю, что бы я им посоветовал. Тут нужно отталкиваться от интересов. У меня есть читательница, которая начала ходить в «Полку» в 11 классе. Но дело в том, что у нее был уже сформированный список интересов. И это были интересы, мягко говоря, не самые обычные. Она очень любила русскую философию 19 века. И это было дико необычно. Потому что когда ты видишь такого милого ребенка с длинными светлыми волосами, который говорит про Владимира Соловьева и так далее, то понимаешь, что круто, хорошо. Посоветовать такому человеку даже немножко теряешься. Поэтому, честно вам скажу, я не знаю сейчас, что бы я им посоветовал. Правда, не буду лукавить и тут выдумывать на ходу. Не знаю. Это метода чтения, назовем так. Ну да, я считаю, что нужно читать по-другому. И я понимаю, что я вообще другая весовая читательская категория. Как и многие здесь, у всех свой читательский опыт связан со всем: с образованием, опять же, с семьей, с социальным каким-то положением. Поэтому я люблю, когда люди, в принципе, то, о чем я говорил, два двигателя интересуются и думают. Если ребенка любого возраста вдохновляют и заставляют думать, интересоваться любые предметы культуры — прекрасно. Мне вообще неважно, чтобы ко мне все приходили. Многие могут подумать, наверное, что Александр Карпюк всех загоняет в «Полку» и ничего другого не видит и абсолютно зашорен, но это не так. Я просто за то, чтобы у всех был личный читательский опыт. И мне просто хочется пробудить его, скажем так, что ли, и помочь ему пробудиться. Вот и все. И в этом моя, условно, миссия. Только в этом. Больше, наверное, ничего по этому вопросу не скажу.
Зритель 2: У меня есть пара книжных вопросов, но сначала про спорт. Можно, да?
А. Карпюк: Ура!
Зритель 2: Я сейчас тоже удивился. Я искренне сожалею, что наш комментаторский цех, ну, в смысле, не наш, а наш, комментаторский цех лишился начитанного комментатора. Это, наверное, с 90-х-нулевых большая редкость сейчас. Есть определенный кризис, скажем, в профессии. Мне интересно, а вы в Sports.ru про Англию пишете? А то вы сразу про МанСити.
А. Карпюк: Слушайте, нет. Это просто, наверное, первое стереотипное, что мне пришло в голову. Нет, я занимаюсь сообществом. То есть я скорее помогаю людям найти свое место в блогах у нас и начать писать. То есть я скорее курирую, чем пишу сам. Пишу я редко, к сожалению или к счастью. Но, кстати, мы сегодня собирались с ребятами. И я поставил себе одну из целей написать, кажется, 10 текстов в году. То есть хотя бы по тексту в месяц. Ну, таких нормальных текстов. А то, о чем вы сказали о комментаторах, да, я согласен. Принцип комментирования изменился. И я не смотрю футбол с комментариями вообще. Это очень странно, наверное, потому что многие же как раз приходят для того, чтобы посмотреть футбол, и по сути, как кто-то орет в микрофон. Я смотрю не для этого вообще. Я скорее следую. Из нынешних комментаторов, я, наверное, могу слушать Станислава Минина, который приходит к Порошину и Лукомскому неоднократно в «Капучино и Катеначчо». Я немножко странный человек в плане потребления спортивного контента, потому что я слушаю подкаст, который длится примерно 3 часа. Поэтому вся моя история — всё единое целое. То есть у меня это неразрывно. Я люблю длинный, вдумчивый контент.
Зритель 2: О, я придумал какой-то вопрос сделать книжным. У меня в детстве была история. Я у отца где-то перенял книжку про хоккеистов, по-моему, канадских, а может и про советских, там неважно, для сюжета было. Но там был какой-то мальчик-хоккеист на обложке, и вот с тех пор мне в руки никакие спортивные книги не попадались. И вот лет в 16-17 я столкнулся с книгами, это шведский писатель, он написал «Вторую жизнь Уве», как его зовут, я не помню.
А. Карпюк: Бакман.
Зритель 2: Да! Вот вы упоминали уже «Руку Бога», там про Марадону. А что, вот ваш книжный опыт, он в себя впитывает какие-то спортивные истории?
А. Карпюк: Слушайте, нет. Я бы, кстати, хотел этим заняться, правда, потому что я считаю, что до русскоязычного спортивного читателя доходит почти ничего. Ну доходят биографии всякие, книжка Невилла выходила, там, про Пепа книжка выходила, там, про Клоппа, по-моему, выходила. Но все это так или иначе, фактически, простите, википедийные статьи просто расширенного формата, меня это вообще слабо интересует. Меня интересует скорее то, о чем вы говорите, то есть хорошая спортивная журналистика западной школы, то, с чего начинал Хантер Томпсон. Хантер Томпсон начал с того, что он писал свои гонзо-репортажи про скачки в Кентукки.
Зритель 2: Как-то вы проигнорировали нашего главного российского писателя, именно нон-фикшна спортивного, Рабинер, мне кажется, нет?
А. Карпюк: Ладно! Мы недавно записывали подкаст с Дмитрием Даниловым, который, я все забываю правильное название книги. Дина, как книжка Данилова называется? «Есть вещи поважнее футбола», да. Книжка о том, как, почти мазохистская история, как болельщик Динамо, монотонно весь сезон ходит на матчи любимой команды, которая в итоге проигрывает. Данилов, он же болельщик с сорокалетним стажем, кажется, который ни разу не видел чемпионства своего любимого клуба и который пропагандирует эту почти эсхатологическую идею о том, что страдать для болельщика — это нормально. Это очень интересный жанр, на самом деле, страдание для футбольного болельщика. Вот как это по-российски, согласитесь? Это очень интересно, мне кажется.
Зритель 2: Да! Второй мой вопрос: вы упоминали, что жили в Евпатории, ваш отец — капитан дальнего плавания. А были в вашем детстве, ну, в моем были, мне интересно, вот как это, когда ты буквально связан с морем, и географически и биографически, вот эта тяга к морским историям? Ну, как в юном возрасте какой-нибудь Жюль Верн, наверное, там, пиратские какие-то романы чуть позже какой-нибудь Мелвилл с «Моби Диком». Вот у вас была эта тяга?
А. Карпюк: Кстати, вот я упоминал «Старик и море». Мне в школе он понравился. Но у меня не было этого. Более того, отец хотел, чтобы я стал моряком, но моряком я не стал, как видите, потому что иначе я бы сейчас… не рассказывал бы вам о книжках — это точно. У меня не было тяги. Я не буду врать. Я не хотел быть человеком, который прям бороздит по морским просторам. Более того, до определенного возраста, лет до 20, море меня вообще почти не вдохновляло. То есть оно скорее вызывало у меня неприятные эмоции. Я человек, который, да, парадоксальным образом, родившись фактически на морском берегу, на морском побережье, и не любил море. Сейчас я его люблю. Мы, скажем так, обновили наши отношения. Все хорошо. Этот вопрос я тоже закрыл.
Зритель 2: То есть теперь штиль?
А. Карпюк: Да, теперь буря стихла, штиль, да.
