В четверг, 20 апреля, в московском клубе «Клуб» в рамках Публичных лекций Полит.ру автор телеграм-канала «Ты сегодня такой Пепперштейн», радиоспортсмен и исследователь младшего поколения московского концептуализма Яна Сидоркина поговорила с Кириллом Сафроновым о том, чем спасаться сегодня.
К. Сафронов: Я разбил встречу на пять-шесть блоков. Темы я буду обозначать, чтобы это было не так травмоопасно. Первый блок называется «Витальность и депрессия». Судя по палитре твоих увлечений — радиоспорт, тхэквондо, искусство, философия, — ты заряженный на жизнь человек, у тебя много энергии, но в фильме Маши Чёрной ты говоришь о депрессии. Как это сочетается? Или депрессия в прошлом?
Я. Сидоркина: Это называется биполярное расстройство, когда депрессия сменяется манией.
К. Сафронов: То есть эта витальность — как продолжение и как следствие этого расстройства?
Я. Сидоркина: Это сложный вопрос, что является причиной, а что — следствием. Наверное, это как-то усиливает все эти порывы: ты можешь за два дня сделать всю работу за месяц и потом месяц не мочь ничего делать. Мне кажется, что увлечения от этого не зависят, просто степень разработки и степень вовлеченности.
К. Сафронов: Но это прямо медицина и психиатрия.
Я. Сидоркина: Да, это психиатрия.
К. Сафронов: В том смысле, что модно так говорить.
Я. Сидоркина: Пусть такие люди идут в жопу. Я не хочу особенно об этом говорить, потому что тут нечем гордиться, хотя это такое интересное расстройство. В целом многие людей хотят, чтобы у них был какой-нибудь аутизм, биполярочка, какая-нибудь шиза, но они не понимают, что это адские страдания и что ты пьешь лекарства всю жизнь. Это как диабет, когда ты не можешь просто так взять и прекратить лечение. Поэтому нет, это всё серьезно, но добавлю, что при должном лечении и купировании такой человек не отличается от других. Есть много людей, которые не лечатся и считают, что им так лучше, но мы тоже их осуждаем. Так что нет, это не просто какая-то модная тема, и мне не хотелось бы таких модных тем иметь вообще.
К. Сафронов: Я еще про детство хотел спросить. В фильме ты говорила про буллинг и чуть-чуть, вскользь, затронула родителей, но там не очень понятно. Может, у тебя в семье все такие, заряженные на жизнь?
Я. Сидоркина: В целом — да, наверное. Нет такого, что кто-то страдает и ничего не делает, все что-то делают. Все любят работать и чего-то добиваться, так что да. Главное, что буллинга нет в семье.
К. Сафронов: Что сегодня радует?
Я. Сидоркина: Да ничего особенно.
К. Сафронов: Вот ты сейчас рассказывала про то, что ты делала зины.
Я. Сидоркина: Да, это впервые, по-моему, за пару лет вообще. Мне пришел заказ для Центра современного искусства Винзавод, что они хотят сделать зин. А так как у нас в Москве проблемы с ризо-мастерскими, они обратились ко мне, и вот мы печатаем. Безусловно, как любой физический труд, это лечит, но придумывать и создавать самой мне в последний год как-то не очень хочется, я просто не вижу смысла. Для других — конечно, приходите, сделаем.
К. Сафронов: Меня очень интересует тема субъектности, потому что мне кажется, что после 24-го февраля она стала особенно актуальна для нас всех. На мой взгляд, мы потеряли ощущение субъектности, а это может плохо сказаться, и надо ее как-то обратно себе отгрызать, что ли. Наверное, это начинается с какого-то самоопределения. Вот я тебя сейчас представил как медиаменеджера…
Я. Сидоркина: Знаешь, мне это напоминает какую-то Кристину Потупчик, вот ее так называют...
К. Сафронов: Но это же куратор молодежных движений.
Я. Сидоркина: Но у нее же там сетка в «Телеграме» — медиаменеджер. Или Руперт Мёрдок, я не знаю… Мне кажется, что это слово очень странное. Мне кажется, что это человек, управляющий разными медиа, а у меня оно одно. Админ — это, я считаю, отдельная каста, над которой все сейчас стебутся и одновременно все хотят ими быть, и это, мне кажется, очень смешная профессия. Все эти мемы про админов типа «Я ничего не умею, у меня телеграм-канал» — это очень смешно.
К. Сафронов: Да, ну а как ты себя самоопределяешь? В фильме ты говорила, что ты будущий президент России 2036 года.
Я. Сидоркина: Это не я говорила, это люди вокруг так почему-то надеются.
К. Сафронов: Ну вот ты просыпаешься и думаешь: «Кто я?» Админ? Деятель искусств? Человек, который делает зины?
Я. Сидоркина: Всё вместе, наверное. Если выбирать что-то главное, то как админ я задействована больше времени в обществе, потому что всем интересно. У нас сегодня 11 тысяч подписчиков, а по меркам каналов про искусство это очень много, поэтому все хотят тебя в чем-то поиспользовать и с тобой посотрудничать. Очень много внимания — когда запретили другие соцсети, все быстро перешли в «Телеграм», и теперь это реально не то, что было семь лет назад. Тогда это был уютный мирок, а сейчас это реально как СМИ и инфлюенсерство, поэтому я, наверное, больше так себя определяю. Но это не я так себя определяю, это другие люди. Но спорт для меня много значит. Я на выходных впервые за много лет участвовала в чемпионате России по радиосвязи на коротких волнах телеграфом. Вроде, предварительно у меня третье место, все отчеты в мае будут. Но это для меня важно, и я скоро на черный пояс по тхэквондо сдаю по своей федерации. Спорт — это для меня реально какие-то цели и то, что меня держит. А искусство сейчас в Москве очень сложное, у меня неоднозначное отношение к нему, потому что цензура действительно существует, может, не многие знают об этом настолько, насколько об этом знают различные менеджеры и кураторы. Не все об этом говорят и не все хотят говорить, но ее очень много, есть какие-то тупейшие примеры. Поэтому относиться к искусству... не в обиду всем моим друзьям, которые этим занимаются, но это реально какая-то урезанная хрень, кастрированная, поэтому сейчас всерьез к нему я бы не относилась в Москве и во всем мире в принципе. Опять же, русские, которые работают в Европе, пока только пытаются как-то переключиться на другой лад.
К. Сафронов: Вот, кстати, где-то месяц назад у нас была Саша Маяк, у нее лейбл «Ракурс», она делает разные концерты, музыку. Мы тоже с ней про это говорили, но у нее позиция такая: ну да, стали привозить меньше иностранных музыкантов, какие-то крупные российские музыканты уехали, а что делать? Если я люблю музыку, если мои музыканты любят музыку и людям хочется приходить на концерты…
Я. Сидоркина: Ну да, это как я смотрела интервью с Бояковым у Гордеевой, признанной иностранным агентом.
К. Сафронов: Я вот не стал.
Я. Сидоркина: А вот надо, мне кажется! Так вот, он там говорит, что да, революция, да, все уехали, но был же Платонов. Мы помним, как он…
К. Сафронов: Умер плохо.
Я. Сидоркина: Умер плохо, да, но у него был такой же аргумент, что и у Боякова, что был же Платонов, выращенный революцией. Мне кажется, что музыка — это немножко другое. Я не говорю про то, что привозить перестали, я говорю про то, что сейчас показывают именно в современном искусстве. Я тоже занимаюсь музыкой — играю в спектакле в бинарном оркестре бинарного биотеатра Василия Березина. Вот сейчас у нас были показы спектакля «Петя и волк», и мы номинанты премии «Золотая маска», основанной Бояковым (смеется) и ждем результаты премии в субботу. Но там, кстати, есть, я бы сказала, какие-то нецензурированные моменты еще с тех времен: мы там гимн России играем, всё это какая-то сказка, какие-то менты приезжают. А вот выступить и реализовать всё задуманное в каком-нибудь ГЭС-2 — это огромная проблема. И не только в ГЭС-2, это для примера. Мы помним историю Центра Вознесенского, которая попала в паблик: как Швыдкой там цензурировал работы и как Монастырского не взяли на выставку, это уже давно публичная история. И таких примеров дофига. Мне кажется, что и в музыкальном плане, и в театральном до сих пор больше какой-то свободы.
К. Сафронов: Ну, в театрах уже почти всех поснимали.
Я. Сидоркина: Ну да. Но еще — это мое личное мнение, я только в одном театре играю — мне кажется, что что-то такое остается. Если какой-то андеграунд — да, а в искусстве, если брать какие-то институции, то печально это всё.
К. Сафронов: А где тогда граница, когда уезжать?
Я. Сидоркина: Да когда хочешь, наверное.
К. Сафронов: Вот у тебя это как? Я возвращаюсь к субъектности. Ты говоришь, что субъектности становится всё меньше и меньше, возможностей подействовать в тех областях, которые меня интересуют и где я могу подействовать, всё меньше и меньше. Они еще не ноль, но стремятся туда. Тогда возникает вопрос: как ты для себя ставишь границу?
Я. Сидоркина: Ну вот, например, по тхэквондо нас вернули на соревнования, то есть наоборот, какие-то положительные тенденции. Возможно, и на Олимпиаду вернут. По радиоспорту тоже потихоньку возвращают к соревнованиям. А в остальном — не знаю, мне кажется, что можно уехать и приехать, в принципе. Я в прошлом году уехала в начале февраля, потом всё началось и я решила остаться за границей. А потом приехала, потому что тут всё равно есть какие-то проекты. В первую очередь, из-за людей. Опять же, тут много споров, некоторые художники отказывались от работы с какими-то госинституциями, хотя проекты были созданы за несколько лет до этого, но зато продаются олигархам на аукционах. Они такие принципиальные, но мне кажется, что главное — это люди, и надо думать о тех, у кого нет такого вопроса, когда уехать, у них просто нет такой возможности. У меня, например, есть дальневосточный гектар под Владивостоком, а большинство людей вообще никогда не были в Европе и им до Москвы тяжело долететь, они больше в Китае были. И вот на них реально всем наплевать — государству, другим людям из европейской части России, которые вообще не представляют, что это такое, а там всего 3 % населения живет. Мне кажется, что прежде всего нужно заниматься и общаться с людьми, помогать людям, просто думать о других, потому что не у всех есть возможность уехать. Когда началась мобилизация, у меня друзья буквально строили шалаши в тайге, кооперировались, когда придет военком, потому что староста деревни сообщает об этом предварительно. Это не как в Москве, это совершенно другой мир, который отсюда никуда не денется, потому что многие живут в пределах вот этого Садового и Бульварного кольца и совершенно не представляют, что ещё происходит.
К. Сафронов: Если про людей. Есть такое мнение — его транслирует Сокуров, — что русская культура не вывезла, что произошедшее связано с тем, что русская культура не вывезла. Первый вопрос: согласна ты с этим или нет? Я вот, например, больше думаю, что образование не вывезло. А второй вопрос: если с культурой что-то было не так, то что ей надо было делать? Например, понижать планку и идти как раз к этим людям и делать что-то более понятное, доступное, про какие-то самые первые базовые ценности? Что ты вообще про это думаешь?
Я. Сидоркина: На фильме Сокурова я как-то просто заснула. Что можно этому человеку ответить? Наверное, да, делать что-то более понятное кому-то, хотя кому-то такое нравится, но заснула я хорошо. Конечно, иногда колебания от слишком непонятных… Я против выражения «простой народ», нет такого. А мы тогда кто? Все — народ. Наоборот, надо прислушаться к нему, к тем же региональным художникам, дать им слово, а не приезжать самому и делать выставку в каком-то регионе, типа мы вам вот заморских кураторов подвезли, вот смотрите, как надо. Может, с ними как-то больше взаимодействовать и их привозить или там, на месте, развивать. В России очень большая централизация, и многие приезжают в Москву, потому что нет других возможностей реализоваться. Да, некоторых бросает из одной крайности в другую, когда на том же ГЭСе были какие-то дичайшие сложные проекты. Ну, окей, турнир по нардам — это другое.
К. Сафронов: Что за турнир по нардам?
Я. Сидоркина: У них проходит турнир по нардам и есть кружок вязания. А еще, по-моему, кто-то искал переводчика с кураторского на русский.
К. Сафронов: Для зрителей?
Я. Сидоркина: Да, переводить сложный текст на простой. Но вы уж определитесь, на какую аудиторию вы рассчитываете. Но видишь, люди задумываются об этом, раз ищут переводчика с кураторского на русский, как бы кринжово это ни звучало. Но давайте рассмотрим другой аспект. Меня вот спрашивали про правое искусство, я просто небольшое исследование делала и копалась в архивах «Гаража». Я неделю потом не могла нормально жить, после того как увидела кое-какие архивные выставки.
К. Сафронов: Например?
Я. Сидоркина: Проекты Алексея Гинтовта, еще 1990-х — его группа ФСБ, «Фронт спокойного благоденствия». И всем же было классно и интересно, и все такие: мол, давайте сделаем выставку «Образ врага». Можно по почте прислать образ врага, как он выглядит, мы сделаем портрет, и будет классно, а потом будем уничтожать таких врагов. И все такие: мол, да, концептуально, а чего бы в крупнейшей российской галерее не выставить? И все же общались, а потом выяснилось, что кто-то участвовал в каком-то мероприятии, в котором были одни фашики. Это же давно всё идет, но я не буду говорить, кто виноват. Многие проклинают Тимура Новикова, например, за его Новую академию и возвращение к традиции, вот это всё дугинское, потом НБП (организация, запрещенная на территории РФ. — Полит.ру)… Сейчас, мне кажется, мертвых судить не надо, просто в российском искусстве всегда были какие-то спорные моменты, но все закрывали глаза на какие-то откровенно фашистские вещи и считали, что это окей.
К. Сафронов: Хочется задать вопрос, почему, только не знаю, тебе ли его адресовать. Вот как ты думаешь?
Я. Сидоркина: Потому что нет институции репутации. У нас до сих пор в искусстве спокойно ходят насильники, какие-то убийцы, и все такие: «Зато он хороший художник! У него неплохие работы!» Наверное, из-за того, что слишком маленький рынок, у нас, по сравнению с США, реально мало каких-то хороших художников. Все это терпели и все это допускали, потому что кто останется, если мы уберем всех непонятных чуваков и исключим из нашего сообщества? И вообще, в принципе, исключать кого-то из сообщества — это тоже мутная тема, потому что все привыкли находиться вместе, несмотря ни на что, потому что выросли из одних и тех же сквотов в 1980-е. Они все вместе начинали, просто страна поменялась, все поменялись, но костяк уже сформировался и все участвуют в одних выставках. Только когда произойдет что-то чудовищное, ты начинаешь задумываться.
К. Сафронов: Но давай вернемся к админству. Какие примеры классных пабликов про искусство, не обязательно русских, может быть, каких-то других, есть для тебя? Какие у них цели, мечты? В смысле, оно течет, и куда стрела попадет — там и цель? Или есть какие-то административные задачи?
Я. Сидоркина: Опять же, ты вот говоришь, что нет субъектности. У меня совершенно нет понимания, что делать. Какой принцип у меня был изначально? Я изучаю что-то новое, и если открываю для себя что-то интересное, то я это выкладываю. Или куда-то пойду и что-то найду. Просто в последнее время не хватает сил на какие-то прежние удовольствия типа зарыться в архиве. Во-первых, многое уже прочитано и просмотрено, но публика очень странная. У меня второй админ постоянно выкладывает мемы трехлетней давности, и все его лайкают. В смысле, это не мем, а какая-то архивная вещь, но всем всё равно, потому что кто-то этого не видел. В принципе, можно повторяться, и мне самой можно повторяться: вещь, которую я знаю, как-то заново изучить и показать. Но сейчас как-то меньше желания. Может быть, из-за того, что 1980-е и 1990-е сейчас переосмысляются в плане той же идеологии и прочего. Насколько нормально вообще выкладывать что-то из той поры? Опять же, вот эта картинка с Гитлером от Гинтовта. Раньше выложишь: мол, вот такое у нас есть искусство... А сейчас уже стремно немножко. Вот мои друзья ведут паблик «***** аналитики», который ведут два искусствоведа, они туда редко что-то постят, но тоже не для всех. Не все это понимают, но постоянно как-то угорают по искусству. А больше особо не скажу, потому что мне кажется, что это должно как-то от души идти. Есть же много админов, у которых несколько пабликов и которые просто ставят это на поток, но у меня не так. Я нахожу что-то реально интересное и выкладываю, но это не может происходить на постоянной основе, я не могу находить что-то интересное по расписанию, поэтому стратегия такая.
К. Сафронов: До тех пор, пока оно не превратилось в бизнес в том смысле, когда у тебя есть договоренности с какими-то партнерскими материалами и чем-то таким?
Я. Сидоркина: Мне кажется, что сейчас у каждого второго телеграм-канала есть какие-то партнерские материалы, это уже отдельная вещь и это не зависит от тебя. Это немножко отдельно, потому что это то, что делают именно партнеры. А то, что делаешь ты, зависит от твоих целей. Изначально мой проект вообще художественный, я это сделала в 2015 году, а тогда особенно не было каких-то молодежных сообществ, посвященных московскому концептуализму, поэтому я решила создать такое. У меня на самом деле было не про московский концептуализм, но я поняла, что надо занять какую-то нишу, стала ее занимать и даже потом видела, как появляются какие-то двойники, какие-то похожие паблики, которые воруют у меня посты. Тогда я поняла, что своим контентом я как-то влияю на других и что появляется новое поколение, которое читает такое. Представляете, даже в «Литературной газете» — а это старейшая российская газета, или это была газета «Культура»... в общем, у каких-то мастодонтов была статья про российских писателей, но не то чтобы второго сорта… Как это сказать по-русски?
К. Сафронов: Категория Б?
Я. Сидоркина: Да нет, чтобы не оскорблять!
К. Сафронов: Второго эшелона?
Я. Сидоркина: Второго эшелона, да. И там было так, что есть Пелевин, Сорокин, и потом эта женщина пишет: «А Пепперштейна знают, потому что есть такой модный паблик!» И тут я поняла, что реально большое количество молодежи знает Пепперштейна, потому что есть такой паблик. Паша, конечно, стал обижаться на это, но это прикольно, это как бы вообще управление сознанием. Но это не НЛП, это просто такой эксперимент.
К. Сафронов: Вот если в зале есть человек, который впервые услышал эту фамилию, то как бы ты объяснила, кто такой Пепперштейн?
Я. Сидоркина: Именно художник?
К. Сафронов: Ну вот есть какой-то Пепперштейн, в честь которого у тебя называется паблик.
Я. Сидоркина: Это не в честь него, мне просто понравилось словосочетание. Мы с подругой ходили на его лекцию, он читал свои рассказы. А я вообще знала его как рэпера и как художника, а как писателя — не особо. А он прочитал там свои рассказы, совершенно дикие, и «ты сегодня такой Пепперштейн» — это поймет только тот, кто посмотрел всё его творчество: и фильмы, и книги, и сумки, и холсты и тексты его медгерменевтические, то есть что-то такое безумное и необычное. А так Пепперштейн — это художник, писатель и теоретик искусства.
К. Сафронов: То есть на момент создания паблика вы с ним не были знакомы?
Я. Сидоркина: На момент создания — нет. Но потом, потому что уже дали такое название, потому что мне понравилось словосочетание, мы с ним познакомились, потому что поняли, что начали подписываться его фанаты и им это интересно. Вообще, изначально я планировала выкладывать там что-то свое и выкладывала, но стало понятно, что публике интересна вот эта ниша московского концептуализма, а она была уделом Екатерины Дёготь, Бориса Гройса, то есть людей старшего поколения, которые им увлекались еще в 1980-е и в 1990-е годы, а для нового поколения нет какого-то такого переводчика. Поэтому мы стали всё это плотно изучать и знакомить с его наследием.
К. Сафронов: А как? «Привет, Павел, я — Яна и я веду канал, в котором фигурирует твое имя. Будем знакомы!»?
Я. Сидоркина: Я была тогда организатором аукциона по Болотному делу и помощи политзаключенным, и уже связывалась с ним по этому поводу. Тогда еще Антон Носик был жив, и все, кто мог, давали свои предметы и лоты на помощь политзаключенным, поэтому мы уже были знакомы. А потом: «Мы хотим взять у вас интервью, потому что мы уже прочитали все интервью с вами, и все задают более-менее одни и те же вопросы, а мы хотим про вас узнать что-то новое». Я же говорю, что это человек, творчество которого охватывает очень большое количество слоев, поэтому мы захотели взять у него еще интервью, как бы уточняющее. Вот так и познакомились. Ему это тоже выгодно, потому что художникам важно, когда кто-то исследует их наследие и работает с ним.
К. Сафронов: Про философский факультет. Ты уже его закончила?
Я. Сидоркина: Да, но я всё диплом не допишу, но я закончила.
К. Сафронов: Не жалеешь, что пошла на философский факультет, а не на искусствоведческий?
Я. Сидоркина: Нет, ненавижу искусствоведов. Шучу. Но я не искусствовед, мне это неинтересно. А что такое искусствоведение? Мне кажется, что это слишком узкая дисциплина.
К. Сафронов: Ну, а что такое философия в России?
Я. Сидоркина: В России вообще шикарная философия, литературоцентричная, Достоевский у нас тоже философ, Толстой тоже философ. В моем вузе, в РГГУ, так преподают, у нас кафедра отечественной философии такая — это Соловьев, Достоевский, Кьеркегор… Хотя, когда я была у Гройса в университете в Нью-Йорке, то, чем занимаюсь я, там называется литературоведением, и Гройс там тоже на кафедре литературоведения. Это у нас он философ, а там он абсолютно разным студентам рассказывает про того же Достоевского — политологам, всем, там такая система обучения. Вот в РГГУ это социальная философия, в Вышке — культурология, в МГУ это что-то еще, то есть одна и та же сфера в разных вузах преподается и обозначается по-разному. Но это какое-то базовое фундаментальное образование.
К. Сафронов: То есть ты просто воспринимаешь это как гуманитарное образование?
Я. Сидоркина: Ну конечно. Оно широкое, оно учит тебя читать и писать.
К. Сафронов: Но когда ты сдашь диплом, у тебя там будет написано «философ»?
Я. Сидоркина: Философ, учитель философии.
К. Сафронов: Нормально!
Я. Сидоркина: Есть ли в России философы? Опять же, это спорный вопрос, потому что кто-то считает, что философия закончилась в 1980-е, и многие так считают. Многие считают, что есть только история философии — наверное, не знаю, каждый по-разному считает. Есть же восточная философия, и вот там люди точно историки философии.
К. Сафронов: А ты из истории философии чем подпитываешься? Платон или Аристотель? Пятигорский или Мамардашвили? Есть какие-то стержни для тебя?
Я. Сидоркина: Да, нас называли «внуки Мамардашвили», потому что у нас преподавал Подорога, а он был его любимый ученик. Еще у нас одну кафедру называли «теологический кружок», потому что религиозная философия у нас тоже развита и средневековая.
К. Сафронов: В смысле, человек — это усилие быть человеком, смысл христианина с маленькой буквы стать Христианином с большой буквы. Примерно так?
Я. Сидоркина: В том числе, да, я думаю. Меня вот один раз отругали за то, что я Фуко читала, потому что мне было положено читать Владимира Соловьева и что-то такое, а что-то современное можно и не читать. В принципе, я согласна, потому что многие люди поступают на факультет и в принципе отрицают античность и средневековую философию, потому что там одни старики и что там изучать. Но это же тоже полный бред, поэтому надо всё в меру знать, но больше античность.
К. Сафронов: А если мой народ пойдет и проголосует за этого грузинского националиста, а я пойду против народа? Я просто забыл фамилию, но понятно, кто это? Это же Мамардашвили в начале 1990-х говорил?
Я. Сидоркина: А-а, я поняла, о ком ты. Гамсахурдия!
К. Сафронов: Может быть, я просто не помню. Мой вопрос: может ли русский народ сделать что-то такое, что, как «внучка Мамардашвили», ты пойдешь против народа?
Я. Сидоркина: Не пойду против народа, потому что мы все — один народ всё равно. Если мы будем отделять друг друга, то потом будем спрашивать: «А что случилось? А почему есть какие-то люди, которые нас не понимают? Что-то случилось?» Поэтому надо быть ближе к народу, конечно, и общаться с ним, прежде всего, а не бояться.
К. Сафронов: Сердце или ум?
Я. Сидоркина: Господи, забыла, как эта христианская практика называется…
К. Сафронов: Исихазм?
Я. Сидоркина: Исихазм — помещение ума в сердце. Поместим ум в сердце! Исихазм тоже прекрасный, конечно. Прекрасная вещь, всем советую!
Зритель 1: У меня есть к тебе вопрос как к исследовательнице. Если бы тебе дали такую роль или такие полномочия — возобновить или, я бы даже сказал, популяризировать деятельность той или иной малоизвестной группы по типу «Инспекция медицинской герменевтики» или «ЗАИБИ», то как бы ты определила их творчество, чтобы эти практики были понятны молодежи?
Я. Сидоркина: А почему у меня нет таких полномочий? Кто их выдает? Министерство культуры? Господь Бог? Кто выдает полномочия популяризировать искусство? Тут уж сам начинай. Можно татуировку набить с логотипом или с печатью этой группы, например, вот так. А что значит — полномочия? Если у тебя есть способность общаться с такими людьми, которые представляют это направление, с которыми иногда очень сложно общаться, не зная соответствующей терминологии, потому что вот эта книжка «Словарь терминов московского концептуализма» довольно-таки толстая, и не знаешь дискурса, как они разговаривают и о чем они разговаривают, — если ты понимаешь это, то нужно представлять это другим, чтобы другие тоже понимали, потому что иначе все умрут и ничего не останется. Мне кажется, что, пока живы художники, надо усиленно с ними взаимодействовать в плане архивирования наследия, потому что может закончиться плохо. Многих из них я называю «ветеранами психоделической войны», то есть люди с покалеченной в 1990-е годы психикой, и с ними особенно трудно взаимодействовать. Поэтому нужно пытаться переломить себя и все-таки заняться их наследием. Может, кого-то это заинтересует, потому что это всё равно вписано в историю искусств, та же медгерменевтика всё равно имеет важное значение для истории искусства. Другое дело, насколько широко знают ее деятельность, потому что группа действительно существовала 14 лет, но наследие там ого-го. «Пустотный канон» — там сколько, 14 книг, да?
Зритель 1: Насчет «Пустотного канона» я не подскажу, но, насколько я понимаю, он там даже без картинок, там просто тупо текст должен быть.
Я. Сидоркина: Ну конечно, без картинок, там тупо текст должен быть. А еще сколько до сих пор… Они же на бобинах писали, ни у кого компьютеров не было, и до сих пор есть эти нерасшифрованные бобины, там еще разбирать и разбирать. Я была на летней школе польской Академии наук, это была летняя школа по Гуссерлю, и там разбирали его нерасшифрованные тома. Это почти то же самое, там есть еще много работы. Я много бываю в архиве «Гаража», сотрудничаю с ними, и там тоже до сих пор куча неразобранных вещей, поэтому работы еще много, и почему бы ей не заняться?
Зритель 1: Я бы уточнил вопрос. То, что ты сказала про полномочия, выражаясь языком Гройса, это профанная тема, потому что любой человек, если захочет, может популяризировать ту или иную группу. Я, например, в кругу друзей в определенной степени популяризирую тему формейшна и «Соломенных енотов». В какой-то мере они по моему месту жительства и даже по какой-то ауре и какой-то атмосфере вайба, если говорить молодежным языком, близки мне по духу, несмотря на то что я с этими людьми даже не знаком. Опять же, они мне по геолокации близки. А про полномочия я имел в виду, что если, допустим, какая-то официальная институция тебе сказала бы или Центр Вознесенского тебе бы сказал: «Всё, Яна, мы даем тебе целый год, сделай выставку о медицинской герменевтике с 1987 года по 2001 год!»...
Я. Сидоркина: Они, кстати, хотели меня позвать на выставку про мифогенную любовь, но что-то пошло не так. Я что-то написала про куратора, который по совместительству является сыном Дугина, единственным ребенком…
Зритель 1: Это секретная информация!
Я. Сидоркина: Да, конечно! И он меня начал спрашивать, что за «полиция лайков». Там кто-то поставил лайк под постом Олега Доу, очень странного художника, с российским флагом, где он написал: «Нам не оставили другого выбора». Я говорю, кто лайкнул: Дима Хворостов, Артур Дугин. Он такой: «А чего ты не считаешь мои лайки под пацифистскими постами?» Они меня звали, да, но я уехала, а потом они хотели отменить эту выставку, потом вернули… Ну, в «Гараже» я таким немножко занималась, просто проблема в том, что многие художники еще живы и многие спорят между собой. Кто-то не хочет, чтобы какое-то их наследие вытаскивали. Я, например, как-то выложила в канале альбом «Победа и поражение» из архива к 50-летию Победы, где 12 художников нарисовали образ фашистской девушки в искусстве, и каждый месяц был как календарь Pirelli. Я сделала мем «Календарь Pirelli есть у нас дома», там была женщина со свастонами и стихи: «В феврале, в феврале все фашистки в серебре», что-то такое. Я выложила, и мне тут же позвонил Паша Пепперштейн и сказал: «Удали и извинись». А я ему сказала, что он же это делал, и там был не только он, был еще Монастырский, Сорокин, Гинтовт, Звездочётов… Много кто! Но он попросил удалить, потому что сейчас нужно не высовываться. Но ты же это сам сделал! Даже если какая-то институция даст мне полномочия, то это будет еще хуже, потому что могут прийти художники и им может не понравиться, как интерпретируют их творчество и какие их работы выносят на публику. Хотя, блин, ты сам это делал, хоть 28 лет назад, но почему я не могу их показывать публике? То есть такая самоцензура, поэтому с институциями сейчас лучше не работать, потому что придет какой-то человек и начнет говорить: «Вот это не надо, вот это не надо», — а ты всего лишь историю искусства показываешь, так что не надо нам полномочий никаких.
Зритель 1: Спасибо за ответ. Яна, ты правильную мысль сказала, и, конечно, последующие поколения ее не должны забывать: что те люди, которые сейчас живы, вот мы с тобой, которые, к счастью или к сожалению, находятся в этой ситуации... Может, ты по большей части застала этих людей, но я не застал. Это я говорю про шестидесятников, что ушли нонконформисты, у которых был какой-то другой опыт, нежели, допустим, у концептуалистов. И те люди, которые сейчас живы, представители 1960-х, 1970-х и 1980-х годов, — с ними, конечно, надо сотрудничать и дружить. Мне не хочется находиться в такой ситуации, как юный Дэмьен Хёрст, который боялся подойти к Френсису Бэкону и просто не прямо похвалил его работу и всё.
К. Сафронов: Тогда последний вопрос у меня. Я его украду у старших коллег, мы с ними на Полит.ру делаем такой проект, который называется «После», где мы с разными людьми говорим о нестрашной России будущего. Мы не погибли в ядерном грибе, мы не стали рабами…
Я. Сидоркина: В рай не вошли.
К. Сафронов: В рай не вошли, да, и через какое-то количество лет мы попытались вернуться к нормальной жизни и строим всё заново. По каким принципам, например, должна быть устроена жизнь современного искусства в России? Была мысль про репутацию, была мысль про институции, и вот мы можем как-то сформулировать базовые тезисы по этому вопросу?
Я. Сидоркина: Конечно, должен быть институт репутации, потому что мы постоянно будем наступать на одни и те же грабли. Чтобы такого не повторялось, нужна более конкурентоспособная среда, потому что у нас мало художников, которые были на международном уровне, поэтому они и ценятся очень сильно, даже несмотря на их какие-то человеческие грехи, мягко скажем. Если человек побывал на документе, то всё, его уже нельзя просто так отчислить из общества. Но это в первую очередь. А во-вторых, сейчас многие обучаются в каких-то западных академиях. Возможно, это как-то даст новый толчок, потому что в России очень плохое образование, именно академическое, у нас до сих пор советские подходы. Чем отличается российское образование от западного? Тем, что в Европе, например, есть полноценные мастерские, то есть ты занимаешься у конкретного художника и делаешь разные проекты. А если вы зайдете в Строгановку, то люди там просто готовы вешаться от всех условий, и работы у них соответствующие. Потом люди идут переучиваться в Школу Родченко, в Базу, еще куда-то, а если они сразу учатся по европейской модели, то, возможно, это будет лучше. Если они сейчас еще и будут выставляться... А никакой отмены культуры нет, потому что эти люди прекрасно выставляются. Если кто не знал, то на Венецианской биеннале уже будут русские художники, русская художница будет выставлять Австрию, например, которая была в Демократическом союзе и которая сбежала в 1989-м году. Так что я думаю, что все вернутся с каким-то новым опытом и новыми знаниями. И от экономики это всё тоже очень зависит: если поймут, что можно сделать как в Америке — 5 % ВВП от искусства, то, возможно, будут вливать бабки с большей точностью, чтобы искусство тоже приносило деньги, потому что это тоже очень важно