На 81-м году жизни умер философ, искусствовед Олег Генисаретский.
Он родился 28 февраля 1942 года. в городе Коврове под Владимиром. Высшее образование получил в стенах Московского инженерно-физического института (на факультете электронно-вычислительных устройств и средств автоматики), который окончил в 1964 году.
С 1963 г. по 1976 г. — активный участник Московского методологического кружка.
В 1965 г. во ВНИИ Технической эстетики (а затем в Центральной экспериментальной студии Союза Художников) начал заниматься вопросами теории и методологии системного и художественного проектирования, средового подхода, экологии культуры и эстетического воспитания. Основная тема этих занятий — проектность как качество, присущее не только деятельности проектирования, но также сознанию, окружающей нас среде и культуре.
В 1970 году представил к защите в Институт конкретных социологических исследований АН СССР кандидатскую диссертацию по теоретической социологии культуры, которая, после долгих проволочек, была отклонена ВАКом с сакраментальной формулировкой «за нарушение ленинского принципа партийности».
С середины семидесятых годов начал заниматься историей религиозно-философской мысли и молитвенно-созерцательной практики в России. В частности, это вылилось в изучение и подготовку к изданию искусствоведческих и иконологических трудов о. Павла Флоренского.
В 1989 г., после первого приступа гласности, защитил во ВНИИТЭ кандидатскую, а в 1992 г. докторcкую диссертации по искусствоведению (технической эстетике).
Также в круг научных интересов входили гуманитарная антропология и культурология, традиционная психологическая культура и современные психотехники (сознания и культуры), исихастика и гуманитарная глобалистика, пространственное развитие и антропология стратегического.
Был главным научным сотрудником Института философии РАН. Руководителем Центра синергийной антропологии НИУ ВШЭ.
Редакция Полит.ру выражает соболезнования родным, близким и ученикам Генисаретского.
В 2004 году в клубе «Билингва» Олег Генисаретский выступил с темой «Проект и традиция в России». Сегодня мы публикуем часть его выступления. Полный текст лекции и последующей дискуссии доступен здесь.
***
Мы переживаем процесс интенсивного сворачивания политического поля. Градус этого сворачивания столь высок, что некоторые склонны считать, что оно свернулось до нуля. То есть уже не остаётся места для политической деятельности, политической мысли.
Мы меньше ощущаем на себе то, что значит быть homo politicus, всё-таки то, что с нами непонимающими происходит, более или менее очевидно. И с этим многие согласны. Нечто, чего мы не очень ощущаем, сворачивается.
***
Теперь на место того вожделенного, но не состоявшегося политического снова приходит время, которое когда-то называлось в советском раю «кухнями». Время, которое Кургинян назвал также временем клубов и корпораций. Действительно, когда сворачивается свободная политическая инициативность, остаётся место либо чему-то небольшому — клубу или, наоборот, устойчивым крупным структурам, которые называются корпорациями. Не обязательно промышленным, не обязательно государственным: в том числе и гражданско-правовым корпорациям, каковыми, например, считаются муниципалитеты и прочие формы естественно-правовой жизни.
***
Сворачивание политического происходит в силу интенсивного разворачивания стратегических штудий и действий в стране. <...> За счёт того, что в последний президентский срок (имеется в виду первый путинский срок. — Прим. ред.) шла интенсивная стратегическая работа по собиранию страны в единое управленческое пространство, в силу усердного пережима и переноса всех усилий в эту управленческо-стратегическую плоскость пришлось то, что относится к политическому измерению, подавить.
***
Армия и церковь пользуются неизменным институциональным авторитетом. <...> Притом что каждый знает, какого масштаба безобразия творятся и в том, и в другом институте. Большинство родителей предпринимают героические усилия, чтобы в этот самый авторитетный институт ни в коем случае своих деток не отправить. И тем не менее он авторитетен. Я спрашиваю: «Почему такая странность в сознании происходит?» И отвечаю на этот вопрос так: «Наверное, потому что у институтов источники авторитета лежат совершенно в другом месте, чем наше обыденное, разумное, рациональное, повседневное сознание». Наверное, оно связано с чем-то другим.
И действительно так. Реальность институтов относится к области формальной рациональности, а вовсе не целевой или эффективной, которой мы пользуемся в своей обыденной жизни. Из какого-то другого места она растёт. И это, наверное, хорошо, что есть в мире что-то такое, что не зависит от нашей повседневной рациональности, от нашей коммунальной рациональности, от нас непропечённых, как выразилась бы моя бабушка. Она делила людей на пропечённых и непропечённых. Народное поверье. Вы знаете, почему Баба Яга в известной сказке Ивана пыталась обязательно поместить в печку? Потому что он такой полудурок, он непропечённый. Его нужно сначала пропечь, а потом с ним можно разговаривать.
Так вот, для нас непропечённых это сознание было бы слишком ответственным. Поэтому есть что-то такое, чему мы в своих ответах на социологические вопросы следуем, и что относится, скорее, к области социального бессознательного.
Допустим, что это так, но тогда спрашивается: «Почему именно эти два института?» Конечно, у них есть исторические заслуги в становлении страны. Армия, более широко говоря — воинство, которое строило, защищало, воинство дружинное, да ещё и княжеское — у него свои исторические заслуги и свой вклад в формирование этого целого. Понятно. С православной церковью, что бы кто ни думал, тоже более или менее понятно.
***
Меня интересует другое: «Почему в этом списке нет других институтов, которые имеют не меньшие исторические заслуги?» Например, почему в этом списке постоянно отсутствует университет, которому, худо или бедно, 300 лет в нашей стране как институту? Не такой маленький срок. Время европейской государственности. Почему здесь нет музея и вообще всего, что относится к охраняемому наследию? Сегодня здесь нет академии, которой тоже 300 лет, и так далее.
***
Поэтому для времени клубов и корпораций, я думаю, главная и основная задача, что-то посильное для нас — это практиковаться в новой, модернизированной, если хотите, риторике относительно ценностей обозначенных институтов: университета, музея, академии. Можете прибавить к этому ещё что-нибудь: библиотеки, филармонии и так далее. <...> Если осмысленно говорить о каком-то высоком политическом долге, то именно о том, чтобы преодолеть эту риторическую немоту, неспособность защищать и утверждать, я не побоюсь этого слова, классовые интересы этих институтов и нас как лиц, к ним имеющих профессиональное отношение.
Если мы принимаем такую точку зрения, то дальнейшие разговоры о сворачивании политического, его восстановлении, не гарантированно, но, может быть, станут осмысленными. Если такого класса задачи не принимаются, то можно смело оставаться не столько в клубе, сколько на своей кухне, потому что с теми шарадами, с которыми под видом политического дискурса выходят на экраны наши ведущие политики, всё, что можно было сделать, клоуны от политики уже сделали.
***
Мне это очень важно, потому что двумя уточняющими русскоязычными определениями эквивалентными «традиционности», которые я вспомнил, являются предание и наследование. Я обращаю ваше внимание на очевидную обыденную вещь: даже если нам кто-то что-то завещал, мы автоматически не становимся наследниками, пока не проходим процедуру вхождения в права наследования. Есть в традиционалистском сознании и правопонимании, связанном с традицией, это действие вступления в права наследования. Оно как минимум предполагает признание преемственности передаваемого. <...> Восстановление исторической преемственности в сознании, признание наличия таковой хотя бы в чём-то и будет вторым условием восстановления политического.
***
В «Записках странного человека» Александра Васильевича Пятигорского один из героев произнёс очень сильные слова о том, что главной философской проблемой XX века является проблема предательства. Обращаю внимание, философской проблемой. У него сказано даже — метафизической. Я сначала вздрогнул, прочтя эту фразу, потом был вынужден поставить себе вопрос: «Что же имел в виду Александр Васильевич?» <...> Я для себя нашел такой ответ на этот вопрос: наверное, так имело смысл говорить до того, как в оборот гуманитарной мысли не вошла проблематика идентичности. Что такое предательство в данном случае? Это расставание с вмененной традицией идентичности. Ситуация блудного сына, уходящего от родства, бросающего родной дом, отца и образ жизни, веру и так далее. Этот нигилистический жест был затем упакован в понятие идентичности. Мы живём в полиидентичном мире, идентичностей много, они разные, и так далее. Можно обложиться за своим рабочим столом: здесь будет лежать одна священная книга, тут — другая.
***
Наша национальная забава — самозванство. То есть притязание на обладание чем-то или на самопровозглашенное наследование чего-то. У нас было такое замечательное явление, как самосвяты, которые притязали на право освящать самого себя, объявлять святым.
За вопросом о проекте и традиции стоит некоторая фундаментальная реальность, которую мы неловко обозначаем то сквозь сожаление о предательстве, то сквозь поросячью радость самозванства, то через стоическое ощущение того, что верность — это принцип.
***
Cреди институтов, особенно в контексте разговора о риторике, особенно важны когнитивные институты, а не только социальные. Относящиеся к мышлению, к мысли и к смыслам. То есть когнитивные институты, которые фиксируют условия мыслимости чего-то и осмысленности.
***
При тех формах политической активности, при том её понимании, которое у нас практиковалось и которое игнорировало всё стратегическое развитие за весь ХХ век, ничего сделать невозможно. И этот урок, я считаю, позитивный. Слава богу, что было понято и зафиксировано, что при такой постановке политического дела оно обречено. Но это не значит, что сама политическая и гражданско-политическая, публично-политическая активность не является функционально востребованной и необходимой.
