Константин Минятов — сын капитана артиллерии из города Орле. Отец его рано умер, мать снова вышла замуж, и семья временно переехала по месту службы отчима в Ташкент. Константин начал учиться в 1883 году в Ташкентской гимназии, ему тогда было 9 лет, но из-за переездов семьи гимназию окончил в 1892 году в Орле. Поступил в Санкт-Петербургский университет, где учился сразу на двух факультетах — на естественном отделении физико-математического и на юридическом. Женился.
В 1893 году Константин был командирован Санкт-Петербургским обществом естествоиспытателей на Соловецкую биологическую станцию, тогда же он посетил с научными целями Германию, Данию, Швецию и Норвегию.
В университете молодой человек увлекся народническими социалистическими идеями, почти целиком захватившими тогда учащуюся молодежь; он писал в то время жене: «Считал бы для себя высшим счастьем, какое только возможно для человека, принести себя в жертву за народное освобождение». Он завел знакомство с рабочими брянского завода и ремесленниками в Орле. «В своих разговорах со всеми этими ремесленниками и рабочими я старался, — говорил он впоследствии на допросе, будучи привлеченным к ответственности, — освещать их общественное положение с точки зрения, принципиально враждебной их хозяевам, указывал им на организацию в запрещенные законом временные и постоянные союзы, как на единственное средство к улучшению условий существования, сообщал им о всех доходивших до меня сведениях о стачках, протестах, демонстрациях и вообще проявлениях массового движения рабочих против хозяев в России и Европе и, наконец, собирал сведения о фактических условиях их труда в заведениях их хозяев с целью выяснить впоследствии себе и им наилучший и наипрактичнейший способ организации и протеста».
В 1894 году был привлечен к следствию по делу «Партии народного права», организованной в 1893 году в Саратове, но уже в 1894 году из-за вмешательства полиции прекратившей существование.
В 1895 году он отчислен из Санкт-Петербургского университета «за участие в студенческой агитации в пользу подачи петиции на высочайшее имя о пересмотре университетского устава 1884 года», но продолжил слушание лекций с осени 1895 года по весну 1896 года в Казанском университете. В 1895 году полиция установила за ним негласный надзор. В 1896 году выехал в свое имение, где на его средства был приобретен ротатор и отпечатаны две брошюры и воззвания к московским рабочим.
В ноябре 1897 года он выехал в Германию и поселился в Берлине, «слушая лекции и пользуясь указаниями профессоров местного университета, предпринимая в каникулярное время поездки в другие государства Западной Европы, Балканского полуострова». В ночь на 12 декабря 1897 года полиция произвела обыск у жены Константина Минятова, по делу «О московском рабочем союзе». У нее были найдены письма мужа, из которых стало очевидно его увлечение марксистской литературой, а также и то, что он, «бывая в Петербурге, Орле, Варшаве и Берлине, искал знакомства с тамошними нелегальными кружками и вращался среди лиц политически неблагонадежных» — как писалось о нем в полицейском отчете. Жену вызвали на допрос, виновной она себя не признала. После обыска и допроса она уехала на родину, в село Комаровку Борзнянского уезда Черниговской губернии.
26 декабря 1898 года Надежда Павловна выехала вместе с детьми к мужу в Берлин. В 1899 году она была подчинена «гласному надзору полиции на два года с правом проживания вне столиц, столичных губерний и университетских городов». С этого времени она была вместе с мужем объявлена в розыск и как только 24 марта 1900 года въехала в пределы России, то была тут же задержана и препровождена в село Комаровку.
Живя за границей, Константин Минятов увидел, что то западное общество, которое образованные русские люди считали наставником и дорогим учителем, поклоняясь ему как кумиру, вовсе не было, как ожидалось ими, столь радикально-революционным и отнюдь не преследовало широких преобразовательных целей, как это виделось студенческой молодежи из университетов России. Он стал регулярно посещать посольскую церковь в Берлине, настоятелем которой был тогда выдающийся пастырь протоиерей Алексий Мальцев. Но путь в Россию, где его ждало уголовное наказание, был закрыт.
Жена уговорила его направить письмо правительству и просить о помиловании. В сентябре 1900 года Константин Минятов направил письмо товарищу министра внутренних дел князю Святополку-Мирскому с просьбой, чтобы «по возвращении в Россию быть судимым не исключительно на основании лишь уже пережитых увлечений». Эта просьба была подкреплена ходатайствами обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева и настоятеля посольской церкви протоиерея Алексия Мальцева, что давало некоторую надежду на благоприятный исход. 22 сентября 1900 года при въезде в Россию Константин Минятов был арестован и 23-го и 25 сентября допрошен.
Отвечая на вопросы следователя, Константин Александрович сказал: «Виновным себя в принадлежности к сообществу, именовавшему себя „Рабочим союзом“ и имевшему целью возбуждать вражду рабочих к хозяевам я не признаю. Мною никогда не было сделано ни одной попытки создать какую-либо организацию вроде союза, рабочей кассы, кружка самообразования или самопомощи или хотя бы библиотеки. Ни в одном случае я не призывал рабочих непосредственно к каким-либо враждебным против хозяев или государства действиям, я не собирал среди них и не передавал им никогда никаких денег для каких бы то ни было целей. Ни одного из своих знакомств я никогда не передавал другим лицам, так что они никогда не утрачивали характера совершенно личной связи... каждое из этих знакомств продолжалось чрезвычайно мало времени и оканчивалось и произвольно, и так же случайно, как и начиналось в глазах рабочих я всегда оставался только самим собой и никогда не называл себя членом партии, кружка или союза. В общем, я более интересовался фактическим бытом рабочих, нежели стремился изменить его и все эти опыты „пропаганды“, если только можно их так назвать, не имели ровно никаких последствий. Во всей той противозаконной деятельности, которой я был участником и наблюдателем, я не могу признать каких-либо признаков сообщества, так как случаи сотрудничества нескольких лиц вроде, например, приобретения мимеографа или мимеографирования у меня в имении стоят совершенно одиноко, не находятся между собой во внутренней связи и представляются отдельными и случайными попытками каждый раз вновь и случайно согласившихся между собою лиц».
Рассказывая на допросах о своей прошлой деятельности, Константин Александрович не назвал, однако, ни одного имени своих прошлых товарищей. Следователи остались этим недовольны, и тот вынужден был объясняться: «Во всех предыдущих своих показаниях я избегал умышленно называть имена лиц, привлекавшихся по тому же делу; к этому вынуждает меня несколько исключительное положение, в котором я нахожусь как относительно этих лиц, так и относительно самого моего дела. Между мной и проступками, в которых я обвиняюсь, так же как между мной и всеми сообвиняемыми, нет более той нравственной связи, которая могла бы быть, если бы я разделял по-прежнему взгляды и оценки, лежавшие в основании моих революционных опытов. Это исключительно внешнее, если можно так выразиться, отношение и к своему делу, и к своим бывшим товарищам обязывает меня к чрезвычайной нравственной щепетильности в отношениях к людям, которых безграничным доверием я пользовался, которых отчасти сам наталкивал на проступки, за которые теперь они более или менее тяжело расплачиваются, и с которыми разлучают меня мои настоящие, глубоко изменившиеся воззрения. С нравственной точки зрения поэтому малейший оттенок предательства мог бы в моих собственных глазах запятнать всю развязку моего дела, в которой я хотел бы, наоборот, видеть искренний, чистый и безукоризненный расчет с прошлым. Поэтому я должен предпочесть даже самое отягощение своей вины всякому такому облегчению ее, которое могло бы бросать малейшую тень на мои отношения к бывшим товарищам и нравственно уединило бы меня больше, чем самая строгая кара. При этом следует заметить, что с практической точки зрения мое предательство не имело бы для дознания ровно никакой цены, так как мои показания касались бы исключительно уже обвиненных лиц и ничего кроме ничтожных мелочей не могли бы прибавить к их обвинительному акту. Надеюсь, что эти соображения будут приняты при оценке этих показаний».
После допросов он был освобожден и в жандармском отделении ему даны были словесные обещания, позволяющие надеяться не только на благоприятный приговор, но и на возможность кончить прерванное русское университетское образование.
Константин Минятов добился разрешения окончить Юрьевский университет, после завершения которого поселился в Москве, заняв должность присяжного поверенного. После пережитых испытаний и переосмысления прошлой жизни он стал глубоко церковным человеком. Его дочь в начале Великого поста 1914 года, пересылая фотографию отца брату в Санкт-Петербург, писала: «Посылаю тебе портрет папы, снятый на пятый день его поста. Он до сих пор ничего не ест и не пьет, кроме дистиллированной воды (уже семь дней) и страшно похудел».
Летом 1917 года, после того как в стране вслед за Февральской революцией началась разруха, Константин Минятов переехал вместе с семьей в Тюмень.
После ареста епископа Ермогена, произошедшего 28 апреля 1918 года, Константин Минятов вошел в состав епархиальной делегации, хлопотавшей об освобождении архипастыря, куда входили священники Ефрем Долганёв и Михаил Макаров. Хлопоты окончились арестом протоиерея Ефрема Долганева, священника Михаила Макарова и Константина Минятова. Вскоре они были расстреляны.
