Участники: Дмитрий Ицкович, Алексей Муравьев, Федор Успенский, Дмитрий Афиногенов, Павел Уваров, Александр Немировский, Алина Багрина, Алексей Козырев, Борис Долгин, Леонид Блехер.
Редакция "Полит.ру", 27.03.2012
Д. ИЦКОВИЧ: Добрый вечер! Итак, существует довольно старый запрос, чаще и глубже всех у нас его формулирует В.А. [Найшуль], на обсуждение темы Третьего Рима. Смысл его более или менее понятный, но обсуждать его мешают разные причины. Понятно, что есть общее, есть различия, различия как-то должны быть сформулированы. Мы смотрим на происходящее и пытаемся интерпретировать его по-разному. Есть одна из перспектив, которую мы попытаемся не только интерпретировать, но и прогнозировать, пытаться действовать в рамках этой перспективы. Можно считать ее парадигмой. При этом если зажмуриться и лечь под одеяло, понимаешь, что она страшна. Снимаешь одеяло, смотришь глазами - и понимаешь, что она практически не работает. Ну или почти не работает.
Есть гипотеза, что все плохо работает ровно потому, что эта парадигма плохо учитывается. Наша задача - переинтерпретация. Надо эту парадигму разглядеть и сказать: это работает, а это не работает. Понятно, что здесь нужен эксперимент: есть вещи, которые будут показательны. Должен быть раздел, который постоянно мониторит относимые к этому вещи, как из профессиональной среды, так и из публичной или научной или общественной. Нужно, чтобы это было сфокусировано, чтобы мы могли этим разделом, с одной стороны, наполнять это "смысловое место", с другой стороны, эти события, новости, публикации монтировались как принадлежность к данной проблематике. Есть у этого, мне кажется, и временная проектная задача, потому что у этой темы есть некоторая мощность наполнения, в математическом смысле.
А. МУРАВЬЕВ: Наш сегодняшний разговор и дальнейшее обсуждение темы в рамках проекта "Русская политейя" будут строиться вокруг темы исторической преемственности политического и шире – идейного пространства России. Это пространство мы привыкли видеть очень одномерным и краткосрочным. Одномерным в том прогрессистском смысле, что мы идем от средневековой дикости к европейской культурности, и краткосрочным – в том смысле, что мы идем туда только последние триста лет, да и то с трудом и перерывами. А что если это не так?
Из за доминирования такой модели мы постоянно выводим Россию из Западной Европы 18-19 вв. И сравнивая, стремясь в Европу, тоже выводим. Россия – это как Германия или Франция, только большая и нелепая. На протяжении трехсот лет эта генеалогия работала в политике, в культуре, в науке, в литературе за счет игнорирования нашей русской культурной архаики. В результате к концу 19 в. в результате разных социальных процессов многое в политике, способе мышления и культуре стало с неимоверным трудом втискиваться в западно-европейскую парадигму, скрепы стали разъезжаться. Дальнейшее втискивание России в парадигму европейского развития закончилось революционным экспериментом (в котором марксизм был связкой с вышупомянутой моделью Россия – страна Запада) и социальными потрясениями.
Давно нет советского государства, в университетах и лабораториях изучаются разные модели социологии и политологии, а наша действительность по-прежнему описывается на гибридном западническом языке. Но самое интересное, что в глубине социального поведения людей этот гибрид отторгается, в частности, тем, что модели, созданные на нем, неэффективны, жизнь ведет себя не так, как должна. Надо попытаться деконструировать этот гибридный язык и выяснить как феноменальную основу, укорененную в истории, так и набор мифологем, более адекватный ей.
Вспомним, что рядом с этой западнической моделью у России была еще одна, материализованная в условном понятии Древняя Русь, русская старина. В век Просвещения эта генеалогия была не очень в чести, ее стихийным носителем оставался народ. Не в его ли понимании у России была общенародная генеалогия, возводящая ее через русскую старину к византийскому истоку? Мне кажется, что эта генеалогия - она же и перспектива, и даже, если приложить некоторые усилия, - стратегия развития и государственного строительства. Это начала осознавать русская интеллигенция и особенно великая русская литература, но привычка к старым лекалам и европейский революционный задор не дали развернуться этому найденному смыслу в полноценную программу.
Важный аспект этого поиска – культурный исток Руси, Византия. Но Византия в русском самосознании амбивалентна. С одной стороны, это греки русских преданий, богатырь Святогор, лики византийских икон, древнее столповое церковное пение, а с другой – потуреченные греки, сломленные константинопольской катастрофой 1453 г., становящиеся западной Европой и в таком своем качестве несущие косвенный ответ за трагический русский разлом 17 в.
С одной стороны, политика России, оставаясь по ряду своих параметров византийской, стала теперь осознавать себя в категориях Западной Европы. С другой стороны, культурная и религиозная сфера застряли между звучащей сверху директивой покончить с дикостью, русской стариной и зашитой в ней византийской традицией и внутренними фундаментальными основаниями, заложенными этой самой стариной. Россия петербургская не смогла преодолеть этот конфликт, дальнейшая история только усугубляла его, и выходит, коллапс 1917-20 гг. оказывается связанным с "неправильным подключением" России к Европе. Данилевский называл это европейничаньем.
Дуальность здесь кажущаяся, Византия – синтезирующая среда. Византийская природа русской политии на самом деле ставит ее не в антагонистическое отношение к западной Европе, а в отношение равноправного партнерства и взаимообогащения. Не в этом ли главный ресурс хода и одновременно доказательство бессмысленности чисто национального, партикуляристского понимания задачи, которая стоит перед Россией? Может, она не в том, чтобы стать западноевропейской страной, а в том, чтобы вернуться к выполнению византийской программы, заложенной в первые века Киевской и затем Московской Русью, осознанной в централизованном Московском царстве как Третий Рим и прорывавшейся в политике и культуре петербургского периода несмотря, а то и вопреки эксплицитным западноевропейским ориентирам?
Спасибо.
(продолжение следует)
