Накануне лекции 16 ноября в рамках Фестиваля Публичных лекций #ЗНАТЬ мы поговорили с палеонтологом Кириллом Еськовым. Тема его лекции: «Равномерна ли эволюция?».
Кирилл Еськов - палеонтолог, палеоарахнолог и писатель-фантаст. Кандидат биологических наук, автор специальных и научно-популярных работ по таксономии паукообразных и теории эволюции, школьных учебников по естествознанию.
Как вы пришли в науку?
Я пришел в науку чрезвычайно прямым путем. В детстве меня всегда интересовала зоология, я был в одном из биологических кружков, потом поступил на биофак МГУ. В моей жизни в этом смысле даже не было никаких ответвлений или отнорков. Меня всегда привлекала, с одной стороны, зоология, а с другой стороны, путешествия. Я хотел быть именно полевым зоологом: экспедиции, «Капитан Майн Рид» и всякие прочие Рокуэллы Кенты. По-моему, все более или менее получилось. То, что я занялся именно палеонтологией, - это, в общем-то, некоторая случайность. Интерес был именно к животным и экспедициям. А так я мог бы, наверно, стать и каким-нибудь экологом.
Кого вы считаете своими учителями?
Мне вообще очень повезло. Меня всю жизнь окружали крупные ученые, которые не жалели сил и времени на мое образование и воспитание. Поэтому я считаю себя неоплатно задолжавшим научному сообществу, и я стараюсь по мере возможности отдавать этот долг. Что касается конкретных фигур, то, прежде всего, здесь следует назвать ныне покойного Юрия Ивановича Чернова, академика, моего шефа времен студенчества (в ту пору он еще не был академиком), с которым мы и дальше поддерживали отношения. Он был одним из наших ведущих специалистов по экологии и биогеографии, а также по северу, по тундровым экосистемам. Они хороши тем, что они очень простые, и там всё видно четче, чем в наших широтах. Он был потрясающим человеком.
Я могу назвать еще одного человека – это покойный Сергей Викторович Мейен. Моя книжка «Удивительная палеонтология: История Земли и жизни на ней», которая так пришлась всем по сердцу и теперь лежит по всему интернету, посвящена как раз ему. Он был одним из наших ведущих палеоботаников. Кроме того, он был замечательным философом науки.
Ну, еще необходимо тут упомянуть Владимира Васильевича Жерихина – одного из ведущих палеоэнтомологов, палеоэкологов и биогеографов. С этим я, к тому же, неоднократно работал в экспедициях.
Особо хотелось бы подчеркнуть, что все они были для меня образцом не только в научном, но и в чисто человеческом плане.
Ваша литературная и научная деятельность как-нибудь связаны между собой в глубине души?
Нет, совсем никак. Мне можно было бы взять псевдоним. Помните, был такой фантаст Кир Булычев. На самом деле Киром Булычевым был один из наших ведущих востоковедов, специалистов по древнему Востоку Игорь Всеволодович Можейко. Он предпочитал совсем это разделять. А вот Иван Антонович Ефремов, который в нашем же институте когда-то работал, считал, что это не имеет значения, и выступал в литературе под своим собственным именем.
Каково ваше отношение к популяризации науки?
Я считаю, что это необыкновенно важно и что если у нас есть возможность хоть немножко поменять окружающий нас мир к лучшему, то это один из самых верных способов. Помните, как у Стругацких? «"Образование – это, дружок, тоже не всегда благо. Это как автомат – смотря в чьих руках..." - "Образование – всегда благо, - убежденно сказал Мак"» [1]. Вот я тоже так считаю.
Существует довольно распространенная точка зрения, что образование – это серьезно, а вот популяризация может быть и профанацией.
Может. И образование может быть Бог знает каким. По поводу такого противопоставления вспоминается «Затерянный мир», популярная лекция об эволюции, с которой начинается повествование, когда Челленджер приводит туда Мэлоуна. Он там дает нелестную аттестацию лектору и говорит, что лекторы-популяризаторы – по сути своей паразиты. Да, с популяризацией науки, конечно, всегда бывают проблемы. Собственно говоря, удачными популяризаторами, с моей точки зрения, бывают, как правило, действующие ученые. Для того чтобы сделать настоящую, качественную популярную лекцию (или книгу), для начала ты должен сам не то что очень хорошо «быть в теме», а быть в этой теме настоящим специалистом. Помните, как в анекдоте: «До чего по нынешнему времени тупой студент пошел! Объясняю, объясняю, сам уже все понял, а он все не врубаются». Так вот, для того чтобы врубались, надо хотя бы самому разобраться.
Опять-таки, была славная эпоха шестидесятых, на которую мы так равняемся и которая для нас во многом служит образцом, когда ученым можно было брать на свои исследования деньги из той волшебной тумбочки, вообще не задумываясь об их происхождении. А по нынешнему времени в самых разных формах налогоплательщик желает знать, на что, собственно говоря, тратятся его деньги. Это совершенно законный, с моей точки зрения, интерес, и снобистская позиция, что нечего лезть своими немытыми руками в нашу чистую науку, - это (слово, которое я терпеть не могу) «контрпродуктивно». Вот такая позиция «контрпродуктивна». Да, люди имеют право знать, на что идут их деньги. И наша задача, среди прочего, - просто объяснить им это. И насколько удачно ты им это объяснишь – это, собственно, твои проблемы. Наверное, какую-нибудь математику или очень теоретическую физику объяснять сложно, хотя вот Хокинг есть, пожалуйста. То есть можно объяснять даже это. Ну а уж такие науки, как палеонтология, или другие разделы биологии, или история с археологией, - так это то мясо, которое готовкой не испортить. Хотя, конечно, нет пределов могуществу человеческого разума.
То есть, собираясь прочитать публичную лекцию на «Полит.ру», вы руководствуетесь, в частности, и этими соображениями?
Да. Вопрос о кризисах, вопрос о следующей из этого неравномерности эволюции, содержит в себе множество отнорков, множество аналогий с человеческой историей, которые, по всей видимости, даже не аналогии, а гомологии. То есть речь идет о сходных процессах, которые происходят с разными объектами. Я надеюсь, что это будет достаточно интересно. Думаю, там можно будет найти для себя достаточно много попыток объяснения процессов, которые происходят и с нашим обществом на острых поворотах. Нет, вы не думайте, там не будет ничего про политику, это надо разделять очень четко. Но некоторые аналогии между историей биосферы и историей человеческого общества, конечно, имеются. Такого рода вопросы мне обычно и задают по ходу лекции. То есть все будет, несомненно, на конкретном материале, но мы поговорим и о достаточно общих вещах.
Вы часто импровизируете в ходе ваших лекций?
Я отчетливо предпочитаю спонтанные лекции. Я не следую за каким-то прописанным планам. То есть, разумеется, у меня есть план, но представить себя читающим по бумажке или воспроизводящим, закатив глаза под лобную кость, вызубренный текст, я не могу. Я всегда импровизирую во время лекции. Иначе неинтересно, тогда надо сразу в письменном виде излагать. На самом деле я вообще человек письменного текста. Лекция – это вещь несколько более легковесная, с моей точки зрения. Но у нее должны быть какие-нибудь плюсы. Как известно, ходят не на лекции, а на лекторов. И плюс – это именно личное участие лектора, потому что там видно, что это живой эмоциональный человек. Не просто некая печатная машинка для текста, а человек, с которым можно соглашаться или спорить.
Что вы считаете наиболее важными и интересными вехами в своей работе?
Понимаете, я за свою жизнь описал где-то, наверно, под две сотни видов, приличное количество родов, пару новых семейств, то есть свое имя на скрижали зоологических и палеонтологических наук я занес. Тут никуда не денешься. Но мне самому представляется наиболее интересной вполне теоретическая вещь. Я когда-то занялся так называемой проблемой «гондванских ареалов», то есть это ареалы в Южном полушарии, известная географическая проблема: прерывистое распространение животных и растений на разделенных ныне океанами материках Южного полушария. Мне удалось, как я считаю, создать достаточно интересную модель под этот случай. Так что, если для себя определять, то вот этот цикл гондванских работ, с моей точки зрения, наиболее интересен. Это сугубо теоретическая вещь. А в качестве практики – да, вот я понаописал множество новых таксонов паукообразных. Это тоже очень важный участок работы, но это некоторая рутина.
Кстати, а чем вас так привлекли именно паукообразные?
Бог его знает. Всегда как-то пауки были мне очень симпатичны. Это такая аристократия. Они же страшно древние, страшно консервативные, никогда не менялись – в общем, такая очень почтенная группа. В них есть такое внутреннее благородство, неторопливость. Дико интересное поведение. В палеонтологии, когда я начал ими заниматься, о них мало что было известно. То есть это к тому же еще и непочатое поле работы.
Вы можете рассказать что-нибудь о точках пересечения с представителями других дисциплин? Есть ли они?
Вот мы тут давеча участвовали в неофициальных научных посиделках («Постнаука» проводила) и разбились на кружки. Сели в уголок, начали общаться за науку: палеонтолог, лингвист, физик (специалист по черным дырам) и микробиолог. И мы отлично рассказывали друг дружке о всяких новостях в нашей науке. Никаких language gap'ов по этой части у нас не возникает.
А если говорить о практическом сотрудничестве?
Ну это же делается само собой. Есть куча новых методик. Вот, например, есть множество янтарей, которые непрозрачны. Поэтому рассмотреть зверушек, которые в этом янтаре находятся, раньше было совершенно невозможно. Есть северо-французские меловые янтари, есть наши закавказские. Было понятно, что это целая сокровищница, но рассмотреть их нельзя. Но придумали метод. Сперва начали смотреть в рентгене, потом на томографах. То есть теперь можно залезать внутрь этого непрозрачного куска смолы и во всех деталях восстанавливать облик зверушки, которая там находится. Это очень трудоемкая вещь, достаточно дорогая, но это единственный способ. Ну вот да, для этого понадобились соответствующие рентгеноструктурный анализ, томография и все прочее. Есть масса всяких вещей, которые связаны с тонкой геохимией, радиоизотопией. Конечно, это все постоянно привлекается и совершенствуется.
Насколько трудно палеонтологу работать у нас в стране? Есть ли такой момент, что у нас труднее, а где-нибудь за рубежом проще?
Вот у меня есть две дочки. Одна археолог, другая – молекулярный биолог. Та, которая молекулярный биолог, сейчас сидит в Тюбингене, в Институте Макса Планка (это, считай, Академия наук «на ихние деньги»). Она молекулярный биолог, им, в общем-то, без разницы, в какой лаборатории сидеть. А вот мы с младшей дочуркой (я палеонтолог, она археолог) слишком сильно завязаны на конкретные местонахождения, коллекции и уникальные материалы, которые имеются здесь. Это та самая родина, которую не унести на подошвах сапог, как у товарища Дантона. Поэтому нам надо сидеть здесь. Ни от чего, конечно, нельзя зарекаться в этой жизни, но для того чтобы нас отсюда выковырять, нужны более серьезные вещи, чем падение рубля или неприятности с некоторой политической закруткой гаек.
А в плане состояния научной среды?
Опять-таки, возможно, в какой-нибудь физике или в сильно технологизированных областях химии, насколько я понимаю, уехало очень много народу. А у нас научная среда в общем и целом сохранилась. К добру или к худу – не знаю. Но вот факт.
Каким образом может быть «к худу»?
Некоторые лица полагают, что вот хорошо бы, чтобы тут все сгорело вообще до минерального слоя, и вот потом там возникнет настоящая наука. Мне что-то смешно всё это слышать, потому что научные школы возникают очень медленно, и перерыв в развитии научных школ – это ужасная вещь, не хочется даже об этом думать. Ну и, как я уже сказал, я чувствую себя обязанным и ответственным за то, что происходит в нашем научном сообществе. Делай, что должно, и будь, что будет.
[1] А. Стругацкий, Б. Стругацкий, «Обитаемый остров».
Мероприятия состоятся в МУЗЕЕ МОСКВЫ по адресу: Зубовский бульвар, 2. На территории МУЗЕЯ работают буфеты, открыты выставки. Вход свободный, количество мест ограничено. Предварительная регистрация на сайте «Полит.ру» и в аккаунтах в социальных сетях: Facebook, Twitter, LiveJournal, ВКонтакте.
Информационные спонсоры - радиостанция «Эхо Москвы», журнал «Дилетант», радиостанция «Коммерсант FM».