18 (н. ст.) марта 1584 года Господь прибрал к себе душу первого русского царя – Ивана IV Васильевича, прозванного Грозным. Душа эта, вне какого-либо сомнения, направилась прямиком в ад, а бывшие подданные почившего монарха принялись, так или иначе, подводить итоги и строить планы на будущее.
В целом, итоги эти были безрадостны: только что закончилась начатая самой же Россией четвертьвековая Ливонская война, по результатам которой Россия потеряла выход к Балтике (в пользу Швеции) и часть западных земель (в пользу Польско-Литовского государства, объединившегося в ответ на русскую агрессию). Полуторавековой период комплексного экономического роста сменился глубочайшим упадком, значительная часть элиты страны была истреблена, а большинство политических институтов страны подверглось заметной деградации.
И несмотря на это – оценка результатов правления Грозного царя и через 400 лет является темой дискуссионной как для историков, так и для околоисторических публицистов, политиков и прочих тружеников слова, исправно находящих в данном сюжете отражение собственных воззрений.
В самом деле: Иван Васильевич, прожив неполные 54 года, 50 из них провел на троне, примерно 38 из которых принимал существенные самостоятельные решения и, наконец, 37 последних носил официальный царский титул.
Приняв в расчет кровопролитные войны и еще более кровопролитные внутренние катаклизмы, можно смело считать, что едва ли кто из окружения Ивана начала его правления сподобился увидеть гроб своего царя. По сути, сменилось два, а то и три поколения элиты: так, женой не слишком молодого уже в 1584 году Бориса Годунова была, как известно, дочь Малюты Скуратова, убитого в 1573 году.
Понятно, что за полвека даже и при менее экстравагантном властителе происходит немало, и оценить все это интегрально – занятие, сильно зависящее от вкуса оценивающего. Само это уже вполне способно поставить непредвзятого наблюдателя в тупик, а уж необходимость сопоставления триумфального взятия Казани в 1552 году с сожжением Москвы в 1571 году крымскими татарами, разграбление Новгорода с учреждением морского порта на Белом море, судебник 1550 года с произволом массовых репрессий – и вовсе чревата ступором. Пытаясь создать "модель царя Ивана", даже серьезные исследователи часто ловят себя на ощущении, что имеют дело не с одним, а с двумя разными людьми. Или с одним человеком, претерпевшим кардинальный личностный излом где-то в районе 1560 года. До этого момента страна под его руководством развивалась поступательно от победы к победе, потом – череда авантюр, за которыми пришли масштабные и унизительные поражения. Карамзин, например, считал, что перелом наступил в результате смерти первой жены царя – Анастасии Романовны Захарьиной, - случившейся как раз в 1560 и, по мысли Николая Михайловича, сдерживавшей греховные порывы своего мужа. Так считать было, конечно же, очень удобно в эпоху правления Романовых, потомков Никиты Романовича Захарьина, брата царицы Анастасии, однако реальных фактов указанного влияния история почему-то не сохранила. Похоже, правы те историки, которые считают, что Иван особенно и не менялся – просто, будучи совсем молодым человеком, до начала 60-х годов не слишком влиял на принятие решений, доверяя вполне благоразумным и ответственным советникам. А после – решил рулить сам. И процесс этого руления в полной мере отражает его личность такой, какая она сложилась с самого начала.
Попробуем и мы ее описать. В первую голову – это был человек страха. Постоянного страха за свою жизнь, за свою власть. Соответствующие места из его знаменитых писем А. Курбскому не оставляют сомнения в этом иррациональном чувстве – ощущение опасности, неведомой, скрытой, непонятно, от кого исходящей, сопровождало Ивана всю жизнь. В этом Грозный напоминает Петра Великого, однако данное сходство воистину удивительно. Ибо Романовы были Рюриковичам не чета. И если первые правили в условиях дефицита легитимности по меньшей мере первые два века, то вторые этой самой легитимности имели вдоволь. Петр в реальности сталкивался с заговорами против своей персоны – причем, неоднократно. Потомки же Александра Невского за триста лет лишь единожды пережили династический кризис: в 1435–1452 годах. Никто чужой на московский трон никогда не покушался – ни под своим именем, ни в форме самозванчества! И, тем не менее, Иван был человеком с детства напуганным. Этот страх отнюдь не принимал формы какой-то "классовой" ненависти, как учила советская историография: Грозный ожидал смертельного удара со всех сторон, ото всех – а вовсе не от одних лишь представителей старых боярских и княжеских родов. А потому жертвами его "упреждающих" ударов становились представители всех слоев общества – иммунитета ни у кого не было. Новейшие исследования подтвердили это, например, в отношении пресловутой Опричнины: как социальный состав опричников, так и социальный состав их жертв не дает основания говорить о ней, как об инструменте борьбы сколько-нибудь определенных социальных групп между собой. Со временем этот, уже изначально иррациональный страх, стал совсем похож на паранойю: помимо страха людей царь стал испытывать ужас Божьего гнева – ибо груз собственных злодейств не давал расслабиться ни на миг. Тут уж его стало "колбасить не по-детски": отсюда все эти странные покаяния, шарахания, попытка создать для себя свое собственное, особенное, персональное православие, окружить себя одними лишь собратьями по греху кровавого безумия.
Второй характерной чертой личности царя Ивана, безусловно, было необъятное честолюбие. Желание превзойти своих великих предков и стать вровень с крупнейшими государями тогдашнего мира – каковыми он считал в первую очередь императора Священной Римской Империи и Турецкого Султана. Отсюда – царский титул, понимаемый, как равный императорскому. Признание его иностранными монархами, кстати говоря, продвигалось весьма непросто и растянулось на века… Забавно, что Петр, объявив себя Российским Императором, тем самым официально понизил статус прежнего, царского титула – он как бы стал ниже императорского и равен королевскому. Грозный же считал себя равным императорам прошлого и современности – благо была выдумана ложная генеалогия, объявлявшая его потомком Августа.
Именно честолюбие, по всему, заставило Ивана уничтожить "правительство компромисса" в начале 60-х, сосредоточив все руководство страной в собственных руках как раз в начале тяжелейшей войны с сильными европейскими противниками.
И тут случилась закавыка: оказалось, что управленческих, менеджерских талантов у Ивана IV крайне недостаточно. В отличие от Петра I, да и от своего великого деда – Ивана III, Грозный так и не понял главного: несколькими десятками высших сановников можно и даже, быть может, нужно управлять в ручном режиме. А вот всеми остальными так управлять невозможно – и здесь необходима система, каковую приходится под каждую серьезную национальную задачу строить заново.
Характерно, что собственные управленческие провалы Грозный относил на счет объекта управления, т.е. своего народа. Иностранцами неоднократно фиксировались крайне поразившие их высказывания царя, в которых тот, говоря о своем иноземном происхождении, крайне пренебрежительно отзывался о собственных подданных. Дескать, один я тут вам ровня – прочие же все рабы-недочеловеки. (Подобная ужимка русской власти, стремившейся всегда быть единственным контрагентом Европы в своей стране и ревнующей к любым иным русским, замеченным Европой, прослеживается потом вплоть до наших дней. Именно об этом писал Пушкин в годы мрачноватого Николаевского правления: "правительство у нас – единственный европеец".)
Ясно, что, почувствовав собственную управленческую несостоятельность, Грозный еще отчетливее ощутил страх утраты власти – круг замкнулся. Последующее уже едва ли не запрограммировано: правитель, желающий сохранить власть любой ценой, но не соответствующий масштабом управляемой стране и своему окружению, переходит к самой неэффективной технологии управления: через террор. Террор – то бишь, угроза репрессий, не обусловленных выполнением их жертвой каких-либо правил – бывает, однако, разных масштабов. В случае Грозного – это был первый в русской истории пример террора массового, непосредственными жертвами которого стали десятки тысяч, в общем-то, случайных людей. (Распространенное убеждение о будто бы 3-4 тысячах жертв этого террора – ошибочно. Это лишь те, кого Иван вспомнил лично годы спустя и чьи имена повелел записать в синодик для поминовений.)
Как мы знаем по более позднему периоду массового террора, процесс этот самораскручивающийся, волнообразный и чреватый стиранием граней между палачами и жертвами. Понятно, что по мере разрастания репрессий страх царя за свою жизнь все возрастал и требовал все нового и нового кровавого топлива. Понятно и то, что нашлись люди, сделавшие поддержание подобного страха своей профессией – а заодно и залогом собственной безопасности. Всю эту механику, детально повторенную в сталинские годы, мы знаем отлично.
Забавно, однако, наблюдать некоторую двойственность в отношении Ивана Грозного к своей стране. С одной стороны, налицо был явный регресс, в сравнении с предшественниками: Грозный воспринимал свое государство, как воспринимает свой личный домен русский удельный князь в каком-нибудь ХIV веке. С трудом ощущая разницу между властью и собственностью, между управлением и использованием, между личным и государственным. Имея, однако, дело со страной, в которой эти понятия уже ощутимо разошлись, царь вынужден был действовать. И его действия плодили хаос и труднопостижимые химеры, вроде той же Опричнины, когда госудаство ни с того ни с сего делилось самым причудливым образом на две автономные части, каждая из которых имела свое правительство, свою армию, отдельный правовой режим и т.д.
С другой же – многие шаги его власти напоминают действия даже не оккупационного режима (так как раз часто ведут себя правители Земли Русской), а просто – грабительский набег, чистое мародерство. Когда ради того, чтобы отнять десять копеек, уничтожается добра на сто рублей. Когда, не моргнув глазом, режут всех золотонесущих кур. Когда гордый повелитель Московии, вчера еще высокомерно отчитывавший союзника – короля Дании, начинает всерьез обсуждать с Елизаветой Английской возможность получения для себя в Англии политического убежища и делает вполне практические приготовления к тому, чтобы оказаться в Лондоне не с пустыми руками. Видимо, где-то в глубине своего больного сознания Иван Грозный все-таки чувствовал себя узурпатором, захватившим чужую страну безо всякого на то права и ожидающим разоблачения в любой момент. Готов поклясться, что от подобного чувства не избавлены и многие другие лица, стоявшие и стоящие во главе нашего государства…
