28 ноября 1561 года магистр Готард Кетлер объявил о роспуске Ливонского ордена и присоединении его земель, а также земель Рижского архиепископства к Польскому королевству. Так закончилась 325-летняя история этого государственного образования и началась 235-летняя история другого – маленького Курляндского герцогства (столица – Митава, нынешняя латвийская Елгава), полученного Кетлером от благодарного Сигизмунда II Августа в лен. Семь курляндских герцогов из рода Кетлеров последовательно правили Курляндией вплоть до скоропостижной смерти Фридриха-Вильгельма I в середине января 1711 года. Последний Кетлер умер (как говорили, с перепою) на захолустной станции Дудергоф по дороге из Петербурга, где Петр Великий двумя месяцами ранее женил его на своей племяннице, принцессе Анне – будущей императрице Анне Иоанновне. После этого началась, точнее – обострилась давняя династическая чехарда, обусловленная соперничеством региональных держав, желающих поглотить слабое, но в потенциале довольно доходное и стратегически интересное герцогство. Впрочем, само это соперничество и являлось залогом независимости Курляндии – как только вектор российских интересов превзошел здесь прочие на порядок, эта независимость растаяла как дым. При дружном согласии курляндских дворян в 1795 году Екатерина II аннексировала территорию, превратив ее в Курляндскую губернию Российской Империи. Последний герцог – Петр Бирон, сын всесильного фаворита Анны Иоанновны – навсегда уехал за границу. Сами же эти дворяне, при сохранении своих имущественных прав, лишились прав политических – из гордых вассалов-рыцарей они превратились в почти обычных российских подданных. Впрочем, Корфы, Палены и другие курляндские немцы появились на русской службе задолго до воцарения Екатерины Великой.
Золотой же век Курляндского герцогства пришелся на начало XVII века – в лучшие свои годы маленькая страна имела торговый, а также военный (до 40 кораблей) флот и даже собственные колонии в Африке. Денег, заработанных на русско-немецком посредничестве, было с избытком, свободного времени – тоже, и скучающие курляндские дворяне во главе со своим герцогом имели обыкновение хаживать на какую-нибудь красивую войну, вроде войны Голландии против Людовика XIV, на которой, кстати сказать, к отряду курляндцев примкнул девятнадцатилетний искатель приключений из Женевы – Франц Лефорт…
Впрочем, осенью 1561 года магистр Кетлер не о чем подобном, понятно, не мог и помышлять. Ликвидация Ливонского ордена ознаменовала начало нового этапа войны – превращение фактически двустороннего конфликта Московии с Ливонией в общерегиональный, с серьезным вовлечением в него всех наличных игроков: Польши, Литвы, Швеции, Дании. Этим странам предстояло поделить наследство Ордена, для которого именно тогда настал момент истины. Что же до Московии Ивана Грозного – то ее момент истины также наступил, хотя и много позже – в 1582-1583 годах, когда разоренное государство подписывало один за другим унизительные мирные договоры со своими противниками. И в каком-то смысле это все были следствия 1561 года – когда выявилось неумение Грозного умерить притязания, оценив изменение обстановки.
Ливонская война началась зимой 1558 года. Русские войска осадили и в начале мая взяли Нарву. Затем – в июле – пал Дерпт (по-русски Юрьев, сейчас – Тарту). В 1560 году войска ордена потерпели сокрушительное положение под Эрмесом, затем полки Андрея Курбского и Даниила Адашева взяли сильнейшую крепость Ливонии, столицу ордена – Феллин (ныне Вильянди). Самостоятельно сопротивляться, сохранив суверенитет, Орден больше не мог.
Инициатором Ливонской войны был лично царь Иван. Известно, что ближайшие его советники – протопоп Сильвестр, Алексей Адашев и др. – активно предлагали альтернативный внешнеполитический курс, ориентированный на борьбу с Крымским ханством. Однако царь выбрал иное: его болезненное самолюбие требовало деятельного доказательства равенства русского царя самому могущественному, по его мнению, монарху Европы – императору Священной Римской Империи. Доказательством этим должно было стать силовое отнятие у императора какой-нибудь его провинции – и в этом качестве Ливонский орден, номинально состоявший в ленной зависимости от Вены, казался Ивану идеальным. Расчет Ивана, по-видимому, строился на трех вещах: очевидном военном превосходстве Москвы, достигшем критической отметки внутреннем разброде и соперничестве различных сил в самой Ливонии, а также уверенности в том, что Империя не придет на помощь своему гибнущему лену. И то, и другое, и третье в целом оправдалось. Ганзейские города Империи, избавившиеся от ливонских посредников в русской торговле, не позволили Фердинанду I (как потом и его наследникам – Максимилиану II и Рудольфу II) поднять вопрос о защите Ливонии. Крепости страны капитулировали одна за другой, а отсутствие единства среди ливонских феодалов позволяло Грозному в ходе войны конструировать из них разного рода марионеточные режимы. Для бойкого провинциального ума, которым обладал Грозный, этот уровень политического предвидения мог бы стать триумфом – однако русское государство в середине XVI века уже переросло подобный уровень. Требовалась другая, более высокая культура внешнеполитического планирования, более глубокие знания, умение думать не на один-два, а хотя бы на три-четыре шага вперед. Нельзя было строить отношения с соседними государствами по модели отношений Москвы со своими уделами. К сожалению, этот спрос не родил тогда предложения, и вплоть до эпохи Петра Великого русское государство было обречено на внешнеполитическую маргинальность.
Стоит отметить, однако, что и Орден тогда, что называется, нарывался. В 1557 году он заключил оборонительный союз с Литвой, денонсировав при этом русско-ливонский договор 1554 года, предусматривавший уплату Дерптским епископом дани царю (т.н. "юрьевская дань"). Собственно, это и стало поводом к войне.
На что, в свою очередь, рассчитывал при этом Кетлер? Во-первых, наверное, на своевременную внешнюю помощь – едва ли он предполагал, что его потенциальные союзники станут цинично выжидать, когда, разорив десятки городов Ливонии, русские устанут, в значительной мере исчерпав свои силы. Во-вторых, он, конечно же, уповал на военное счастье – ведь смогли же силы Ордена за полвека до этого отбить нашествие численно превосходящих войск Ивана III. Видимо, он не учел серьезный прогресс в военном строительстве, достигнутый Москвой за это время. И, наконец, третье его упование, возможно, состояло в следующем убеждении: при любом исходе борьбы она не приведет к полной ликвидации его государства. Ливонский орден соседствовал с русскими землями с XIII века и при этом никогда не обладал над соседями заметным военным превосходством. За это время случалось много разного, – были и столкновения, были и союзы с русскими городами – но никогда, ни разу конфликт Ордена и русских не угрожал самому существованию одной из сторон. (Магистр Кетлер, конечно же, не читал советских учебников истории про Александра Невского и не смотрел фильм Эйзенштейна – он, мы полагаем, опирался на более достоверные источники сведений.) Причина этого была банальна: взаимная торговая заинтересованность.
Он тоже был провинциалом, этот магистр Кетлер – не заметивший, что на дворе наступила новая эпоха. Эпоха цинизма, радикальных подходов и радикальных решений.
