Продолжаем публикацию цикла видеобесед с экспертами в различных сферах и общественными деятелями о том, каким, на их взгляд, стоит быть Президентскому центру Бориса Ельцина. Основание создания Центра – Федеральный закон «О центрах исторического наследия президентов Российской Федерации, прекративших исполнение своих полномочий». Место создания – Екатеринбург. Цикл является частью более широкого обсуждения концепции и задач Центра. Мы публикуем комментарий доктора философских наук, профессора, ректор Екатеринбургской академии современного искусства Сергея Кропотова и доктора филологических наук, профессора филологического факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького, ведущего научный сотрудника Института истории и археологии УрО РАН Марии Литовской.
Сергей Кропотов: Мне кажется, достаточно перспективно, если начинать со внешней аудитории, несколько десятков тысяч иностранцев проезжают через Екатеринбург. Получилось так, что город известен мировому сообществу двумя-тремя своими эпизодами или культовыми фигурами, героями. И Ельцин – это одна из таких фигур. Безусловно, он интересен для непуганого поколения next, которое более просвещённое, открытое миру. Интересен потому, что времена, когда мир оказался открыт им больше, чем тем, кому за 40, начались именно с фигуры Ельцина. Надо ли говорить, что это важно для понимания того, как в этом месте появилась фигура, которая подвела черту под второй российской империей, которой являлся Советский Союз? А если вспомнить, что под первой Российской Империей была подведена черта в виде расстрела семьи, - и это тоже выпало на Екатеринбург? В общем, есть повод заниматься метафизикой, философией исторических процессов России. Есть ещё третья и четвёртая категория, я не хочу очень подробно раскрывать. Но ясно, что для людей, которые в зрелом возрасте пережили эпоху перестройки, Ельцин до сих пор может оказываться разделительным краеугольным камнем: либо за, либо против, т.е. для антикоммунистов, либералов и западников он может сохранять часть обаяния, несмотря на то, что много воды с тех пор утекло, а для прокоммунистически настроенной публики, националистов – наоборот, т.е. три-четыре аудитории точно не останутся к этому делу равнодушными. При нескольких важных условиях: центр не должен быть сделан провинциально. Он должен вписывать Ельцина и Екатеринбург, который вырастил Ельцина, в систему параллелей, аналогий, чтобы понять масштаб этого человека не как обычного провинциального вождя, сделавшего свою карьеру от крестьянского парня до генсека, а всё-таки как человека, который сумел в определённый период жизни встроить себя в очень мощные политические процессы, управлять которыми было ему не всегда под силу. Это не упрёк, это просто свидетельство того, что личность неоднозначная.
Мария Литовская: Я не знаю, зачем собираются делать такой центр, потому что, видимо, организаторы какие-то цели преследуют. Но мне кажется, что, с одной стороны, это продолжение процессов децентрализации, в том числе децентрализации знания. И одна из главных задач этого центра – научно-образовательная. Т.е. предполагается, что тут будет какая-то библиотека. Мы надеемся, что это будет неплохая историческая библиотека. Будет хорошо, если здесь будут научные конференции разного рода, связанные с теми процессами, которые происходили в России в конце ХХ века. Анализ этих изменений до сих пор не произведён. Мне кажется, что если бы этим занялся центр, и в центре сложилось бы ядро исследователей, которые сосредоточили своё внимание на этом, это было бы чрезвычайно полезно и для страны в целом, и для исторической науки в частности. Наконец, на мой взгляд, центр может выполнять образовательные функции, потому что отношение к Ельцину очень неоднозначное и в городе, и в регионе, и в стране, и в мире. Мы с Сергеем Леонидовичем делали работу, посвящённую образу медведя, Ельцина как медведя. Очевидно, что Ельцин воспринимается как фигура совершенно непредсказуемая, а с другой стороны – как очень опытный карьерист, который безупречно проследил свою карьеру. Но при этом человек совершенно неуправляемый, а с другой стороны – марионетка в руках внешних действующих сил. Он воспринимается как медведь - животное мощное, грозное, но спонтанное, мягко говоря, и сложное в обращении. Таким образом, исследование фигуры этого человека, фигуры его в том городе, где он прожил значительную часть жизни, и который – я повторю – очень неоднозначно к нему относится. Это важно. Другое дело, кто встанет во главе этого центра, и какова будет позиция тех, кто возглавляет центр. Потому что можно выстроить работу этого центра очень по-разному: можно сделать музей вождя - или музей общественного или политического деятеля, где нам будет показана вся история его жизни. Такой крестьянский мальчик, добившийся небывалых высот. Можно сделать музей одного из политических лидеров, т.е. человека, который разрушил империю, как любят говорить. Можно рассматривать Ельцина уже в метафизическом контексте. Т.е. могут быть очень разные варианты подхода. Но если будет узурпирован какой-то один подход, то я боюсь, что ничего особенно эффективного из этого не выйдет. А если будет образовательно-исследовательский центр, то это будет чрезвычайно полезно.
С.К.: Мне хотелось бы поддержать эту логику, потому что когда мы берём любого крупного политического деятеля, например, генерала де Голля, то его нельзя представить неким монолитом, некой героической маской, которая всегда была адекватна в ситуациях, в которых он оказывался. В Париже в Музее армии есть достаточно солидный подраздел музея, посвящённый генералу де Голлю. Там он предстаёт в трёх лицах: первое лицо очень похоже на Ельцина на танке, а для де Голля это конкретный день, когда он произнёс речь 18 июня, когда всё было потеряно и продано, призывая французов сопротивляться. Второе лицо – освободитель. Третье лицо – президент, основатель Пятой республики, которая породила серьёзный кризис, когда против него восстала молодёжь в 68-м году, требуя странных вещей, но правящий класс более или менее выполнил эти требования. Всё это привело к отставке самого президента: всегда, когда запускаются мощные преобразовательные процессы, политику сложно оставаться на гребне волны постоянно. В какой-то момент де Голль, Ельцин или кто-то ещё – они не поспевали за этими процессами. В какой-то момент волна их загоняла, они захлёбывались. Возникает интересный сюжет: как достойно уйти от власти? Это немаловажно для России, потому что прецедентов спокойного ухода и отказа от власти – не много. Отказ Ельцина и его «россияне, простите» многих с ним примирили. Нужно строить его систему параллелей. И если де Голля сравнивают с его современниками в музее, начиная весь этот процесс с прекрасной эпохи, то разговор о Ельцине тоже может начаться с более или менее прекрасной эпохи позднего Советского Союза, когда, как казалось, было всё. Но были процессы, которые должны были привести к реформированию Советского Союза. От прекрасной эпохи с де Голлем до поп-культуры и поп-арта, и Ельцин точно так же начинался с вещей, которые косвенно влияли на такое как бы закрытое государство, как сталинская Россия. Хотя на самом деле она всегда была интегрирована в глобальные процессы. Сопоставительный ряд важен и нужен, и можно и нужно сопоставить его с другими политическими вождями на советском и позднесоветском пространстве. Тогда масштаб этой личности будет очевиден. Ещё полезно сопоставить его с процессами, которые в то же время привели к развалу Югославии: вы только представьте себе, что могло бы произойти, и как весь мир крестился, чтобы на территории Советского Союза не произошло того же самого. Т.е. с Милошевичем его можно сопоставить. Чем с большим количеством людей мы будет его сопоставлять, тем больше перспектив откроется для Ельцина, тогда он перестанет быть просто локальным местным партийным вождём, популистом. Так будет гораздо интереснее.
М.Л.: Т.е. по идее в центре должна быть децентрализация образа, чтобы не было одной ипостаси. И децентрализация исследования, т.е. исследовать в разных направлениях.
С.К.: Много ликов. В случае с де Голлем открывается три лика, три зала, в каждом из которых будут разные де Голли. Вспомним Эрнста Неизвестного, который создал памятник Хрущёву (кстати, Эрнст Неизвестный тоже родом отсюда), который находится на Новодевичьем кладбище. Это голова, оказавшаяся между чёрным и белым пространством. Т.е. тут минимум два измерения. А в случае с Ельциным – тут другая, более сложная эпоха, тут измерений и перспектив гораздо больше.
М.Л.: Конечно, биографическую составляющую мы никуда не денем, потому что человек был всё же очень тесно связан с этим городом. Здесь много людей, которые знали Ельцина, учились с ним, работали с ним. Для них он часть биографии. Как уверяют в Екатеринбурге, многие процессы, которые потом запускались в стране, обкатывались на тогдашнем Свердловске: начиная с талонной системы на какие-то продукты, заканчивая конверсией, когда оборонку начали переводить на производство титановых лопат и пластмассовых тазов. Это всё делалось при Ельцине, и в этом смысле он был локомотивом, который пытался все эти преобразования реализовывать. Биографическая часть важна. Он в любом случае уральский человек. Всё, начиная с его медвежеватости, голоса, окания, стремления быть отцом нации, – это очень характерно для поведения здешних людей. Поэтому отрывать его от центра невозможно. В Польше во многих музеях лежит крестильная рубашечка Пилсудского, так и крестильные рубашечки Ельцина здесь тоже должны быть расположены. Сохранилось много кинохроники, из этого можно сделать шоу. Что касается научной составляющей, то мне кажется, что если это будет хорошая библиотека и центр с конференциями, конгрессами, посвящёнными анализу изменений, – будет замечательно. Что касается образовательной составляющей, то Ельцин - интересная фигура, он герой своего времени. Здесь можно образовывать, не только рассказывая про политическую историю Урала, но и просто про личность, которая сделала важную вещь: он не побоялся взять на себя ответственность. В принципе, это было сложно. Горбачёв тоже не побоялся, но он был гораздо осторожнее. И слава человека, благодаря которому распалась страна, досталась Ельцину. Когда всё подорожало, и началась инфляция – всё это свалилось на него. Говорят про больные 90-е, лихие 90-е, времена криминальных разборок – это всё связано с ним. Т.е. это с одной стороны то, что мы теперь называем демократизмом, который потом начал утрачиваться, а с другой – общество, которое вышло из-под контроля. Это специфическая революция, напоминающая чем-то то, что происходило в Гражданскую войну. К счастью, не в той степени. Но все люди, так или иначе, оказались вовлечёнными в политические события. Это было не чтение газет, не просмотр съездов народных депутатов, как в перестройку, а реальное изменение собственной биографии: ты должен был что-то делать. Может, что-то, чего ты раньше никогда не делал. Так Ельцин повлиял на биографии всех россиян. Думаю, в образовательной части об этом говорить можно, потому что это очень интересный опыт.
С.К.: Ельцин интересен тем, что он выламывается из нормального рассказа о партийном карьеристе. Потому что совершенно определённо, что для него моментом экзистенциального перелома была отставка, поскольку он запутался и потерпел поражение на ниве московских лабиринтов власти. Он был успешен, пока он не стал секретарём горкома партии. Когда Горбачёв его отставил, и когда он понял, что нужно было обладать чутьём политика, а не партийного карьериста, тогда стало ясно, что можно совместить близость к номенклатуре, которая его вырастила и вознесла, и в то же время с колоссальной силой, которая была разбужена Перестройкой и которая, как говорится, тоже его поднимает. Нужно было поменять легитимность. Вместо опоры на все преимущества близости к номенклатуре, опереться на народную волю, которая его вознесла. Но она же в нём и разочаровалась, потому что не бывает реформаторов, которые смогли бы выполнить все свои ожидания. Судьба некоторых очень трагична, Александра Второго, например. Поэтому человек медвежьей хватки, но человек, который пытался чутко реагировать. Порой получалось очень неуклюже, когда он дирижировал оркестром или танцевал. Медведь, если говорить о зоологическом типаже, танцующий. Он тяжёлый, его тяжеловесная пластика перекликается с индустриальной культурой, о которой рассказывал Ницше: ранний капитализм времён индустриалистов – был индустриализм тяжеловесный. Он был адекватен. Но мы должны оценить, насколько тяжело для таких тяжеловесов пытаться танцевать и делать асинхронные движения, которые он делал во время избирательной компании, чтобы не отстать от времени и нравиться молодёжи. Трудно сказать, как молодёжь реагировала на это. Но после всех этих выступлений он получил инфаркт. Это драма человека, понимающего, что он претендует быть хозяином, но музыка времени заставляет его плясать под свою дудку. Манипуляторы, которых во власти всегда было достаточно, манипулировали им, превращая его в дрессированного медведя. Драматизма здесь много. Часто так с политиками бывает, потому что когда они попадают во власть, то хвост начинает вертеть собакой. Можно провести через эту фигуру множество измерений, и городу это по силам, если он будет активным партнёром в создании этого центра. Если у московских и местных спонсоров будут точки пересечения, то это будет хороший, не провинциального уровня сюжет о русской истории конца ХХ века. Тимоти Колтон, профессор Гарвардского университета, который бывал в центре Ельцина, на одной конференции в Нью-Йорке сказал про тему Ельцина: «Вы в Екатеринбурге сидите на золотом дне, но сами не понимаете, как его можно использовать». Это значит, что в чём-то ситуация повторяется. Город Екатеринбург не раз за всю свою историю оказывался золотым дном. Он постоянно зачищал сам себя, как Ельцин: он смог отказаться от себя вчерашнего, и смог стать другим человеком, чтобы получить инвеституру снизу. Екатеринбург в чём-то похож на этого человека, потому что сегодня анализ процессов, которые происходят здесь и часто задевают страну, даёт понять, что не в первый раз здесь складывается некоторое новое взаимоотношение человека, общества и власти.
С.К.: Теннисный корт. Спортивный Ельцин – это отдельная тема. Это было бы уместно. Но вообще-то различные мультимедиа, полиэкраны, электронные архивы, где можно было бы демонстрировать ролики о его великих современниках, чтобы люди почувствовали разницу.. должно быть много всего. Но можно обходиться, как в случае с де Голлем. Можно смотреть мемориальные комплексы американских президентов. Там должны быть площадки для дискуссий. Роль медиа чрезвычайно важна. Без неё невозможно понять, что произошло с Советским Союзом. Можно только выделить один аспект: телевидение и электронные СМИ как медиа. Это два фактора, которые вынудили советских лидеров начать реформы. Когда прямая трансляция съезда и тех дискуссий, которые там были, оказалась абсолютно убийственна для тогдашнего режима. Ельцин и медиа. Он не был слишком фотогеничен. Понятия Ельцин и спорт – тоже неделимые, но его приверженность спорту объясняет, почему он бунтует против системы: он обнаруживает - в ней допустимо неспортивное поведение. Тогда проявляется его бунт. Очень выигрышно было бы показать Ельцина спортивного. Но важно избегать фальши, потому что студенты, которые сходили в центр Ельцина, пришли и сказали: «Ха! Он увлекался волейболом, а там лежит футбольный мяч», - т.е. надо быть точными в деталях, молодёжь не обманешь.
М.Л.: Ельцин высоко ценил разного рода дискуссионные клубы и трибуны, форумы, где люди открыто высказывали свои мнения. Может, в центре можно было бы сделать нечто подобное. Вообще всё, что связано с отечественной политикой, может там существовать. Там должны быть пространства для обсуждения серьёзных политических проблем. Если это будет просто парадное помещение, куда будут приводить и рассказывать, как музей Ленина в Киеве, где торжественно стояло кожаное пальто, в котором, может, Ленин выступал на митинге, – то, думаю, от этого не будет много толку. А если это будет живое пространство для живых дискуссий – это будет замечательно. Может, концертный зал хорошо бы сделать. Может, кинозал для показа документального кино. Здесь был очень хороший документальный фестиваль – почему бы это не перенести туда? Город очень политизированный. Много людей, которые этим интересуются, они ходят на встречи.
Сложно судить, город очень большой, какая-то часть горожан может даже не услышать про то, что центр Ельцина создан, - даже при немыслимой рекламе. Но то, что это для достаточно широкого слоя, – ясно. Не только молодёжь и студенты, но и пенсионеры, бывшая инженерная элита разного рода. Умные, активные, инициативные. К тому же, люди среднего возраста, которые переживали Перестройку, могут заинтересоваться. Поэтому тут стоит располагать всё, что как-то связано с той эпохой; всё, что могло бы помочь анализировать то сложное время. Я не очень понимаю, должна ли быть постоянная экспозиция или сменные.
С.К.: Это зависит от концепции. Во времена Ельцина здесь могли быть и выставки независимых художников, здесь была произведена реконструкция оперного театра. Я видел Ельцина на спектакле «Борис Годунов». Чем дальше мы будем отодвигаться от него, тем лучше сможем рассмотреть и проанализировать, потому что, находясь близко к этой фигуре, мы испытываем сложности. Кому-то Ельцин важен как ключевая фигура в либерализации страны, тогда его надо сравнивать с такими персонажами, как Дэн Сяопин. Но если возвращаться к сравнению с де Голлем, то не будем забывать, что в результате молчаливо одобренного де Голлем распада французской колониальной империи, несколько миллионов французов оказались на территории Алжира, их оттуда изгнали, а когда они приехали во Францию, то начались террористические акты, поскольку на своей родине было сложно вписаться в жизнь. Это очень напоминает все проблемы, которые возникли с нашими соотечественниками, оказавшимися на территории бывших советских республик. Когда будут приведены аналогии, люди, которые не любили Ельцина, поймут, что мы не остров. Мы, оказывается, не остров. Обычный грех, который сопровождает наши анализы, – это то, что мы остров. Остров, где всё есть. Когда окажется, что все вещи производились и происходили ещё в сто одном случае и типологически похожи – проблема мигрантов и репатриантов, которые потеряли всё где-нибудь в Таджикистане и возвращаются обратно в Екатеринбург, - то злобы будет меньше. Придёт понимание того, что и Ельцин, и мы вместе с ним оказались вписаны в процессы большой истории, которые трудно выносить, но выносить надо, потому что пора взрослеть и понимать, что мы не остров.
Думаю, фильмы Сокурова можно показывать в онлайн-режиме. У него есть фильм, посвящённый Ельцину в том числе. Вообще многие музеи в сегодняшнем мире идут по пути виртуализации, и тогда вопрос о постоянной экспозиции не так существен, потому что огромное количество документов можно было бы разместить там, а в основном офлайновом корпусе оставить главную, репрезентативную часть, без которой нельзя обойтись, т.е. биографию и политические параллели. Без параллелей это будет создание острова невезения. Принцип разумной достаточности: всё, что можно перевести в цифровой формат для индивидуализированного контакта, – лучше бы перевести.
М.Л.: Я полностью согласна.
В отличие от Москвы или Петербурга, мы имеем меньше возможностей видеть звёзд, политических деятелей, лекторов и так далее. Т.е. я не говорю, что центр должен их привозить, но он мог бы стать, в том числе, и образовательным центром, который хотя бы показывал те лекции или прочие вещи. Думаю, это было бы чрезвычайно полезно и для студентов, и для преподавательского состава, для просто интересующихся людей, потому что они имели бы возможность посмотреть на иную форму выражения, что расширило бы их горизонты. Этот центр мог бы давать репрезентации политической жизни, начиная от фотографии, заканчивая публикацией цифровых материалов, которых здесь нет, потому что нет в городе никаких музеев политической истории. Есть центр Ельцина, который претендует на это звание. Он делает немало, но, как я поняла, сейчас нет возможности реализовать всё на том уровне, на котором хотелось бы. Всё-таки для них Ельцин – местный человек, который добился необычайных высот. Сергей Леонидович всегда делает акценты на том, что важны параллели, а мне кажется, что Ельцин – это одна из фигур политического и исторического ландшафта.
С.К.: Я подхвачу идею: конечно, одна из проблем в том, что аккумуляция интеллектуальных сил происходит преимущественно в столицах. Так происходит не только в России, но в России это особенно заметно. И та деятельность в сфере публичных лекций, которая осуществляется порталом «Полит.ру» с приглашением не только российских, но и зарубежных звёзд, которые дают очень серьёзную аналитику, тоже должна быть децентрализована или как-то пересекаться... что же касается лакун, которые мог бы заполнить центр Ельцина, то мне думается, что в той или иной форме должно придти понимание того, как регион и человек из провинции этого региона могут быть услышаны в центре страны и мира. Почему провинциалов не слышат, когда они приезжают в центр метрополии? Они должны высказываться особенно-радикальным образом: взорвать что-нибудь, врезаться куда-то самолётом… Потому что метрополии устроены весьма специфично: человек из провинции, находящейся в положении колониально подчинённого субъекта по отношению к центру, должен либо говорить на языке центра, либо говорить особенно-радикальным образом, как, например, чеченцы. У них дефицит средств выражения. В России эта асимметрия тоже существует, а не только в Англии, Франции или Америке. Провинции не слышат. Любопытно, что когда весь город обклеили плакатами и биллбордами «Говорите, вас услышат!» за подписью «Путин», появились плакаты следующего порядка с подписью губернатора Мишарина: «Кто хочет, тот может быть услышанным». Произведём небольшую политическую реконструкцию второго заявления: это, прежде всего, означает, что у регионального губернатора, назначенного центром, нет голоса и надежды на то, что услышат его и его высказывание. Фактически он повторяет высказывание лидера Единой России, правда, оставляя себе пространство для шага влево или вправо. Это значит, что его-то и не слышат, и всё остальное тоже не слышат. Например, такой активный региональный политик, как предыдущий губернатор Россель (я не защищаю Мишарина, я просто констатирую) создавал здесь культ Романовых и, раскручивая здесь тему уральской голгофы, пытался символически переработать ужасное наследство, доставшееся от Гражданской войны, от 18-го года, и с помощью этого наследства, выраженного в культе царственных страстотерпцев, заставить центр – и не только – услышать Екатеринбург как некий образцовый идеал, новый русский Иерусалим. Интересно ли кому-то в центре слушать регионы? А это тоже важный шаг в либерализации России, потому что если регионы не будут слышать, то отношение к колониальной метрополии будет сохраняться, и никакой модернизации не случится. Если это будет сохраняться – то это один из вариантов, и центр для местных будет голосом, чтобы быть услышанными в других краях, для самовыражения. Если нет – то это будет музей очередного партийного вождя, типа Туркменбаши.
С.К.: Если говорить о музейном деле, то у музея много функций, но подчеркнём две: о чём бы ни была музейная экспозиция, хоть рассказ о Титанике или о Ельцине, где ещё один Титаник – Советский Союз – пошёл ко дну. Но что-то осталось, кто-то спасся, выплыл. И эта тенденция позитивная. Тем не менее, когда ты проходишь по этим залам Титаника, советской истории, то возникает два продукта: ты получаешь представление о том, кто ты есть, т.е. формируется или деформируется твоя идентичность в нужном для создателя экспозиции ключе, и второе – из какого бы ты зала ни выходил, всегда выходишь в современность. Т.е. мы имеем два продукта: идентичность и современность. С этой точки зрения, чем больше он будет говорить о современности, даже если речь о бедном в детстве Ельцине, о ребёнке из раскулаченной семьи, сосланной в деревню, тем будет это ближе к сегодняшним задачам современности. В том плане, что как когда-то индустриальная Россия оказалась жестока по отношению к крестьянской культуре, и Ельцин вместе с миллионами людей, прошедших через террор из аграрной в индустриальную Россию, всё это испытал на себе, то так же негладко, с болью и слезами осуществился и сегодняшний переворот из индустриальной в постиндустриальную, не индустриальную Россию. Для многих это Россия с информационными технологиями.
М.Л.: Если высказывать соображения по поводу стилевого оформления, то - говоря о библиотеке, хочется, чтобы она была хорошо организована. Чтобы те же студенты имели возможность хотя бы тут посмотреть на то, как должна быть организована библиотека с открытым доступом, с удобными местами работы, с соответствующими библиотекарями. Было бы замечательно, если бы по тем же принципам работал и архив. Чтобы это было открыто. Если говорить об архитектурных особенностях, то хотелось бы, чтобы не было это сделано в духе 90-х гг., что расцветало при Ельцине пышным цветом. Мы всё-таки чему-то научились за 20 лет, и есть робкая надежда, что внешнее оформление музея будет отличаться от краснокирпичных домов с башенками, которые ставились до сих пор. Не могу сказать, что к памятнику, который сейчас поставлен в городе, было однозначно позитивное отношение. Многим этот памятник совершенно не нравится, именно потому, что он не выразителен. Он и расположен как-то неудачно, с их точки зрения, и белый мрамор, в котором теряется лицо и фигура, не производит должного впечатления. В общем, если это будет незаметное строение, конечно, все это переживут, но хорошо бы, чтобы хотя бы внутри оно было нормально организовано.
С.К.: Хочу поделиться своими фантазиями. Если Ельцина записывать в представителей духа тяжести эпохи индустриализации наряду с Генри Фордом и Бисмарком, то можно иметь в виду, что с лёгкой руки польского социолога Зигмунда Баумана, живущего в Англии, альтернативой тяжести выступает лёгкость. Если наше будущее не есть наше прошлое, к чему стремятся наши соотечественники, то надо и построить рассказ о Ельцине как пространство гибкое, пластичное, текучее – потому что, по Бауману, лёгкость возникает тогда, когда возникает текучий капитализм. Подозреваю, что часть руководителей будущего центра Ельцина будут как раз представители этого перетекающего из региона в регион правящего класса. Это хорошо, потому что крепостные формы зависимости от рабочего места - в том числе и для заводчан, которые были в советское время, – это не что иное, как крепостные формы. Поэтому чем легче и пластичнее, тем больше это будет напоминать архитектурные формы и чем больше там будет пространства, к которому Ельцин, как Моисей, подходит и начинает прыгать на сцене вместе с рок-музыкантами и спортсменами. Но настоящее поколение приходит после смерти Моисея, входя в Землю Обетованную с новой пластической, экономической и духовной свободой. Если это будет как-то смоделировано, будут какие-то сценические площадки для самовыражения и демонстрации невыносимой лёгкости бытия, это было бы неплохо.
М.Л.: В фонтанчик монетки будут кидать. Замки прикручивать. Тереть ногу Ельцина, может. С другой стороны, это хорошо: значит, объект приватизирован, ты ощущаешь его частью своего пространства. В этом нет ничего плохого. Главное, чтобы стены не расписывали. Хорошо бы было сделать их из такого материала, от которого отскакивает краска из баллончиков. Это моё личное пожелание к архитекторам, которые будут заниматься облицовкой. Можно сделать панель, на которой все будут писать всё, что хотят. Это очень по-ельцински.
М.Л.: Мне кажется, что попечительский совет – это одно, оргсовет – это другое, но кроме прочего в такой структуре должны действовать люди, которые здесь живут и всё это организуют. В Екатеринбурге не так много активных людей, как хотелось бы, но достаточно авторитетных человек 10-20, за которыми стоят реальные силы, нужны люди, которые дискуссионные трибуны могли бы как-то возглавить. Может, они смогли бы создать какой-то совет людей, которые практически всё реализуют. Ну, и вообще, появится площадка для того, чтобы они смогли договариваться друг с другом, потому что когда они ругаются в сети – это одно, а когда происходит встреча с глазу на глаз, и им необходимо вырабатывать некую единую политику, то это может быть более конструктивно. В том числе и для города. Ясно, что каждый из лидеров подобной группы находится в некоторой конфронтации с кем-то, идут свои игры. Если бы они все оказались на одном поле… Я понимаю, что, может, это утопия, но с другой стороны, кто знает: может, они научатся договариваться и вести диалоги.
С.К.: Пусть будут представители центра и представители от губернатора и градоначальника. Должны быть представители международного сообщества. Я не настаиваю на представителях местного научного сообщества, но от международного – безусловно – да. Те, кто занимаются биографией Ельцина и политической историей России. Есть множество екатеринбуржцев, не только дизайнеров или архитекторов, которые являются профессорами университета в Колорадо или ещё где-то, участвуют в московских литературных премиях, т.е. междисциплинарные гуманитарии, мыслящие политически. Но одновременно живыми музеи оказываются тогда, когда они являются фактически клубными пространствами. Не в классическом понимании слова «клуб», а в том смысле, в каком о нём говорит Александр Долгин, профессор Высшей школы экономики, т.е. клубы другого порядка, клубы сетевых сообществ. Наиболее живые те музеи, у которых есть своя сеть. Надо понять, какие сетевые субъекты могут быть заинтересованы в инвестициях – не всегда материальных – в этом музее. Например, есть у нас рок-клуб со своими звёздами. Это эпоха Ельцина породила среди прочего и рок-музыкальные коллективы. Нужен баланс и понимание стратегии. Нужны те, кто намерен меняться, потому что часть этих людей, в зависимости от их возраста или социального статуса, не хотят меняться. Они уже достигли всего, и если для них это будет очередное назначение, а не инструмент для перемен, то их участие в этом попечительском совете будет безнадёжно.
М.Л.: Я бы точно ходила в кино или на выставки. Ходила бы я и на лекции, если бы там была интересная мне тема, или там выступали бы представители определённого сословия. Например, пенсионеры-инженеры-оборонщики, которые меня очень волнуют. Соответственно, просто посмотреть на раунд, потому что это уже просто уходящая вселенная. Наконец, я бы просто сходила бы туда, посмотрела бы всю историю Ельцина от начала до конца. Да и вообще интересно, как строят музей, как он работает. Я не являюсь политическим историком, я историк литературы, поэтому я не думаю, что там будет много такого, что меня заинтересовало бы с точки зрения моих научных занятий, но я порекомендовала бы студентам сходить туда, если там будут материалы, связанные с проблемой взаимоотношения государства и искусства, культуры и так далее.
С.К.: Если этот центр, включающий в себя музей и многое другое, рассказывал бы о ключевом эпизоде ХХ-го века – об индустриализации, – было бы просто чудесно. Потому что для кого-то это был социальный лифт, для кого-то - молот, который поломал жизни. Что произошло? «Только в ХХ-м веке стал лучше различим ХIХ-й век», - написал Вальтер Беньямин. Т.е. ХХ-й век будет всё более и более различимым по мере того, как мы будем углубляться в ХХI-й век. Если он будет говорить с точки зрения тех проблем, с которыми мы будем сталкиваться, и о ХХ-м веке тоже, то я ходил бы туда сам, водил бы туда своих студентов, гостей, рассказывал бы об удачах и поражениях этого музея на каких-нибудь зарубежных конференциях.