6 сентября 1580 г. из Москвы отбыла в дальний путь важнаядипломатическая миссия, направляемая царем Иваном Грозным к императоруСвященной Римской Империи Рудольфу Второму, а также в Венецию (к Совету Десятии Дожу) и к Римскому Папе Григорию Тринадцатому. Не задевая земли вражескихПольши и Швеции, дипломаты отправились морем – из контролируемого пока ещерусскими Пернова (ныне – эстонский Пярну) в Копенгаген, оттуда – в Любек,после, уже сушей (как тогда говорили "горой"), – в Лейпциг. И вянваре 1581 г.прибыли к месту назначения – в Прагу, сделанную эксцентричным Рудольфом Вторымстолицей своего государства. Делегация была официально принята императором 10января, преподнесла в качестве дипломатического подарка сорок собольих шкурок ивручила два письма царя Ивана императору Рудольфу – что, собственно, исоставляло основную дипломатическую задачу посольства. Вообще, ранг данноймиссии был не слишком высок – это был не Великий Посол, а лишь дипломатическийгонец со свитой. Да и персональный состав миссии, не включавшей в себясколько-нибудь знатных персон (что было тогда обязательным условием серьезныхмеждународных переговоров) также соответствовал как будто не слишком высокойзначимости. Однако же, здесь быладипломатическая хитрость: на самом деле, миссия имела для Грозногоисключительное значение, и намеренное снижение ее статуса было ничем иным, какстандартным для любой коммерции приемом – попыткой за счет показного безразличияк товару сбить на него цену. Товаром же в данном случае были посредническиеуслуги в заключении мира с главным врагом – удачливым польско-литовским королемСтефаном Баторием.
В самом деле, решение об организации посольства было принято25 августа под впечатлением от крупного военного поражения – захвата СтефаномБаторием Великих Лук. Таким образом, после двадцати с лишним лет войны боевыедействия с Польшей вдруг перенеслась на исконные земли Московского государства,причем, одновременно на столь же исконные земли перенеслась и война со Швецией– в том же 1580 г.шведы взяли город Корелу (ныне – Приозерск, Ленинградской обл.). Ресурсов дляпродолжения борьбы, да еще на два фронта (если не считать регулярных набеговкрымских татар) у разоренной страны не было, и следовало немедленно замирятьсяс врагами – чем быстрее, тем дешевле. Но Иван Грозный был Иваном Грозным:наиболее важной материей для него было личное честолюбие в специфической,болезненной форме затравленного собственными фантазиями садиста. Интересы ивозможности подвластной страны в его мародерском сознании всплывали лишьфрагментарно и порой в весьма причудливом виде. Так, посланное им в Варшавупримерно в то же время весьма представительное и предельно хорошо оснащенноепосольство вместо содержательных переговоров о мире погрязло в неразрешимыхспорах о взаимном титуловании монархов: царь Иван никак не мог признатьстатусное равенство с собой контрагента, который, между тем, всего за двекомпании свел почти к нулю все двадцатилетние результаты русских походов.
Однако жареным пахло все более и более – и Грозный,понимавший как мало кто, сколь крепко связана легитимность русского монарха своенными победами, вынужден был совершать какие-то не характерные для себя преждедвижения.
Общая идея этой "новой дипломатии" состояла впопытке изолировать Батория с Запада. Козырем здесь было прошлое польскогокороля – его бытность князем Трансильвании, вассальной к Османской империи.Турция же была главной занозой и для императора Рудольфа, и для Венеции и, визвестном смысле, для Папы, претендовавшего на возрождение статуса духовноголидера Запада – объединенный крестовый поход против магометан был простонеобходим, дабы сплотить во имя единой цели своих передравшихся духовных чад(читай: Габсбургов и французских Валуа). В этих условиях царь Иван пыталсявыставить на продажу себя как союзника в антитурецкой борьбе при условии, какминимум, изоляции "сомнительных" поляков, а как максимум –принуждении их к заключению мира на выгодных Москве условиях. При этомпоступаться чем-либо Грозный в действительности не собирался, да и воевать стурками тоже – собственно, и возможностей для активных действий у него уже небыло. Царь намертво вцепился в остатки своих ливонских завоеваний – не понимая,что и Пернов, и Нарва, и все прочее доживает свои последние дни под русскойвластью – спасать же теперь надо Псков и Новгород.
Скажем сразу, эта наивная дипломатия провинциальноголавочника никаких результатов не дала: военная малопривлекательность Москвы каксоюзника ни для кого на Западе не являлась секретом, какие-то совместныерезультаты могли быть достигнуты лишь в некоторой отдаленной перспективе, радисоздания которой казалось целесообразным сосредоточиться на вопросе церковнойинтеграции Московии с католицизмом. Казалось, что с учетом прошлого опытаи подчиненного состояния русской церкви в московском государстве, результатздесь возможен, стоит лишь заинтересовать в нем царя. Кроме того, гораздоперспективнее виделись усилия по "приручению" Польши Стефана Батория,чьи естественные геополитические интересы, в целом, противоречили протурецкимсимпатиям бывшего трансильванского князя. В итоге, главным результатоммосковской миссии стала посылка Папой посредника для переговоров с Польшей –иезуита Антонио Поссевино, отдельной задачей которого было склонениемосковского царя к церковной унии. Но это весьма интересное приключениедостойно отдельного разговора, мы же вернемся к самому посольству 1580 г.
Основной его состав включал дьяка Леонтия Истому Шевригина идвух ненавидевших друг друга толмачей – перешедшего в православие ливонцаВильгельма Поплера и присоединившегося уже в Любеке миланца ФранческоПаллавичино. Здесь, пожалуй, стоит немного отвлечься на вопросы, так сказать,теоретического плана.
Леонтий Шевригин, судя по его дошедшим до нас отчетам (т.н."статейным спискам"), был по русским меркам вполне квалифицированнымдля возложенной задачи дьяком. Тем не менее, это был весьма малознатный человек– выходец из рязанских "детей боярских", т.е. малопоместных дворян. Любопытно, однако, самоего имя. Вопреки расхожим представлениям, "Истома" было вовсе некличкой, а именем, вполне официально употреблявшимся. Достаточно сказать, что виностранных документах этот человек обычно значился как Фома Зеверинген.
Вообще, русская средневековая ономастика – вещь довольно своеобразная.Вплоть до конца ХVIIвека русский человек часто имел в своей жизни два или даже три имени. Первое,из святцев, ему давали при крещении либо при рождении – в соответствии с именемкалендарного святого. (Уже эта вариация порой сильно усложняет работу историкапо идентификации лица, упомянутого в древнем документе, – ибо дни рождения икрещения могут отстоять друг от друга чуть ли не на месяцы.) Однако, помимокалендарного имени, русские люди любого практически социального статуса имелитогда зачастую и так называемые "некалендарные" или"нехристианские" имена, даваемые родителями по произволу и оченьчасто принимаемые за кличку, то есть за имя, данное уже во время сознательнойжизни человека на основе какого-то сходства либо другой формы семантическойсвязи слова и человека. А перед смертью представители знати часто принималимонашество, нарекаясь при этом третьим, монашеским именем (чаще всего на ту жебукву, что и прежнее христианское имя.)
Так, например, христианское имя Ярослава Мудрого было –Юрий. А вот Борис Годунов перед кончиной принял монашество под именем инока Боголепа– при том, что его полученное при крещении имя Борис тоже отсутствовало всвятцах, допустим, веке в Х-м. Здесь надо сказать, что сами святцы такжепополнялись со временем – и то, что было некалендарным именем в ХI веке, становилось вполнекалендарным несколькими веками позже.
Что же касается некалендарных имен, то это был важнейшийинститут поддержания персональной идентичности – мало того, что их былонеизмеримо больше, чем календарных, именно от них в большинстве случаевпроизошли затем в ХV – ХVIIIвеках русские фамилии. Так, фамилия нашего персонажа – Шевригин – явнопроисходила от нехристианского имени одного из его предков "Шеврига",т.е. "Севрюга". Интересно, что тематика таких имен частовыдерживалась в роду либо в поколении: скажем, родные братья могли иметь именаСом, Лещ, Щука, Карп и т.п. А, допустим, по документам 1579 г. проходит некий СомШевригин из Пронска, т.е. земляк и, наверняка, родственник Истомы. Или, скажем,был такой во времена Ивана Третьего новгородец Андрей Иванов Сом Линев… Что жекасается непосредственно нехристианского имени Леонтия Шевригина – Истома – тотут надо отметить забавную деталь: эти самые имена часто были на наш взгляд,мягко говоря, некомплиментарными, чуть ли не позорящими. Вплоть докакого-нибудь Татя, Упыря Лихого или Угреватой Рожи (княжеское, кстати, имя).Видимо, такие нарочито негативные имена в представлении тогдашних людей должныбыли играть роль оберегов.
Осталось коротко изложить здесь ход шевригинскогопосольства. В Праге, несмотря на официальный прием у императора, большихуспехов не наблюдалось – более того, явственно ощущалось, что Россия является, по сути, европейским изгоем:обычная церемония взаимопосещения с находящимися в Праге дипломатами другихстран реализовалась лишь с папским нунцием, да и то отчасти: тот через своегосекретаря прислал приветствие. 25 января делегация отправилась дальше, проехалаМюнхен и 13 февраля прибыла в Венецию. Здесь русские были приняты два дняспустя Советом Десяти и дожем Никколо да Понте. Однако ответы венецианцев напредложения антитурецкого союза и торговых отношений были крайне сдержаны – восновном, они пообещали развернуто высказать свою позицию на обратном путиделегации, уже после посещения ей Рима.
В Риме Шевригин оказался 24 февраля 1581 г. В виду невысокогостатуса дипмиссии, ему не позволили разместиться в Ватикане (как ДмитриюГерасимову, посланному в Рим в 1525 г. Василием Третьим). В итоге делегация разместилась водворце герцога Сорского, побочного сына папы Григория Тринадцатого. При этом представительпольского короля при Ватикане сумел добиться того, чтобы Шевригина принималпапа не в ходе официальной, но частной аудиенции – при этом Истоме пришлосьцеловать папскую туфлю и вести разговор, стоя на коленях. Папа принял письмацаря Ивана и назначил комиссию по их изучению. Результат работы комиссии стализвестен 6 марта – дружелюбный стиль послания царя не обманул кардиналов,объяснивших его не "добрыми намерениями", но "добрымипоражениями" последнего. Все же было принято решение отправить в Россию,Польшу и Швецию папского посла с официальной посреднической миссией – и снеофициальной задачей: прощупать перспективы объединения церквей на Востоке,равно как и возвращения в католицизм лютеранской Швеции. Однако преждеотправления в обратный путь Шевригину устроили почетную "культурнуюпрограмму": показали недавно возведенный Микеланджело собор Святого Петра,ватиканские редкости (стыдливо прикрыв тканью от чопорного московита некоторые творениямастеров итальянского Ренессанса), демонстрировали лихость швейцарскихгвардейцев, дали участвовать в качестве личного гостя Папы в торжествахСтрастной недели. А 27 марта Шевригин с помощниками и иезуитом Поссевинопустились в обратный путь.
