Правительство Эстонии выправило управление с точки зрения здравого смысла. Премьер-министр Андрус Ансип возложил во вторник от имени правительства венок к бронзовому солдату. Так, в общем, немного требовалось для того, чтобы показать, что не обязательно считать собственных граждан и неграждан варварами-захватчиками. В конце концов, унижать собственное население неразумно, даже если ты сам веришь в плоскую историческую мифологию нации-жертвы.
Все, кто выбирал союзников и воевал с оружием в руках, совершали сознательный выбор, в том числе и эстонцы, воевавшие на стороне Гитлера, и эстонцы, воевавшие на стороне союзников. И боюсь, внушительный список преступлений можно вменить чуть ли не каждому государству и народу Европы. Есть еще неприятные для многих истории с участием в геноциде, которые, к сожалению, ретушируются, причем наибольшей степени в странах «новой Европы», с наиболее плоской национальной мифологией. Настоящие жертвы даже могут рассказать, как в одних городах местное население спасало своих евреев, коммунистов и далее по списку, а в других с энтузиазмом сдавало их фашистам.
Европейский ХХ век, с точки зрения правды и уроков, вряд ли может быть понят в любой идеологии внешнего врага. И фашизм, и сталинизм, и опасные национализмы конца века (включая конфликты на Балканах) – это внутренние трагедии европейской цивилизации. Любая попытка их вынести вовне (считая, например, что у самой Европы проблем нет, а все зло от варваров… из России, например, или от отдельных диктаторов, вроде Милошевича) – опасна для всей Европы. Диктаторы появляются не на пустом месте, их не сбрасывает с самолета Бен Ладен.
Призыв Людмилы Улицкой «жить по-человечески» я понимаю как требование отказа от плоской исторической мифологии вражды. То, как глупые «Наши» обзывались на посла Эстонии «фашистом», и то, как некоторые новые члены ЕС строят свою внутреннюю политику, создавая мифологии исторической русской угрозы, неизменно угрожающей Европе на протяжении веков, – это ужас.
Международный конфликт вокруг переноса памятника в Таллине был спровоцирован эстонским правительством не столько даже содержанием события, сколько его знаковой формой: накануне 9 мая, без объяснения целей (перенос, а не уничтожение), фактическая солидарность с действиями крайних националистов, реабилитирующих СС, которые накануне неоднократно предпринимали попытки осквернить монумент.
Дальнейшая интерпретация многими западноевропейскими комментаторами и политиками ситуации в мифологии «большая имперская России против маленькой Эстонии» – вредное зло. Хотя русская интеллигенция по советской традиции больше верит западным изданиям, но здесь для прочистки сознания неплохо посмотреть еще и, например, израильские СМИ, чья позиция близка к позиции российской прессы. Там, где появляются слова вроде «СС», странно видеть всего лишь «истерику Москвы», хотя и неприятной истерики было достаточно.
Настоящее поле боя для нас – это угроза изоляции России. Мы вполне можем понять, почему для внутреннего единства Польши или стран Балтии, для их государственного строительства нужен образ «имперской России», есть борцы за изоляцию и внутри нашей страны, и на «большом» Западе. И важная претензия к российским властям состоит в том, что часто они поддаются на провокации такого рода. Вредоносность «Наших» не в том, что они боролись за памятник и память, а в том, насколько это было натужно и плоско. Одно дело, когда позицию заявляет ветеран войны, или от лица своих народов правительства России или Израиля, а другое – молодежь в рамках оплаченного и безопасного развлечения. Бороться против посла – не то же самое, что драться со скинами в Питере и тем более – не то, что пройти войну.
Провокация удалась в том смысле, что можно было понять, будто Россия оправдывает массовые депортации и репрессии на территориях Восточной Европы. Официальная позиция ведь не такова – в дипломатии истерики было меньше, чем в СМИ, и это претензия к нашему интеллектуальному классу. Есть неприятные вещи, вроде того, как после многих лет сотрудничества с Польшей по поводу расследования Катыньской трагедии в последнее время прокуратура занимается странными отписками. Но настоящая общая позиция лучше всего выражена в дикторском тексте к минуте молчания на 9 мая – речь шла о солдате, у которого родные страдали в сталинских лагерях, а он при этом освободил Европу. Мы помним и то, и другое. И народное моральное чувство различает репрессии против своих и чужих и борьбу за свободу и человеческое достоинство.
К сожалению, неверно думать, что если мы просто внятно объясним свою позицию: что мы исторические наследники не только воина-освободителя, но и Перестройки и 1991 года – второго освобождения, невозможного без первого, то у нас не будет конфликтов с Польшей и Балтией. Дело в том, что после распада СССР Россия сделала больше чем кто-либо для крушения Берлинской стены, отказа от коммунистической идеологии, от блоковой системы, для независимости многих стран. Но требования будут расти, мы всегда будем еще слишком советскими и варварскими, если это будет выгодно. Проблема в том, что есть искушение относиться к нам как проигравшей стороне – со всеми вытекающими контрибуциями.
Война за изоляцию России – двухсторонняя, и понимать это нужно ясно. Многие моральные и идеологические проблемы были бы сняты, если бы можно было считать не СССР, не Сталина, а именно Россию врагом-враваром. Наша позиция должна быть в том, что такой подход опасен и для большой Европы тоже. Плоские национальные идеологии и образ врага внутри своей цивилизации – прямой путь к повторению трагедий ХХ века.
***
Этот многословный комментарий мне нужен еще и для продолжения полемики о позиции интеллектуального класса в России, который по культурным основаниям должен был бы быть за открытость нашей станы европейской цивилизации и с одинаковым неприятием относиться к попыткам изоляции, откуда бы они ни исходили – изнутри страны или извне, из «цивилизованного мира», так сказать.
Я благодарен Дмитрию Ермольцеву и Владимиру Боксеру за критику моей затравки к полемике из колонки про Бориса Ельцина. Но здесь налицо непонимание, не такое, что ли межкультурное, как с друзьями из Львова или из Польши, но все же слова интерпретируются в другой картине мира.
Я вовсе не призывал к отстраненной позиции, как понял Владимир Боксер, непонятно из чего, и уж тем более не призывал к тому, что «надо в первую очередь подвергнуть критике не тех, кто бьёт, а тех, кого бьют». Вступаться за избиваемых надо без всяких скидок, если есть факт настоящего насилия, репрессий. В случае же «Марша несогласных» все неоднозначно, действия властей были законны (хотя возможно, избыточны), марш был действительно запрещен, а разгон демонстрантов в разных странах бывает и грубее. Неприятно, когда одни люди бьют других, но не менее неприятно, когда организаторы протеста сами провоцируют насилие. Занимать здесь позицию против власти – значит играть в рамках плоской идеологии несогласных, которые не могут предложить стране ничего, кроме провокации конфликта по принципу "ввяжемся в войну, а там посмотрим".
Но проблема непонимания вообще не в этом. И Ермольцев, и Боксер рассуждают в бинарной картине мира, которую критиковали многие исследователи нашей культуры, в том числе и Юрий Лотман. В этой картине мире существует якобы «народ» («интеллигенция») и «власть» в постоянном, отнюдь не диалектическом противоречии.
Это старая беда нашей страны – убийственное разделение на революционеров и охранку, зеков и ментов. Атавизмы гражданской войны и вообще трагедий ХХ века.
И это болезнь не только «революционной» интеллигенции. Сейчас в народе очень популярен блатной шансон. Его любят за искренность, простоту, правду, которая противостоит государственной казенщине. Блатная культура порождает и высокие образцы, достаточно вспомнить хотя бы Владимира Высоцкого или Юза Алешковского. Но в мире, где есть только зеки и менты, жить невозможно.
Сергей Трофимов (Трофим) поет: «В этой нищей бесправной забитой стране, /так похожей на общую зону, /Кто-то должен остаться в гражданской войне/ Вне закона, вне закона». Такая позиция и вообще традиция гражданской войны имеет понятную историю. Но эту традицию как раз и не хотелось бы продолжать. Не хочется иметь выбор только между этими дурацкими социальными ролями – «вохра» и «зека».
Разделить ответственность за страну в моем понимании – это совсем не значить занять сервильную позицию, стать «ментом». Более того, претензия к образованному классу как раз состоит в том, что его представители или оправдывают все действия властей, занимаются апологией, или критикуют все без разбору, даже если приходится встать в один строй с людьми, которые искренне и бескорыстно ненавидят нашу страну и культуру и даже оправдывают гадости типа СС.
Дмитрий Ермольцев спрашивает, что нужно для того, чтобы занять содержательную позицию. Вот это и нужно: прежде всего иметь более сложную картину мира, чем та, которая есть у ментов и зеков на зоне. Это и означает жить по-человечески по Улицкой, по-моему. В качестве первого шага нужно заявить свою предельную позицию в обсуждении политики. Для участия в российской политике изнутри, а не снаружи, нужно заявить пророссийскую позицию. Для этого не обязательно любить того или иного высокопоставленного чиновника, для этого достаточно любить свою страну.
Это видно по полемике вокруг конфликтов в Прибалтике, Грузии, Украине. Одно дело ратовать за демократию, а другое становиться рядом с теми, кто считает России историческим злом. Я не раз приводил военные стихи Анны Ахматовой или позиции Григория Померанца. Они знали про преступления Сталина из собственного опыта, но вопрос, на чьей стороне быть в войне, был ими решен однозначно.
Я могу понять, что и соратники Степана Бандеры думали, что они за свою независимость, на стороне украинской культуры. Эту позицию можно знать и уважать, ровно так, так и Григорий Померанц в тюрьме не брезговал играть в шахматы с власовцем. Но свою позицию тоже иметь нужно, в том числе для того, чтобы строить нормальные отношения с другими странами и культурами. И для того, чтобы иметь право вместе со своим обществом строить свою страну цивилизованной и современной. Чтобы не быть чужим в своей стране.
Историческая позиция России может быть более сильной, чем у стран с громким национализмом, поскольку имея рефлексию и собственного сталинизма, и собственной победы, можно просто производить более качественные высказывания.
Следующий шаг построения содержательной позиции в том, чтобы иметь достаточный аппарат для мышления о государстве и власти. Для начала, различать их. Понимать, где действия конкретного чиновника и политика, а где собственно власть. Государство и политиков можно остро критиковать и менять, а власть можно только разрушить вместе со страной, путем революции. Государственный террор появляется тогда, когда людей заставляют делать то, что они не хотят, а власть – когда люди подчиняются добровольно. Путать борьбу с неким исполнителем и борьбу с властью, «с преступной владой», «антинародным режимом» – неграмотно для интеллектуального и политического класса. Власть – это не большой начальник, ее тайна и содержание в представлениях о стране, об обществе, о том, что мы вместе делаем, будучи гражданами одной страны, что разделяют, а с чем не согласны. Легитимная власть, в отличие от террора, – это продукт общественной коммуникации. Участие во власти – не обязательно означает службу или обслуживание. А будучи против «антинародного режима» или на стороне «цивилизованных стран» это затруднительно. Это и означает – со стороны.
Об этом отлично говорит Алексей Миллер, призывая полемику о национализме и гражданской нации не отдавать на откуп уродам, считая, что тема неправильная. Это же говорит Александр Аузан, критикуя позицию вроде «с ним рядом срать не сяду». Общественная коммуникация должна исключать преступные и уродливые позиции, вроде фашизма, но в остальном допускать разговор со всеми, включая представителей власти.
Собственно в этом миссия интеллектуального класса – задавать нормы и язык для общественного обсуждения. Если предлагаются лишь слабые идеологемы, вроде борьбы с режимом, то и политика будет строится на качелях между государственным насилием и бессмысленным бунтом.
См. также:
