Каждую среду в 20:05 на частоте 99,6 выходит радиопередача «Нейтральная территория», совместный проект «Финам-FM» и "Публичных лекций «Полит.ру»". Проект посвящен попытке разобраться, как устроена окружающая нас действительность. Мы продолжаем публиковать расшифровки передач.
Борис ДОЛГИН: Добрый вечер!
Дмитрий ИЦКОВИЧ: Добрый вечер! С вами передача «Нейтральная территория» - совместный проект радиостанции Финам FM и Публичных лекций «Полит.ру». Телефон нашей студии: 730-73-70. Также можно писать на finam.fm и читать нас на сайте finam.fm. А на сайте polit.ru можно читать подготовленные и отредактированные публикации наших программ. Мы поздравляем вас с прошедшими праздниками - длинными, тяжелыми, болезненными - и начинаем первый выпуск «Нейтральной территории» в наступившем году.
Б.Д.: Будем надеяться, что праздники у вас прошли хорошо, а не болезненно.
Д.И.: Тема программы сегодня такая: «Где проходит западная граница России?» С нами в студии Виталий Лейбин, главный редактор журнала «Русский репортер» издательского дома «Эксперт». Когда-то он был главным редактором «Полит.ру», и вообще замечательный парень, умница. А также в студии Борис Долгин – научный редактор «Полит.ру» и я – Дмитрий Ицкович. В прошлый раз мы говорили с Арсением Борисовичем Рогинским на разные интересные темы. А после передачи он вдруг нас с Борей спрашивает: «Почему так получается, что мы в России все время разговариваем про Украину и на Украине все время говорят про Украину, а про Россию особенно не разговаривают?» - на что я бодро ответил: «Потому что по Украине проходит граница православия и католицизма». На это Боря заметил: «И да, и нет». В общем, мы пришли к выводу, что наша российская граница находится внутри Украины. Не та граница, где столбики полосатые, а та, которая проходит по людям, по сердцам, по экономикам, по смыслам. И мы решили сегодня про это поговорить с Виталием.
Б.Д.: И потом, надо выяснить, а так ли это на самом деле? И что с этим делать?
Д.И.: Виталий предложил два вопроса.
Виталий ЛЕЙБИН: Здравствуйте! Первый вопрос довольно странно же выглядит: с одной стороны, банальным, с другой - провокационным.
Д.И.: Не извиняйся, задавай вопрос.
В.Л.: Хочу быть правильно понятым.
Д.И.: Все равно не будешь.
В.Л.: Итак, первый вопрос: будете ли вы счастливы, если Восточная Украина…
Д.И.: Или вся Украина…
В.Л.: Или вся Украина присоединится к Российской Федерации?
Б.Д.: Это вопрос не политической программы, а некоторого самоощущения.
Д.И.: Боря, теперь ты извиняешься. А второй вопрос какой был?..
В.Л.: Я даже забыл уже.
Д.И.: А я его вспомнил. Если вы бываете на Украине, чувствуете ли вы, что это заграница? Вот такой был вопрос.
В.Л.: Я-то считаю, что сам разговор, который Арсений Борисович начал, довольно опасен в политическом смысле, но в бытовом смысле он очевиден. Если это не проговорить, то многое про себя будет непонятно.
Д.И.: А что про себя будет непонятно?
В.Л.: Говорят, что есть у нас цивилизационная граница между православием и католицизмом. Возникает вопрос, так ли это? А если продолжать задавать вопросы в таком декартовском режиме, то сразу мы придем к вопросу: «А мы-то кто? Кто такая Россия? Есть ли у нас какие-то ценности, которые мы с кем-то разделяем или не разделяем? Или мы просто носители ностальгии по Советскому Союзу или странной мечты по империи? Есть ли у нас что-то настоящее, и разделяют ли это настоящее наши украинские братья, и в какой степени?»
Д.И.: В какой степени они наши братья?
В.Л.: Совершенно верно.
Б.Д..: На самом деле, это вопрос про себя.
Д.И.: Ну конечно. Мы так и сформулировали, потому что здесь сидят не религиоведы, хотя граница между православием и атеизмом, между православием и чем-то еще проходит всегда, но культурные коды православия и католицизма жесткие. Я участвовал в проектах, в которых были две эти стороны, и договороспособности никакой нет, не было и не будет.
В.Л.: У меня есть по этому поводу модель, почему политическая система на Украине такая смешная.
Б.Д.: А она смешная?
В.Л.: Ужасно смешная, просто до слез. Я сам из города Донецка, там моя мама живет. Но культурная модель недоговороспособности внутренних элит, кажется, связана с тем, что большей части этих самых элит приходится говорить на языке вроде бы родном – украинском, – но который они на самом деле плохо используют.
Д.И.: Он чужой для них?
В.Л.: Да, на самом деле чужой, поэтому слово, высказанное на украинском языке, кажется таким безответственным, что ли. Они даже не чувствуют, когда обещают: вот, завтра договоримся, завтра не договоримся.
Б.Д.: А, правда, что они между собой разговаривают по-украински? Все-таки там для двух будущих кандидатов в президенты это явно неродной язык.
В.Л.: Смотри, Боря. Я, конечно, отчасти шучу, притчу рассказываю, но все-таки официальный язык там – украинский. И язык этот довольно формальный. На этом официальном украинском языке уже сказано, что все участники политических событий – воры, бандиты и уголовники. Они сказали друг о друге все, и это никаких последствий не имеет.
Б.Д.: Но причем тут украинский язык, в общем, довольно богатый?
В.Л.: Я не обвиняю украинский язык. Я говорю, что в ситуации нового двуязычия это не то что причина, а символ недоговороспособности.
Д.И.: Про богатство украинского языка. Мы все здесь поукрайнены немножко – Боря у нас из Днепропетровска и я тоже. Моя мама украинскую филологию заканчивала в Киеве, я в Киеве много лет бывал, около пяти лет там жил. Но про богатство украинского языка все-таки не надо. Конечно, мы Пруста читали по-украински раньше, чем по-русски, потому что он перевелся на украинский язык раньше...
Б.Д.: Ну да, был знаменитый журнал «Всесвет».
Д.И.: Но сегментов нет в украинском языке. В поэзии украинской эту чувствуется – она не до конца разработана. И если мы говорим про русский политический язык, который ущербен, который по Найшулю практически отсутствует, то и про украинский язык можно сказать практически то же самое, а, может быть, и жестче.
Б.Д.: В то же время он формируется. Русский язык формируется из себя и извне, точно так же и украинский язык формируется и из себя, и извне, но, правда, и из русского. Кстати, с точки зрения русского языка на Украине чувствуется некоторая такая автономность существования: появляются новые слова, которых нет в русском языке России, Беларуси и так далее.
Д.И.: Например?
Б.Д.: Политикум – это такое классически распространенное в украинском русском политическом языке слово. Для нас это будет политический класс, политическое сообщество, что-то в этом роде. Там это слово присутствует как вполне законное, уже не неологизм. А все-таки, есть ли на самом деле та проблема, о которой мы заговорили? Действительно ли мы часто говорим об Украине, а на Украине ничего не говорят и не думают о России? Так ли это?
В.Л.: Конечно, нет. У меня было обратное впечатление, вплоть до текущего кризиса. Мне кажется, что для Украины очень важно присутствие России в качестве фактора, стабилизирующего страну. Потому что, с одной стороны, нашим нелюбимым украинским политикам нужна Россия, чтобы поддерживать хоть какую-то собственную легитимность.
Б.Д.: Нелюбимые – это настаивающие на конфронтации?
В.Л.: Да.
Б.Д.: Я бы так сказал - и для несколько насильственной национализации страны.
Д.И.: По-моему, хорошо сформулировано: нелюбимые и любимые. Родные и неродные.
Б.Д.: Представьте себе людей, которые это слушают и не очень понимают, а что же, собственно, любят или не любят? Может быть, речь идет об эстетических предпочтениях?
Д.И.: Или половых.
В.Л.: Да. Могу сказать жестче: злобные манипуляторы, которые считают, что можно половину страны, миллионы людей переиначить, поменять культурный код.
Д.И.: Ну, может быть, и можно. Такое бывает.
В.Л.: Может быть, и можно, но сама цель мне кажется…
Б.Д.: Но это довольно болезненный процесс, и перед тем, как за него браться, нужно очень хорошо подумать. Это очень морально сложный, морально кривой процесс.
В.Л.: Ну, неважно. Мой тезис состоит в том, что Украина до сих пор существует как единая, целая и, в отличие от России, не воевавшая внутри себя страна исключительно потому, что есть Россия. Даже не потому, что Россия что-то делает, просто само присутствие этого полюса консолидирует обе части Украины, скрепляет их.
Д.И.: Но и удерживает, потому что война конфедераций, как американская, запросто могла там начаться.
В.Л.: И вот тот период, когда в России перестали интересоваться Украиной, а именно после «оранжевой революции».
Б.Д.: 2005- 2006 годы.
В.Л.: Соединенные Штаты не переставали интересоваться Украиной. Мне кажется, что это был самый опасный момент для Украины, потому что нужно было выдумать себя вне…
Д.И.: Вне напряжения сил.
В.Л.: Да. А выдумать себя за такое время никакими человеческими ресурсами невозможно, если иметь в виду так называемую политику.
Б.Д.: Но был ли все-таки момент ненапряжения сил? Мне кажется, что все-таки для интеллектуальной элиты в широком смысле Украина продолжала существовать, на нее очень внимательно смотрели, о ней думали, о ней писали. Может быть, для широкой массовой аудитории она куда-то могла отходить? И то многие ведь связаны с ней родственными связями.
Д.И.: Давайте напомним телефон нашего эфира: 730-73-70. Главный наш вопрос сегодня: «Были бы вы счастливы, если бы Украина вновь стала частью России?»
Б.Д.: Признаете ли вы независимость Украины?
Д.И.: И второй вопрос: «Если вы бываете на Украине, чувствуете ли вы, что это заграница?» А наша сегодняшняя гипотеза состоит в том, что одна из границ России проходит через Украину. А вторая часть: «Правда ли, что на Украине не говорят и не думают о России?» Мне кажется, что это не совсем так. Может быть, сейчас это уже в большей степени так, а еще в начале двухтысячных годов, не говоря о девяностых, российские телеканалы на Украине смотрели и обсуждали.
В.Л.: Но их перестали смотреть ровно тогда, когда их отключили.
Б.Д.: Не совсем.
Д.И.: Но их и в России стали меньше смотреть.
Б.Д.: Нет, их и сейчас еще смотрят по кабельным каналам. Но уже не их предпочитают. Потому что передачи Савика Шустера в России нет, а там Шустер как раз обсуждает самые острые темы, и люди живут с недосыпом после просмотра местных политических ток-шоу.
В.Л.: Бывает и такое.
Б.Д.: Это очень массовое явление.
В.Л.: Мои знакомые и родственники считают, что была конкуренция между итоговым выпуском новостей, не дискуссионным, по российским каналам, и программой Шустера. Но не думаю, что одно может заменить другое. Ты же видел программу «Свобода слова»?
Б.Д.: Да, видел.
В.Л.: Она организована так же интересно, как в свое время в России, но ввиду того, что политики там все время врут, их содержательно заносит, они теряют нить. Поэтому невозможно организовать содержательное обсуждение, и передача производит какое-то болезненное впечатление.
Д.И.: У меня вот такой вопрос. Есть ощущение, что в России публичной политики практически не осталось. На Украине, несмотря ни на что, публичной политики довольно много, но она какая-та странная. Откуда источник этой странности? Насколько он связан с нами? На этот счет есть несколько гипотез. Есть гипотеза разного происхождения: есть Западная Украина, есть Восточная Украина, есть Центральная Украина, которая является основой украинской политики и украинского прагматизма. Когда все вокруг чужие, условно говоря, ты – Богдан Хмельницкий, вокруг тебя турки, ляхи и москали. Кого ни обманешь, все будет польза, поскольку все – враги. Ощущение, что люди живут между врагами, поэтому нет договороспособности: врага обмануть – благое дело, ты же за победу боролся.
Б.Д.: При этом гораздо выше готовность идти на переговоры, хотя понятно, что договор будет недолгим и может быть обманут…
Д.И.: Боря, идти на переговоры с замыслом заранее всех обмануть – это чудесная идея.
Б.Д.: Но не воевать все-таки, а идти на переговоры.
В.Л.: Мы здесь видим некоторое зеркало, такой круг демократии. На самом деле, демократия в России и на Украине, пройдя по окружности, сейчас находится в близких точках. Это связано с тем, что российское государство смогло найти точку, в которой все-таки есть кто-то, кто может рассуждать от имени целой страны, не вопреки своим интересам, а просто в том же масштабе. Например, «Газпром», правящая группа государства, а в обществе таких кусков, партий просто…
Д.И.: Нет.
Б.Д.: Партий нет, а группы есть.
В.Л.: Та же самая ситуация на Украине: там нет ни одного субъекта, который мог бы отвечать, жить в том же масштабе, что и страна.
Д.И.: То есть окорок отдельно, а брюшина отдельно?
В.Л.: То есть у них и государства нет, потому что «Нафтогаз» - это не «Газпром», это тоже частная лавочка, в зависимости от того, кто глава Правительства.
Б.Д.: Притом еще сложно соотносящаяся и с главой правительства, и с президентом.
В.Л.: А первая необходимость содержательного человеческого разговора, то есть демократии, полемики по существу, – это ситуация, при которой есть хотя бы два человека, которые стоят на одной и той же позиции, соразмерной разговору о стране.
Д.И.: Когда есть полноценные представительства.
Б.Д.: Ты, наверно, имел в виду, что они стоят на разных позициях, но имеют одно и то же основание?
В.Л.: Я имел в виду, что они имеют интересы, мировоззрение и человеческую мощность, соразмерную такому образованию, как Украина. На Украине никого такого нет.
Д.И.: А такое может быть вообще?
В.Л.: Конечно, может.
Д.И.: А как? Это ведь тоже вопрос будет про нас, если у них может быть. Вот в этом и есть граница. Мы по-разному устроены, не будем сейчас говорить, по каким культурным причинам, по какому происхождению. Просто для нас это принципиальная вещь - может ли быть история России без Украины? Мы ведь из одного корня. В любом случае мы соседи.
Б.Д.: Часть истории России, которая до 1991 года, не может существовать без Украины.
Д.И.: Замечательно, круто, интересно! Мы живем в такой бурно развивающейся истории, когда государство раскололось надвое…
Б.Д.: Все-таки не надвое, а на много частей.
Д.И.: На много частей, да. Но все-таки на Россию и Украину.
Б.Д.: А Белоруссия?
Д.И.: Прежде всего, Россия и Украина – это самый болезненный раскол, и болезненнее всего, по-моему, переживается. Это так или нет?
Б.Д.: Это отдельный вопрос для наших слушателей, так ли это переживается. Для меня-то вопроса нет: Украина ощущается как заграница, но как очень родная заграница. А вот как для слушателей – да, это вопрос. Наш телефон: 730-73-70 и сайт finam.fm. Можно отвечать туда, можно отвечать сюда. Но остался Димин вопрос: возможен ли на Украине (с Россией – это вопрос отдельный) человек, соразмерный всей стране. Я бы только заметил, что страна Украина - довольно разная внутри себя.
Д.И.: Мне кажется, что на Украине осталось наследство от советского прошлого - это требование к стопроцентной консенсуальности, то есть каждый лидер хочет быть лидером всей страны. А в ментальном устройстве Украины это невозможно.
В.Л.: Это не консенсуальность, а авторитаризм. Украинская демократия – это недореализованный авторитаризм. Они находятся в одном шаге от нашей ситуации.
Д.И.: Возможен ли там авторитаризм?
В.Л.: Конечно. Я думаю, что либо там будет авторитаризм, либо развал управления. Следующим шагом развития украинской демократии является авторитаризм, либо не будет такой страны.
Б.Д.: Хорошо, спасибо. А к нам поступил звонок. Добрый вечер, Андрей!
Андрей: Добрый вечер! По поводу того, вижу ли я Украину вне России. Не вижу! Я на Украине прожил восемь лет, а вообще всю жизнь жил в России.
Б.Д.: А в какие годы вы там жили?
Андрей: Например, с 1994 по 1996 годы.
Б.Д.: То есть уже в независимой Украине?
Андрей: Да. Присутствовал на «оранжевой» революции и пр. Я в Киеве жил, во Львове, Днепропетровске…Я могу сказать, что на востоке, начиная с Крыма, нет большой разницы с Россией. Это как бы уже Россия. Даже сейчас я не ощущаю, что это независимое государство. Может быть, потому что я родился в Советском Союзе. А вот на западе, там, где Львов, – это вообще другая уже культура.
Б.Д.: Спасибо, понятно.
Д.И.: Виталий ведь так и формулировал вопрос по левобережной Украине. Мне бы хотелось продолжить то, что Виталик начал. Сильное утверждение, что мы проходим те же самые циклы, и Украина просто немножко отстает от нас. Я правильно понял это утверждение?
В.Л.: Да.
Д.И.: При этом мы, худо-бедно, в конце 90-х предчувствовали, на чем может быть построен авторитаризм. И когда сложилась новая конфигурация власти, она довольно быстро была опознана, и общество довольно быстро под нее выстроилось.
В.Л.: Я бы сказал так. Мы идем довольно синхронно и почти в одном темпе, но Россия чуть опережает, движемся к независимости своих стран.
Д.И.: То есть Россия тоже не независима?
В.Л.: В том смысле, что ее политика была беспорядочной, и не было субъектов, которые были бы соразмерны целой стране.
Б.Д.: То есть независимость равна упорядоченности?
В.Л.: Нет. И поэтому, как более сильный субъект, мы извне могли легко манипулировать ситуацией. Понимаешь ли, Боря, тут нет никакого обвинения в отношении Соединенных Штатов – наших западных партнеров. Просто когда ты слабый, ты не управляешь ситуацией. И в этом смысле ты – не независимый.
Д.И.: Ребенок.
В.Л.: Ребенок, да.
Д.И.: Он нормальный, он человек, все его уважают, но независимости полной нет: на улицу после девяти не пускают.
В.Л.: Я помню, когда грохнул дефолт, было такое обсуждение. Все участники тогдашней политической ситуации были в шоке. Сама идея о том, что может прийти сильный лидер или силовик, являлась чуть ли не надеждой на спасение, потому что сложилась ситуация, когда никто ни с кем не мог договориться, все стояли на разных позициях. Конечно, какой-то человек мог представлять интересы крупных компаний, но чтобы представить интересы страны, да еще в разговоре, например, с немецким или американским партнером… Не было даже ощущения, что это возможно.
Б.Д.: Да, а нам на сайт пришло сообщение от Алексея: «Граница в сердцах действительно проходит по Украине и Белоруссии, а надо бы, чтобы по Сербии, но опять наш МИД продал наши сердца Западу». Тут есть одна маленькая проблема: надо бы спросить у Сербии, как она относится к тому, как ее воспринимает наш МИД. Потому что Сербия все-таки хочет в Европу.
В.Л.: Я бы по-другому ответил этому радиослушателю. В порядке нашей российской независимости от Соединенных Штатов Америки, я думаю, что сама идея эксплуатации и провокации нас в украинскую ситуацию, как и в грузинскую, – это идея, глубоко враждебная нашей государственности.
Д.И.: Итак, 730-73-70 – телефон нашего эфира, finam.fm – так нам можно написать. Читать нас можно на сайте finam.fm и на сайте polit.ru. Это проект «Нейтральная территория» - совместный проект радиостанции Финам FM и Публичных лекций «Полит.ру». С вами в студии я – Дмитрий Ицкович, Борис Долгин – научный редактор «Полит.ру» и Виталий Лейбин – главный редактор журнала «Русский репортер». Мы говорим об Украине и о том, где проходит граница России. Есть мнение, что она проходит по территории Украины, и что в этом месте мы слабее или сильнее – это утверждение Виталия. Может быть, повторишь его?
В.Л.: Я утверждаю, что вопрос, который мы задаем, и реакция прошлого радиослушателя, что вообще нужно по Сербии провести границу, показывает, насколько провокационный разговор мы ведем. Эта идея, что Россия должна вмешаться в украинские дела и, тем более, сербские, - это такая же провокация, как с Грузией. Это втягивание нас в конфликт, который будет мешать становлению самой России, ее независимости, самостоятельности от других крупных игроков в мире.
Б.Д.: Тут есть ведь два вопроса. С одной стороны, как относится Украина к идее о том, что по ней проходит граница России. С другой стороны, может ли нормально развиваться Россия, если ментальные границы не совпадают с государственными?
В.Л.: Поскольку ментальные границы – это наша голова, а с головой всегда лучше работать, чем не работать, да, есть у нас фантом как бы у нас отнятых, отчужденных территорий. Но разумом-то мы понимаем, что эта фантомная боль – тот крючок, за который нас будут втягивать в конфликты.
Б.Д.: Будут втягивать… Как будто кто-то хочет кого-то куда втягивать.
В.Л.: Конечно, хочет.
Б.Д.: Скажем так, если кто-то во все это втягивает Россию, то это наши же сограждане с депутатскими мандатами или какими-то иными статусными вещами, которые говорят, что нам надо бороться за все это. Разве написавший нам слушатель и ему подобные – агенты этого самого втягивания? Нет. Они просто самостоятельно так мыслят.
Д.И.: Боря, утверждение Виталия заключалось, кроме прочего, в том, что у нас сейчас авторитарный режим. И, в общем, мы сидим на галерке. Но при этом у нас есть ценностная реакция на ситуацию, которая происходит в Украине, и она связана с тем, что все-таки граница проходит действительно там. И то шоу, которое мы сейчас имеем в связи с газовой войной, когда весь народ слушает, смотрит и так воодушевлен, связано с тем, что оно попадает в ценностные ожидания.
Б.Д.: Кстати, не только наш народ с интересом смотрит. Я знаю, что и украинский смотрит.
Д.И.: И сербский.
Б.Д.: Поляки смотрят с интересом.
Д.И.: Мерзнут, греют руки над спиртовой таблеткой.
В.Л.: Просто граждане Российской Федерации в тепле на это смотрят, поэтому это чисто ценностный интерес.
Б.Д.: Ну да, будем надеяться, что в тепле. Во всяком случае, не из-за не поставки газа.
Д.И.: Напомни наш вопрос, Боря.
Б.Д.: Первое – были бы вы счастливы, если бы вдруг оказалось, что Украина или часть Украины находится в едином с нами государстве? И второе. Сейчас, когда она там не находится, вы на Украине себя ощущаете как заграницей или как будто в некотором продолжении страны? Точно так же вы смотрите, скажем, на милиционера, точно так же вы разговариваете с окружающими людьми, точно того же ждете от темных переулков?
В.Л.: Я хотел бы быть до конца понятым. Мне кажется, что мы понимаем душой, что Украина внутри нашего рассуждения о российской культуре, о русской культуре. Но то, что некоторые клоуны и провокаторы с обеих сторон границы могут втянуть нас по этому поводу в государственные дела Украины, является очень опасной вещью. Гораздо более опасной, чем война в Южной Осетии.
Б.Д.: Да, и более того, понятно, какие силы на Украине были бы в максимальной степени довольны этим втягиванием.
В.Л.: Потому что сил никаких не будет, если это произойдет.
Б.Д.: Нет-нет, там эти силы будут. Это силы, которые хотят конфронтации, хотят на противостоянии России консолидировать народ, создать негативную мобилизацию. Эти элементы есть и в России, конечно, и понятно, что именно эти элементы по обе стороны границы заинтересованы в таком сценарии.
В.Л.: Знаешь, как это связано с нашей российской ситуацией? Разделение культур, мировоззрения и ценностей государства, поскольку у нас единственные субъекты, которые соразмерны стране, - это бывший и нынешний президенты. Несмотря на то, что нам могут быть симпатичны и другие люди, фактом является то, что лишь они соразмерны стране и управляют ею реально.
Д.И.: После их каких-то действий мы говорим: «Мы…»
В.Л.: Да. Но этого мало для большой страны, и у нас ценностный ряд слипается с государственным. А если ценностный ряд, культурный отличается от государственного, то есть это не только государственная страна, тогда мы можем двинуться к демократии.
Б.Д.: А не может так случиться на Украине, что именно разнообразие будет использовано как ресурс для становления демократии?
В.Л.: Я много лет пытался говорить, что это возможно, но я же понимаю, насколько это сложно. Для того чтобы люди просто заговорили на одном языке, надо иметь хотя бы минимальное доверие, минимальную общую позицию.
Д.И.: Такая шутка была у меня во время процесса над Ходорковским. Я предложил представить себе в воображении такую картину: все решили говорить правду и клянутся в этом. Один себя по ушам бьет соленым огурцом, другой на Библии клянется, третий пальцы как-то прижимает странным образом. Вообще-то должна быть точка, вокруг которой не врут, – ценностная точка, положив на которую руку, человек говорит правду. Есть ли такая точка в России? Есть ли такая точка на Украине? Может ли это быть общая точка?
В.Л.: В России такая точка, безусловно, есть.
Д.И.: И что это?
В.Л.: Русский язык. Грубо говоря, Пушкин – наше все, и великая держава.
Б.Д.: Пушкин – наше все, я понимаю, а вот великая держава не будет общей ценностью. Она будет точкой разделения.
Д.И.: Общей ценности вообще не бывает - совсем общей ценности.
Б.Д.: Более того, она (великая держава) будет тем символом, благодаря которому мы можем пойти на конфронтацию.
В.Л.: Я согласен. Когда я сказал «русский язык», я имел в виду почти предельную точность, вот как Ахматова писала во время Великой Отечественной войны: «Но мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово». Это ситуация реального конфликта и ценность последнего уровня. Возможно, есть какие-то еще, но понятно, что страну, по крайней мере, одна ценность предельного уровня объединяет.
Д.И.: Язык?
В.Л.: Язык, а дальше? Все, что написано на этом языке. История, написанная на этом языке, какое-то количество текстов – коммуникационных штампов этого языка.
Д.И.: То есть, язык – идентификатор. Но является ли он той предельной ценностью, на которой можно поклясться, я не уверен.
Б.Д.: Я даже думаю, что в нынешней России после всех лет советской власти, постсоветской власти, есть люди, которые, к сожалению, не говорят по-русски. Что тут сделаешь? Есть такое. А нам пришло письмо, видимо, от того же самого Алексея: «Еще Гумилев ответил на вопрос о границе в сердцах, когда мы можем, не задумываясь говорить: «Это – мы, а это – они», и дал четкие определения такого мироощущения». Вы знаете, Алексей, Лев Николаевич Гумилев вырос, несомненно, у великих родителей, но лучше не искать у него ответов ни на какие вопросы.
Д.И.: Боря, не надо давать оценок. В этом высказывании есть много смысла.
Б.Д.: Но я бы советовал никогда никаких ответов в его фантазиях не искать.
В.Л.: Какое совпадение! Я процитировал Анну Андреевну Ахматову, а слушатель процитировал Льва Гумилева!
Д.И.: И цитата действительно неплохая.
Б.Д.: Нет, цитаты никакой тут нет. Тут есть желание дать определение разницы мироощущения, принципиальной разницы, где они и где мы. Дать некоторое такое разделение на свет и тьму. Это очень опасное разделение.
В.Л.: Я понимаю твой скептицизм про язык, но я не могу это пока точнее сделать. Когда нелюбимый людьми злодейский Сталин говорил: «Братья и сестры», это была апелляция к некоторому общему предельному…
Б.Д.: Да, конечно.
Д.И.: Это была апелляция языком, а не к языку. Это была апелляция к ценностям единства семьи. «Братья и сестры» - это семья: мы – страна, мы – одна большая семья.
В.Л.: А также к православной культуре.
Д.И.: Да, но не к языку.
Б.Д.: То есть с помощью языка в его самых глубоких слоях. А нам пришло еще одно сообщение на сайт. Пишет нам Вера: «Я регулярно бываю у родственников на западе Украины. Кабельное телевидение – одно на всех, «Московская усадьба», например, и «Дом-2». Но общественно-политические отличается разительно. Украина – заграница по экономической встроенности в Запад и уровню высшего образования, несмотря на остатки советского».
В.Л.: Не знаю никакого высшего образования на Украине, кроме единичных вузов, как, впрочем, и в России.
Б.Д.: Я слышал что-то очень неплохое про часть образования в Киево-Могилянской академии, если говорить о несоветском высшем образовании на Украине. Но только, к сожалению, про часть. Понятно, что-то там осталось и в области технического образования, гуманитарного.
В.Л.: Насколько я понимаю, Киево-Могилянская академия строилась как производная западной элиты.
Д.И.: Виталий, скажи все-таки про Украину. Про Россию ты попробовал выдвинуть гипотезу, и мы по поводу нее поговорили; куда-то пришли. Что может быть точкой единства Украины? Украинский язык?
В.Л.: Нет. Мне кажется, что был бы возможен и интересен такой амбициозный проект – создать государство, которое бы состояло из разных стран.
Б.Д.: Ну, об этом мы подробнее поговорим после перерыва.
Д.И.: Напоминаем, что это передача «Нейтральная территория» - совместный проект радиостанции Финам FM и «Публичных лекций «Полит.ру», 730-73-70 – телефон нашего эфира, говорим мы с Виталием Лейбиным, главным редактором журнала «Русский репортер»…
Б.Д.: Много думавшем об Украине, о России и о том, где проходит западная граница России.
Д.И.: Смешно! Человеком, много думавшем. Отличная характеристика. Поздравляю, Виталий!
Б.Д.: Но это очень важный момент, потому что когда мы о чем-то не думаем, очень много идет глупого автоматизма. А когда мы все-таки занимаемся рефлексией…
Д.И.: Боря, думать иногда тоже лучше поменьше. «Не умничай!» - такое есть прекрасное русское выражение.
В.Л.: Да, в какой-то момент нужно начинать уже что-то делать.
Б.Д.: Но обязательно думая.
Д.И.: Мы договорились до одной вещи: по ценностным ощущениям, ценностным реакциям, как власти, так и нас, людей, к власти вольно или невольно присоединившихся, граница наша проходит сейчас по Украине. Мы очень переживаем, это наше слабое место, здесь нас легко можно ловить. Счастье наше наступит тогда, когда мы будем цельными и едиными.
Б.Д.: Например, все объединимся в одной большой стране.
Д.И.: И мы говорили о том, где может быть точка объединения в России, какие есть ценности, вокруг которых можно объединиться. И начали говорить о том, какая точка объединения может быть в Украине. Печально, но мы выяснили, что эту точку не знаем.
Б.Д.: Знаем – гражданский мир.
В.Л.: Это кучмовская агитационная туфта – гражданский мир. Это вещь, которую благодаря Леониду Даниловичу и не только ему, удалось сохранить, но это не является государствообразующей идеей.
Б.Д.: Но из этого очень многое следует. Если гражданский мир, значит, Украина должна оставаться разной.
В.Л.: Так можно построить идеологическую заметку, но я бы сейчас вернулся еще раз к России, чтобы потом перескочить к Украине. Мы все-таки в России строим государство традиционное.
Б.Д.: В каком смысле?
В.Л.: С историей. В том смысле, что мы отчасти наследуем чему-то…
Д.И.: Да, мы ищем ретрадиционализацию.
Б.Д.: А правильно ли, что мы это ищем?
Д.И.: Правильно или неправильно, Боря, но по факту это происходит.
В.Л.: Я сейчас констатирую, что в 1999-2000 годах такое самоопределение страны произошло. Мы строим великую державу, в некотором смысле империю, то есть нечто, похожее на то, что было до советского времени, и немножко похожее на то, что было в советское время. Мы можем проследить некоторые институты, которые тянутся сквозь века. Украина этой роскоши лишена.
Д.И.: Мы объявляем некоторые институты, которые тянутся сквозь века, но это так.
В.Л.: Традиционализм – это всегда искусственная штука. Мы объявляем себя наследниками чего-то – это вещь произвольная. А можем и не объявить, но по факту объявили.
Д.И.: Замечание в сторону, совершенно почти не радийное. Вообще, ведь это эстетическая категория. Это всегда делалось эстетическим образом, и у нас нет для этого эстетики. Ну ладно, поехали дальше.
В.Л.: Это мыслительная категория, но неважно. Украинские политики, которые опираются на западный украинский электорат, к сожалению, полагают, что можно проделать тот же финт…
Б.Д.: И активно пытаются его сделать.
В.Л.: Причем, грубо сочинив национальную историю, да? Почему грубо сочинив? Потому что, когда традиционализм удается, он воспринимается как нечто органическое, а здесь это выглядит как грубое насилие. Просто потому что страна – очень разная. Но они пытаются сделать этот проект, и если они будут пытаться довести его до конца, то страна просто развалится. Потому что избыточное насилие обязательно приведет к реакции.
Б.Д.: Я, признаться, думаю, что этот проект (попытка ретрадиционализации) вреден и для России, но очень надеюсь, что он не удастся.
Д.И.: Но, Боря, это происходит.
В.Л.: Просто в качестве шанса для Украины и, прежде всего, шанса для тех, кто будет представлять восточные регионы, поскольку они опираются на более крупный капитал, поэтому у них размер мышления чуть больше…
Д.И.: Ну, знаешь, сегодня – более крупный капитал, завтра – менее крупный… Кризис!
В.Л.: Неважно, но у них был шанс предложить такую сделку: «Давайте мы дадим больше автономии регионам, сохраним разные уклады в разных частях страны. Много налогов и управления отдадим вниз для сохранения гражданского мира и единства. Мы даже можем субсидировать (до кризиса могли) западные регионы за счет восточно-украинских прибылей». Какой-то подобный разговор мог быть о том, как сделать государство, состоящее из разных культурных кусков, что сделать вообще очень сложно. Обычно такие страны называются империями…
Б.Д.: Бельгия называется иначе.
Д.И.: Самая большая часть мировой экономики ровно так и устроена - Соединенные Штаты Америки.
В.Л.: Нет, все-таки там есть сквозной культурный код.
Б.Д.: Его уже нет или скоро не будет – такого кода.
В.Л.: Ты имеешь в виду разницу белого, черного, и латиноамериканского?
Б.Д.: Да. В качестве единого стержня этот «белый код» исчезает: не к лучшему и не к худшему, это просто факт.
В.Л.: Да, там действительно как минимум две разные страны, просто они не разделены территориально.
Б.Д.: Да, это правда.
В.Л.: А в Украине территориально разделены минимум две разных страны.
Д.И.: Я считаю, много штатов – много государств. Соединенные Штаты, его правильный перевод – это соединенное государство. И мы с Виталием и Борей обсуждали, что для Украины та же модель, когда целое не на три или четыре куска разделено, а на много маленьких, что может быть гораздо эффективней.
В.Л.: Это фантазия, государственное фантазирование, но я утверждаю следующее. Если бы на украинской территории каким-то образом был порожден субъект политики такого масштаба, и он придумал бы политический проект, который до сих пор не реализовали даже более успешные развитые страны, по масштабу не уступающий советскому, то это был бы фантастический цивилизационный прорыв. Этот проект сделал бы успешную страну, успешное государство из разных кусков, но, к сожалению, на него у Украины уже нет времени.
Б.Д.: Будем надеяться, что есть.
Д.И.: Значит, и у нас нет времени? Почему нет времени?
В.Л.: И у нас нет времени. Боюсь, что начавшийся с газовой проблемы новый год – это, к сожалению, только начало нашего втягивания в украинскую ситуацию.
Д.И.: То есть будет разыграна карта российской агрессии, и на этом будет делаться попытка достичь консолидации? Так, что ли?
Б.Д.: Скажем так. Факт, что эта карта уже разыгрывается.
В.Л.: Кроме того, после событий в Грузии мы понимаем, что действия наших зарубежных партнеров могут быть очень опасными, вплоть до самых жестких провокаций. И Украина находится в идеальной ситуации для любой провокации: она фактически является банкротом.
Б.Д.: В экономическом смысле, конечно.
В.Л.: Ну да.
Д.И.: Да и в политическом тоже.
В.Л.: В экономическом, управленческом смысле.
Б.Д.: Да, есть такая проблема. Украине в этом году предстоит пережить президентские выборы – это факт. И на Украине сейчас есть вопрос с тем, имеется ли коалиция, и что делать с бюджетом.
В.Л.: Стоят крупнейшие металлургические заводы, только что встали химические.
Б.Д.: И это, конечно, беда. Понятно, почему нет времени. Но значит ли это, что можно ставить какие-либо иные задачи, кроме тех, о которых ты говорил? Я не понимаю, какие еще можно.
В.Л.: Если бы я консультировал украинских политиков, я бы сказал: «Делай что должно, и будь что будет», то есть надо пытаться.
Д.И.: Это известный российский лозунг.
В.Л.: Да. В том смысле, что вариантов нет. А если говорить с российскими политиками, то нужно понимать, что любая попытка втягивания нас в дела Украины – это провокация.
Д.И.: То есть нужно принять волевое решение, что наша граница находится не в Украине, а у нас?
В.Л.: Да. Спасать себя от кризиса, себя развивать, свою инфраструктуру. Не дай Бог влезать в украинские дела.
Б.Д.: То есть кооперироваться – ради Бога, сотрудничать – ради Бога, минимум конфронтации и минимум влезания внутрь?
В.Л.: Ну да. Кстати, «Газпром» не влезает сейчас внутрь, и это в данной логике совершенно нормально. Он хочет, чтобы европейцы влезли внутрь, и это правильно.
Б.Д.: Да, и надо сказать, что, к большому сожалению, европейцы долго сопротивлялись, и до сих пор еще сопротивляются.
В.Л.: Конечно, ведь они же понимают: кто влезет внутрь, тот потеряет - у него не будет ресурса на преодоление кризиса, он огромные силы – управленческие и материальные – должен будет потратить на стабилизацию Украины.
Д.И.: Абсолютно в таком «бизнес-базаре» все происходит. Наш начальник что говорит: «Вам надо? Ну, вы им деньги и дайте».
В.Л.: Да, именно об этом и разговор. Все понимают, что Украине нечем платить, что газа уже нет, и нет денег.
Б.Д.: Дело же не только в деньгах. Если бы европейские эксперты, не просто независимые компании, а собственно европейские эксперты с самого начала года сидели на всех диспетчерских станциях и проверяли, это уже было бы гораздо лучше.
В.Л.: Да, это лучше.
Б.Д.: А что делать России? Ты построил какую-то схему, как нужно поступать с Украиной в идеальной ситуации, если бы не нужно было спешить.
Д.И.: Не поступать с Украиной.
Б.Д.: Поступать в Украине, да.
Д.И.: А какие шансы есть у Украины?
Б.Д.: А где шансы России, кроме ретрадиционализации? А если как раз модернизационный сценарий? Если попытка построить максимально новое?..
Д.И.: Боря, модернизационный сценарий ретрадиционализации, в общем, не противоречит.
В.Л.: Для меня это одно и то же.
Б.Д.: Акцент чуть другой.
В.Л.: В том смысле, что любая модернизация требует опоры в настоящем или воображаемом прошлом, то есть бывает и иначе, но тогда требуется больше ресурсов для модернизации. В том смысле, что Советский Союз модернизировался из проекта, из будущего, из представлений о будущем, а не о прошлом. Но пришлось потратить много жизней. Я предполагаю, что модернизация с опорой на какие-то традиционные механизмы – она более…
Д.И.: Тоже потребует жизней, но, наверное, меньше.
В.Л.: Потому что не придется, например, колхозы строить и все такое, менять уклад.
Д.И.: То есть то, что приживается наиболее болезненно и приводит к наиболее большим потерям.
В.Л.: А еще в связи с этим премьер-министр Владимир Путин сказал: «Я, конечно, стесняюсь говорить, сколько мы предлагали цену на газ для Украины, потому что меня не поймут в моей стране». Так вот, я думаю, что пора уже начать не понимать. В том смысле, что мы понимаем государственные интересы и политику «Газпрома», но следующим шагом, после того, как все это закончится, надо все-таки поспрашивать, а отчего это у нас на внутреннем рынке тарифы на газ и энергию выросли, несмотря на то, что у нас кризис?
Б.Д.: Да, но это два разных вопроса: почему они выросли у нас и, с другой стороны, почему такая цена предлагалась. Может быть, в среднем по году она оказалась бы нормальной, вот эти самые двести пятьдесят? Вполне разумная цифра.
В.Л.: Я не про технические моменты говорю.
Д.И.: Это неважно. Важно, что человек признается, что он совершал некоторые оферты не из экономической, а из политической целесообразности.
Б.Д.: Или не только из экономической целесообразности.
Д.И.: Не учитывая при этом интересы собственного населения, а пытаясь играть с чужим населением. И это довольно крутое признание.
Б.Д.: Ну, может быть. Но на самом деле с повышением цен для собственного населения есть большая проблема.
В.Л.: Мне кажется, это первый политический вопрос, потому что модернизация - не модернизация, но сейчас мы в кризисе, и важна национальная солидарность, что ли. И чего это, одни естественные монополии?..
Д.И.: Кому – война, кому – мать родная?
Б.Д.: Надо сказать, что с национальной солидарностью все не очень просто, потому что нередко бывает, что у одних частей населения есть одни интересы, а у других – другие. Какая может быть национальная солидарность у тех, кто зарабатывает на сборке машин и на импорте машин? Понятно, что здесь нужна какая-то более общая ценность.
В.Л.: Пожертвовать должны все.
Б.Д.: Ну да.
В.Л.: Пожертвовать должны все, иначе мы не выйдем из кризиса.
Б.Д.: Да, это тоже правда.
Д.И.: И правила должны быть для всех одинаковые. Иначе мы тоже не выйдем из кризиса.
Б.Д.: Итак, мы пришли к тому, что наша ментальная граница России должна постепенно приближаться к нашей политической границе, и это нужно в первую очередь именно для России, кроме того, что это может быть нужно и для наших соседей.
В.Л.: Да нет, я бы сказал так. Я не против, что наша культурная граница будет проходить по Украине.
Б.Д.: Но она не должна провоцировать политические действия?
В.Л.: Нужно их различать. Сейчас уже выглядит анахронизмом, когда государственные и культурные дела смешиваются.
Д.И.: Сильное утверждение. На этом мы с вами прощаемся. Всего вам доброго!
Б.Д.: До свидания!
Д.И.: С вами была передача «Нейтральная территория».