Глазами бабушек

Галина Ивановна Холина, 78 лет, рассказывает ее дочь, Евгения Холина.

"Когда началась война, моей маме было 9 лет. Особенно она запомнила один случай.. Когда немцы подошли к самой Москве, в городе была почти паника - все, кто мог, срочно пытались уехать. Бабушка тогда работала на железной дороге и ей на работе сказали, что сегодня всех желающих будут вывозить от предприятия, так что все срочно бегом за вещами. Она тут же кинулась домой, в спешке насобирала какие-то вещи, навьючилась узлами и чемоданами, схватила маму за руку и почти бегом потащила ее на эвакопункт. И по дороге они наткнулись на идущего по улице генерала. Бабушка кинулась к нему с вопросом "когда немцы будут в Москве?" Генерал помолчал немного, а потом твердо сказал: "Немцев в Москве не будет".

И такая убежденность была в его голосе, что бабушка опустила узлы на землю, постояла немного... а потом развернулась и пошла домой. Так они никуда и не уехали из Москвы.

А была и забавная история - когда только объявили о том, что началась война, все тут же кинулись по магазинам - скупать всё, что можно. Бабушка же в этот была на смене и закончила очень поздно. Но как только вернулась, сразу тоже побежала по магазинам, понятное дело. А в этот день как раз выдали зарплату. И тут оказалось, что хотя деньги-то есть, а вот купить на них уже ничего нельзя: в магазинах было шаром покати - уже раскупили все. Нераскупленной осталась только дорогущая черная икра. И тогда бабушка на всю зарплату накупила это черной икры. Так что война для мамы началась с деликатесов :-)

Вообще большинство воспоминаний о войне у мамы связано с едой. Впрочем, это понятно - жили почти впроголодь. В Сокольниках, где они тогда обитали, все дворы были распаханы под огороды: растили капусту, картошку, морковку.. И вот из-за этой-то морковки маму первый и последний раз в жизни выдрали ремнем.

Они с подружкой на чьем-то огороде вытащили несколько морковок и мама парочку принесла домой. Она даже представить себе не могла, что не чаявшая в ней души бабушка может взяться за ремень. Однако влетело ей по первое число. После чего бабушка заставила ее отнести эти две морковки хозяевам и попросить прощения. Для мамы это стало уроком на всю жизнь.

А еще она вспоминает посылку из Самарканда. Дядя с тетей были в эвакуации в Самарканде и оттуда с какими-то невероятными оказиями прислали в Москву два горшочка - один с мёдом, а второй - с топленым маслом. Но пока горшочки, переходя из рук в руки, путешествовали до Москвы, они, конечно, оба разбились, так что бабушка получила посылку из смеси меда, топленого масла и черепков. Черепки вытащили, и мама с бабушкой несколько месяцев ели эту воистину золотую смесь из меда и масла - как будто самаркандское солнце намазывали на хлеб. Мама до сих пор говорит, что никакие нынешние лакомства не сравнятся с теми восхитительными бутербродами в голодной военной Москве".

Нина Михайловна Борисова, 1922 года рождения, письма сохранила внучка Диана Шматович.

"1 января 1943 года нас, молодежь, 100 человек, под конвоем погрузили в товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении. Высадили в каком-то латвийском городишке за колючую проволоку в фанерные домики, если их можно так назвать, двухъярусные нары. Потом нас снова повезли - на этот раз на лесопилку. Нас заставляли грузить вагоны лесоматериалов.

Труд изнурительный, у меня открылись раны на ногах. Ботинки были из плащ-палатки на деревянной подошве, это все равно что босиком по снегу". Их перевозили с места на место еще несколько раз, а однажды Нине Михайловне с несколькими заключенными удалось сбежать: "Мне сразу сказали, что ваша местность вся сожжена. Дома меня не ждали и не могли узнать, так плохо я выглядела. Ноги и сейчас сильно болят. Даже сама удивляюсь, что столько всего пережито, а осталась жива".

Мария Николаевна Шилова, 1915-2004, расшифровала ее письма правнучка Мария Федоренко.

"В годы войны совхоз «Целинский» Целинского района Ростовской области, где она жила, заняли немцы. Марии Николаевне было тогда около 27 лет, и ее назначили управляющей, к полному ее ужасу: "Я боялась подойти к лошади". Но все сельчане ей помогали, так что с должностью она справилась. Когда началась война, всех мужчин в тот же день эвакуировали, а женщины должны были спешно освоить профессии трактористов и комбайнеров. Но люди надеялись, что "все обойдется". И все же совхоз заняли немцы, и им "прислали управляющего и полицая": "Мы узнали в полицае Мишу Турчина. Он был комсоргом. Управляющий вызывал каждого человека отдельно и начинал допрос, а потом агитировал за немцев. Говорил, что теперь мы будем жить хорошо, немцы очень хорошие люди и они хотят только помочь нам. В конце он сказал, что если кто-нибудь будет помогать партизанам, то их ждет расправа, а мы должны помогать им отлавливать партизан: "А между тем, фашисты заходили в квартиры, забирали все, что им нравилось, резали кур, свиней, забирали молоко".

Однажды Турчин с двумя помощниками пришел ночью к Марии Николаевне, разбудив детей, и поднял крик, наставлял на нее пистолет и обвинял в том, что она партизанка. Их выгнали односельчане, но они обещали, что вернутся на заре. Мария Николаевна была уверена, что ее расстреляют: "Я до утра ждала, что вот сейчас они придут, и все будет кончено". Но пришла немка Лида и отец Василий. Отец Василий отсидел в тюрьме за то, что не отказался от веры. Он просил Марию Николаевну давать ему больше тяжелой работы, чтобы он больше зарабатывал, и она ему не отказывала. А еще он женился на немке, которая была штукатуром и маляром. Оказывается, той ночью немка Лида пришла к коменданту и заступилась за Марию Николаевну - если бы не это, ее скорее всего бы расстреляли. Потом совхоз снова заняли наши, и ее назначили заместителем директора в другой совхоз.

"До самой Победы я работала, и мечтала выспаться, когда кончится война". А 9 мая Мария Николаевна проснулась от особой тишины, от того, что сон перестал быть тревожным: "Моя сестра вбежала в комнату с криком: "Мария, угадай, что произошло!" А я ей спокойно отвечаю: "Кончилась война", а она спрашивает - откуда я знаю. А я отвечаю: "От тишины".

Женя Красавцева про свою бабушку.

"Моя бабушка сказала, что в школе им приходилось писать на старых газетах, так как бумаги у них в деревне не было, и она мечтала об обычных тетрадях. поэтому ее сейчас жутко раздражает, когда мы выкидываем тонны чистой бумаги или же пишем там всякую ерунду. Говорит, что мы не ценим бумажного изобилия, так как не понимаем, как неудобно писать на газетах".

Михаил Осокин о двух своих бабушках.

"У меня было две бабушки (тогда я еще рос не в гей-семье, это после детского дома меня усыновили), и обе рассказывали про войну. Бабушка по отцу была родом из Мурома, Римма Ивановна (28.10.1925-04.08.1995). Войну она провела в Москве, и запомнилась она ей голодом (жрали картофельные очистки), и бабушка навсегда сохранила привычку всем запасаться и на всем экономить. Она не была ни жадной, ни скупой - она любила готовить и угощать. Это была военная и пост-военная травма на всю жизнь. С концом войны, кстати, ничего не изменилось. В стране, которая празднует до сих пор празднует какую-то победу при своих потерях, не менялось ничего еще очень долго. Вторая моя бабушка, Полина Петровна (18.08.1926-19.12.1999), была родом из деревни Гремячево Глазуновского района Орловской области. Она знала о войне куда больше, потому что жила на оккупированных территориях.

Бабушка войну помнила хорошо, и в ее жизни это было само яркое событие. Она умела радоваться мелким-мелким радостям, чтобы не воспринимать войну как трагедию (пережила и пережила). Фашисты заставляли их рыть окопы: давали лопату, задание и "хочешь не-хочешь - копаешь". Бабушка даже немного знала немецкий ("Шнэлер, Полинка, шнэлер").

Из историй, которые она рассказывала, запомнились истории о бомбежках. Пересказать их не получится: их надо было слушать, и в тех обстоятельствах, в которых они рассказывались. Она очень хорошо рассказывала, у меня так не получится. Телевизора в деревне не было, она их рассказывала по вечерам. Когда ей приносили пенсию (я не запоминаю цифры, но это было не больше 30 рублей, что по тем временам был плевок в лицо), она всегда плакала (празднуйте, празднуйте. В истории страны "Россия" когда-нибудь праздновались какие-то безотносительно светлые моменты?) Не потому, что ей не хватало: она засаживала огород, у нее не было сил, но она засаживала огород до отказа, потому что так привыкла.

В провинции, где помнят оккупацию, за неаккуратную фразу о войне можно было получить коромыслом. Не помню, чтобы обсуждал войну со сверстниками, но когда я в детстве пытался пересказывать местной жительнице книжку Суворова "Ледокол" (это тогда считалось новым словом), она меня не пришибла коромыслом только потому, что я был ребенком.

Если сейчас расспрашивать про войну - нужно ехать в глубинку, где традиции консервируются. Когда пионерскую организацию ликвидировали, уже незнамо сколько лет назад, в Гремячеве каждый год в день победы (который здесь празднуется не 9 мая, а в день освобождения местных территорий) собирали школьников, повязывали им красные галстуки, садили в колхозный автобус и везли к гробам: от братской могилы в Гремячеве - на кладбище в Соловые, потом на гремячевское кладбище в "Большую Лощину". В Большой Лощине похоронены две девочки, которые пытались сбежать от немцев, немцы их поймали, заставили вырыть себе могилу, поставили на край и расстреляли. В 1943-м гремячевцы тайно перезахоронили их на кладбище.

Юрий Швецов о бабушке и дедушке.

"Моя бабушка была медсестрой и всякий раз плакала, как только начинала говорить про войну, так что ничего особенного рассказать мне не успела, а дедушка на войне погиб в какие-то первые дни (потому бабушка и плакала), и это, в общем, всё, что я могу сообщить про войну".

Лидия Федоровна Купрюхина, 87 лет, записал внук Антон Дубин.

"Бабушка была военным врачом (как и ее муж, мой, увы, ныне покойный дед). Вот что она рассказала: "По окончании института меня отправили в армию. В 1945 году мы ехали в эшелоне на Дальний Восток, поскольку была угроза войны с Японией. Приехали в Благовещенск. Там меня распределили в 124-й стрелковый полк 59-й краснознаменной дивизии. Потом направили в Харбин, где находился полк. В Харбине я сначала - недели две - была младшим врачом полка, затем стала командиром санитарной роты. Новый, 1946-й, год встречала в Харбине. Там же, в апреле 1946-го, вышла замуж. Осенью того же года мы демобилизовались в Москву.

Что же касается окончания Великой Отечественной войны, то услышала я об этом по громкоговорителю в Москве. Праздновали потом на Красной площади - веселились, танцевали, пели песни".

Валентина Александровна Хализова, родилась в 1922 году. Рассказ от первого лица:

"Я работала на военном заводе № 312, который выпускал пулеметы-пистолеты Шпагина - ППШ. Он находился в городе Вятские поляны Кировской области. Было так: я как раз поступила в Московский университет на химический факультет, а до того училась в вечерней школе рабочей молодежи и работала в Институте авиационной медицины. И когда началась война, я днем училась, а вечером работала. Мою семью эвакуировали, нашу квартиру закрыли, а я жила на казарменном положении в какой-то комнате на метро Динамо вместе с секретаршей Института. Я не имела права никуда выйти, сразу после лекций я должна была ехать домой.

16 октября 1941 года был очень тяжелый день - нас эвакуировали. С собой нам указали взять только теплые вещи и противогаз. А больше ничего. Мы приехали в Куйбышев, был разброд, с жильем было плохо. И когда появилась возможность, я уехала по Волге к родным в Вятские поляны. И всю войну я проработала на военном заводе, знала лично конструктора Георгия Шпагина. Мы все жили подвигом. Я делала анализ стали. Сталь приходила ночью, и надо было делать анализ, чтобы понять, годится ли она для изделия. Разгружать приходилось тоже нам. По воскресеньям работали на железной дороге, в остальные дни на заводе. Выходных почти никогда не было. Работали круглыми сутками.

Эти четыре года были очень тяжелыми. Из моего класса в живых не осталось ни одного мальчика, все погибли в первые же дни войны. Мы боялись - особенно того, что немцы изобретут ужаснейшие машины, уничтожающие людей.

9 мая был изумительный день, мы все обрадовались, что можно вернуться домой. Но наша квартира была разрушена, я жила у родственников".

Алямкина Евдокия Яковлевна, 91 год, записал внук Владимир Нардин.

"Начало войны я застала в Туле, где работал муж. Там же во время войны я работала на заводе, где выпускали оружие. Нам — в основном женщинам - приходилось таскать тяжелые ящики и грузить их в машины.

Помню, как объявляли воздушную тревогу, и как все бегали в бомбоубежище. Мы слышали, как на крышу бомбоубежища падали осколки от снарядов. Когда же, уже после тревоги, мы выходили на поверхность, то видели, как земля покрыта огромным количеством осколков. Иногда видели, как падают бомбы.

Однажды муж — его на фронт призвали чуть позднее - пошел за водой, и в это время как раз появились немецкие самолеты. Он еле успел добежать до нашего укрытия, но уже без воды — расплескалась по пути.

Когда обстановка в городе стала напряженнее, женщин решили эвакуировать. Я вернулась на родину, в Чувашию. Но весной 1945 года женщин стали вызывать в военкомат, поговаривали, что их будут привлекать на фронт. Мне поставили печать "годен". Мама, конечно, испугалась, плакала. Но тут объявили, что война окончена, и все обрадовались. Муж вернулся живым, правда, с ранением ноги".

Евгений Акименко о дедушках и бабушке.

"Оба деда, прошедшие шоферами всю войну от начала до конца, не дожили и до 70-х. У меня в семье мрачно шутили, что те, кто позвякивает орденами на парадах - отсиживались в теплых местах, а все настоящие фронтовики давно умерли. Орденов и медалей от дедов практически не осталось - помню только медальку "За победу над Германией" и еще какую-то за взятие чего-то там. Орденоносного двоюродного же брата бабушки по материнской линии комдива Борисенко расстреляли еще в 38-м. Я застал только эту бабушку.

Практически не помню ее рассказы о войне. Когда началась война бабушке было 27 и у нее было двое детей. Помню, что она говорила о каком-то немецком докторе, который помогал продуктами и в целом говорила, что те немцы, с которыми она сталкивалась, были люди порядочные. Никакого "яйки-курки-млеко" себе не позволяли.

Моему отцу, когда началась война, было 6 лет, он жил в безымянном селении недалеко от Каховки. Он рассказывал, что у них был немец, который катался на велосипеде. И этот немец пригрозил убить любого, кто тронет велосипед. Когда немцы ушли, велосипед остался и заржавел, прислоненный к стене, так как все боялись к нему подходить еще несколько лет".

Софья Ильинична Шергина, 76 лет, записала внучка Мария Варанд.

"Когда началась война, мне было 7 лет. У меня в Иркутске было три, дяди которые ушли на фронт. Первый погиб в первые дни войны, второй - плохо слышал и погиб в разведке, а третий прошел всю войну, был в плену, во время движения поезда вытащил из пола доску и сбежал. Он вернулся не сразу - сначала был на Украине, а вернулся в 1947 году. Было голодно, часто не было электричества. Освещение было керосиновой лампой. Хлеб давали по карточкам, не доедали. Пытались разделить, но съедали сразу. Я училась в 3-м классе, мы выступали в госпиталях, пели, танцевали. Собирали на фронт посылки, вязаные вещи, в основном.

День победы был солнечный, и нам в школе объявили, что сегодня День победы. Было ликование, все плакали, смеялись и радовались. И хотя у кого-то не вернулись родные, близкие, дети, в основном, была радость.

Мы были как единая семья! Больше я такого праздника не переживала, чтобы такое единство народа. И в Сибири так было тепло!"

О войне и памяти "Полит.ру" публиковало статьи Михаила Захарова ("Цена Дня Победы"), Бориса Долгина ("Человеческая правда о войне", "Борьба мимо фашизма"), Виталия Лейбина ("Победа и чудо выживания", "Зачем бороться за итоги Второй мировой?"), Натальи Конрадовой ("Все, что после 1945-го", "Конец войны"), Бориса Дубина ("Война: свидетельство и ответственность"), Льва Гудкова (""Память" о войне и массовая идентичность россиян"), Хельмута Кёнига ("Память о национал-социализме, Холокосте и Второй мировой войне в политическом сознании Федеративной Республики Германии"), работу школьников Тани Васильевой и Иры Лукашовой ("За строкой солдатского письма"), отрывки из военных дневников Георгия Никашкина ("Настроение бодрое - иду ко дну!") и др.