См. часть 1
В 1740 году Соймонов теряет все, кроме жизни, да, впрочем, и сама жизнь его висит на волоске. Он оказывается среди осужденных по так называемому "делу Волынского". В самом деле, вице-адмирал был членом кружка своего старого знакомца по персидской эпопее. Никакого участия на стороне кабинет-министра Волынского в его противостоянии с Остерманом и другими недругами он, похоже, не принимал, однако был частым гостем в его доме, где в неформальной обстановке не раз зачитывал свои проекты реформ военно-морского флота (он, впрочем, эти проектные предложения и на Высочайшее имя представлял, но сей факт в нужный момент был благополучно забыт).
Есть мнение, что Бирон пытался использовать Соймонова для фабрикации показаний против Волынского, но тот отказывался – впрочем, под пыткой он потвердил самое фантастическое обвинение против Волынского: в намерении того совершить государственный переворот в свою пользу.
Как бы то ни было, Федора Ивановича арестовали, пытали и осудили за то, что он "слыша от Волынского злодейские рассуждения и непристойные разговоры, и видя его злоумышленные письменные сочинения и прочие злодейские поступки, не токмо, где должно не объявил, но и в сообщение к нему пристал". 20 июня 1740 года Генеральное собрание (специально сформированный по случаю трибунал) вынесло приговор: "За важные клятвопреступнические, возмутительные и изменческие вины и прочие злодейские преступления Волынского живого посадить на кол, вырезав прежде язык, а сообщников его за участие в его злодейских сочинениях и рассуждениях: Хрущева, Мусина-Пушкина, Соймонова, Еропкина четвертовать и отсечь голову, Эйхлера – колесовать и также отсечь ему голову, Суде – просто отсечь голову. Имение всех конфисковать, а детей Волынского послать на вечную ссылку".
Императрица, как водится, проявив свою безграничную милость, смягчила приговор, постановив казнить смертью лишь Волынского, Хрущева и Еропкина. Мусину-Пушкину вырвали язык и отправили на Соловки. Соймонова били кнутом, вырвали ноздри и сослали в Охотск.
Стоит заметить, что наказание кнутом – это было серьезно. Кнут это не то, чем погоняют лошадей, а довольно мощное орудие истязания. Бьют кнутом с разбегу, каждый удар сдирает со спины наказываемого кожу до мяса – во всяком случае, следы от кнута остаются на всю жизнь. Считалось, что умельцы могли перебить кнутом позвоночник, а несколько десятков ударов кнута легко могли стать смертельной дозой.
Итак, Соймонов попадает в Сибирь, о которой столько думал прежде. Но попадает в крайне незавидном состоянии. Впрочем, не он первый – к моменту его прибытия в Охотск Главным Командиром Охотского правления – так странно называлась должность главы того региона – был другой птенец гнезда петрова, Антон Дивиер, сосланный еще в 1727 году и освобожденный из ссылки совсем недавно. Причем, заступив на должность, он арестовал и отправил в Петербург своего предшественника – еще одного петровского интеллектуала, бывшего когда-то, как и Соймонов, обер-прокурором Сената, Г. Г. Скорнякова-Писарева. И этот был сперва сослан в Охотск, а затем освобожден и назначен самым главным местным начальником. Так, что ссылкой в Охотск жизнь не кончалась. Точнее – не обязательно кончалась.
В XVIII веке власть в столице менялась быстро, а вот весть об этом до дальних городов шла долго – порой месяцами. Сперва умерла Анна Иоанновна, сменивший ее "режим Брауншвейгского семейства" деятельно занялся реабилитацией политических узников. Был, в частности, реабилитирован Скорняков-Писарев – непосредственно до Соймонова руки у Анны Леопольдовны и ее окружения дошли 8 апреля 1741 года: его также помиловали и разрешили вернуться и жить в одной из деревень. Пока Соймонов ехал из Охотска в Москву (это заняло добрые полгода) в Петербурге Зимний дворец был взят штурмом Лейб-Компанцами Елизаветы Петровны. 17 марта 1742 г. в Московском Кремле перед Успенским собором было официально объявлено о снятии с Соймонова всех обвинений, его торжественно накрыли государственным флагом и вернули отобранную при аресте шпагу.
Ему возвратили конфискованное имущество – но не должности и чины. Напротив, для него сохраняется запрет занимать гражданские и военные должности в государственном аппарате. До 1753 года Соймонов живет в своих деревнях и сколько-нибудь внятной информации о нем как-будто нет.
В 1752 г. Елизавета Петровна вызывает из давней отставки Василия Мятлева – того самого капитан-лейтенанта, ходившего под началом Соймонова к каспийским берегам. Десять лет назад контр-адмирал Мятлев ушел в отставку по болезни, женился, родил детей и благополучно зажил частной жизнью. Теперь же моряка повышают в чине – до генерал-лейтенанта – и определяют на службу сугубо гражданскую: губернатором Сибири, то есть хозяином всей суши и всех морей от Иркутска на восток – вплоть до Америки и дальше. Причем, Мятлев тут же проявил довольно серьезные амбиции: он разработал комплексную программу исследования и освоения Дальнего Востока, реализация которой вошла в историю под названием "Нерчинской экспедиции". Вот, как пишет об этом современный автор (А.Р. Артемьев):
"Секретная экспедиция, названная Нерчинской по местопребыванию ее начальника, явилась непосредственным продолжением деятельности Второй Камчатской экспедиции, закрытой в 1743 г. В июне 1753 года сибирский губернатор генерал-лейтенант В. А. Мятлев по поручению Сената подготовил представление о возобновлении Камчатской экспедиции и строительстве в устье Амура верфи и военно-морской базы. Мятлев справедливо полагал, что доставка хлеба в Охотский и Удский остроги по Амуру обойдется значительно дешевле, особенно если выращивать его в Нерчинском уезде, связанном по рекам Ингоде и Шилке с Амуром. На верфи в устье Амура он планировал построить не менее трех фрегатов для обследования земель, лежащих к востоку от Камчатки. 25 июня 1753 г. представление Мятлева было обсуждено на заседании Сената. Сенат передал в его распоряжение всех морских офицеров и служащих Второй Камчатской экспедиции, выделил необходимые для обследования рек Ингоды, Аргуни и Амура приборы и геодезистов, а также приказал открыть навигационные школы в Иркутске и Нерчинске".
Непосредственным руководителем экспедиции Мятлев предложил назначить 61-летнего Соймонова.
"В декабре 1753 года Соймонов был утвержден Сенатом на должность экипажмейстера экспедиции, а в феврале 1754 года вслед за В. А. Мятлевым он выехал из Москвы в Иркутск. 1 августа Соймонов открыл в Иркутске навигационную школу. В ней обучалось 32 человека. В программу подготовки учащихся входили арифметика, черчение, геометрия, геодезия, архитектура, судостроение и мореходство. Позже в школе стали преподавать и иностранные языки, среди которых особое внимание уделялось японскому.
В сентябре 1754 года Соймонов обследовал реки Ингоду и Шилку, собрал сведения об Амуре. Сибирский губернатор Мятлев доложил Сенату о достигнутых Нерчинской экспедицией результатах: 1) проведен осмотр и описание сухопутного и водного пути от Иркутска до Нерчинска; 2) составлено описание и оценка лесов, пригодных для строительства морских и речных судов, в бассейне рек Нерчи, Ингоды, Шилки и Онона с притоками; 3) разработан план осмотра и описания Амура; 4) изготовлены планы и карты описанных мест.
18 августа 1754 года Сенат дал Сибирскому приказу секретный указ о переселении на плодородные земли Нерчинского уезда нерегулярных казаков с женами и детьми для развития там хлебопашества. Соймонов пытался наладить производство железа для нужд экспедиции и сам участвовал в поисках месторождений. Сохранилось представление Мятлева в Сенат об организации добычи и выплавки найденной в Нерчинском уезде железной руды. В 1755 году Соймонов открыл "навигацкую" школу в Нерчинске, где сначала преподавал сам. В ней обучалось 35 учеников тем же предметам, что и в Иркутской школе. За время существования Нерчинской школы с 1755 по 1765 годы в ней обучалось 140 человек, из которых 3 поступили в секретную экспедицию, 6 человек были отправлены в Охотск на штурманскую работу, 36 определены в горное ведомство, 23 — в драгуны, 13 — на нерчинские заводы, 7 из-за неспособности к наукам отданы в мастеровые, 8 отчислены по болезни, 5 умерли, а 39 были переведены в Иркутскую школу навигации и геодезии."
Любопытно, что изучение японского языка в Иркутске велось с помощью японских моряков, с регулярностью выбрасываемых кораблекрушениями на русские берега и лишенных возможности вернуться на родину. Заметим, что о Японии упоминал Соймонов еще в ходе своих разговоров с Петром времен Персидской кампании. А первые реальные контакты с Японией – экспедиция Адама Лаксмана – произойдут лишь в 1792 году! Не оставляет Соймонов в Сибири и литературной работы, публикуя в 1755 году "Известие о торгах сибирских".
Вновь дадим слово А. Р. Артемьеву:
"В середине 1755 году неожиданное происшествие заставило Мятлева и Соймонова приостановить, а затем и вовсе отменить выполнение главной задачи экспедиции, связанной с плаванием по Амуру. В январе 1755 году китайцы привезли на Цурухайтуйский форпост и сдали русским властям перебежчика, бывшего каторжника М. И. Шульгина. В ходе следствия выяснилось, что Шульгин жил в Нерчинске, когда туда прибыл и начал свою бурную деятельность Соймонов. Шульгин услышал от кого-то из местных жителей, что летом 1755 года Соймонов намерен с четырьмя полками солдат и пушками сплавиться по Амуру и захватить стоящий против устья реки Зеи китайский город Айгунь (современный г. Хэйхэ). Вполне возможно, что Шульгин сам придумал все это, потому что бежал из Нерчинска по Амуру в Айгунь, надеясь, что китайцы наградят его за эти сведения и оставят жить у себя. Поскольку о происшествии наверняка доложили в Пекин, любая попытка сплава по Амуру выглядела бы теперь враждебной по отношению к Цинской империи. Были предприняты шаги получить согласие на открытие навигации по Амуру у цинского императора. В январе 1757 года в Пекин отправился курьером опытный дипломат В. Ф. Братищев. Его миссия окончилась неудачно. Император категорически отказался разрешить плавание русских судов по Амуру, выдвинув в качестве предлога отсутствие соответствующей статьи в Кяхтинском договоре между Россией и Китаем 1727 года. Между тем, главе русской духовной миссии в Пекине А. Юматову удалось узнать от миссионера-иезуита Сигизмунда, что на самом деле пропуск судов недозволен китайцами из-за опасений, как бы россияне "... не завладели оной, по примеру города Албазина". 12 мая 1758 года в Петербурге был получен официальный отказ правительства Китая в использовании Россией Амура. Тем не менее, заняв выжидательную позицию в вопросе о плавании судов по Амуру, русское правительство не отменило секретную Нерчинскую экспедицию, а сделало ее главными функциями другие. Начатое в Нерчинске строительство судов было ограничено строительством "ластовых" судов. В связи с изменением направления деятельности экспедиции, разведывались и другие места для постройки судов, помимо устья Нерчи, на реках Ингоде, Шилке и Хилок. Высококвалифицированный специалист и знаток морской картографии Соймонов умело руководил работами по гидрографическому описанию рек и картографированию земель. Сохранились сотни его инструкций для различных ведомств и служб, разработанные им в Нерчинске и Тобольске. Продолжалось заселение Нерчинского уезда выходцами из других губерний. Так, его сын, М. Ф. Соймонов, в автобиографии вспоминал о том, как он лично расселял 3700 человек с пермских Соликамских промыслов, отводил им места для постройки домов, земли под пашни и сенокосы. Для обороны Нерчинска М. Ф. Соймонов спроектировал и возглавил строительство пяти земляных бастионов. Две низины, по которым во время разлива Нерчи в город заходила вода, он защитил валами и палисадами."
Тем временем, четырнадцатилетний период вкушаемого империей мира подошел к концу: Россия в очередной раз вступила в большую европейскую войну, вошедшую в историю под именем Семилетней. В. Мятлев был отозван на Балтику – он стал одним из командиров русской эскадры, отряженной блокировать прусские берега. 14 марта 1757 года императорским указом Соймонов был пожалован в тайные советники (то есть, ему наконец вернули вице-адмиральский чин 1740 года) и назначен на освободившееся место губернатора Сибири с годовым жалованием в 2000 рублей. Три месяца спустя он навсегда покидает Нерчинск, оставляя "на хозяйстве" сына Михаила.
Шестилетнее губернаторство Федора Ивановича прошло в столь же интенсивных трудах по обустройству сибирской инфраструктуры – уже не только и не столько в рамках Нерченской экспедиции, окончательно свернутой в июне 1765 года – уже после возвращения Соймонова в Петербург. Старый моряк строит корабли и маяки, учреждает школы и остроги, замиряет воинственных чукчей и опекает земледелие. Авторитет его в Сибири исключительно высок и сохраняется еще долго после отставки с губернаторского поста. Приехавшие в 1764 году в столицу участники успешной экспедиции на боте "Св. Иулиан" именно у Соймонова искали протекции для своих дальнейших замыслов. Известно также активное участие сенатора Соймонова в обсуждении Ломоносовского проекта северной экспедиции – будто бы, именно под влиянием Федора Ивановича маршрут, по которому в 1765 г. отправятся корабли В. Я. Чичагова, стал именно таким, каким стал.
Из сочинений Соймонова осталась незаконченной "История Петра Великого" – одна из целого ряда подобных рукописей, писанных (и, увы, не дописанных) соратниками великого царя. Можно сказать, что стремление описать петровскую эпоху как ключ к правильному мировоззрению было едва ли не общим местом у этих людей – из которых и в самом деле можно было бы ковать гвозди!
Ранее на «Полит.ру» публиковались следующие статьи Льва Усыскина на смежные темы: «Cказ о том, как царь Петр в Индию хаживал», «Сочетая государственное с личным», «Карьерный мученик», «В истории всегда есть место анекдоту», «Хозяин Каспия», «Последний поход Петра Великого» (часть 1, часть 2), «Семеновская потеха», «Ништадтский мир».
