Совсем недавно проводили семинар для чеченских студентов. Что-то вокруг прав человека и демократии. Типовой ликбез. Организовали все в Назрани, в гостинице. В принципе, можно было попробовать в Грозном. Но там и заезжих лекторов селить негде – замучаешься четырех человек по частным квартирам распихивать. Да и ребятишек хотелось на пару дней вытащить из города. Чтоб из крана для разнообразия текла вода, и даже горячая, болтать в просторном фойе можно было хоть всю ночь, а в ресторане столы накрывали белыми скатерками.
Действительно, ребята расслабились, и болтали без умолку. Между собой и с нами, чужими, издалека приехавшими взрослыми. Во время дискуссий на семинаре, за обедом, за чаем, в коридоре. Именно о них, выросших во время войны, говорят «потерянное поколение». Слишком мало учились. Слишком много видели насилия и жестокости. Исковерканы, и этого уже не исправить. Но, глядя на этих заводных пацанов и кокетливых, умопомрачительно хорошеньких девочек, не хотелось верить, что совсем потерянные, да и не думалось в таких категориях. Большинство из них не читали тех книг, которые мы проглатывали еще в детстве, не слышали про Сократа с Платоном, не знают, что такое Хартия Вольности, и путаются в длинных словах. Но любопытства им не занимать. И все они очень хотят просто нормально жить. И, видит Бог, имеют на это право. Только возможности ограничены.
*****
Вечером идем ужинать. Семнадцатилетний мальчишка Заур, севший напротив, говорит, что у него ко мне важный вопрос: может ли человек, ставший инвалидом в результате минной травмы, засудить российскую армию? Они с братом в начале второй войны подорвались на мине. Он-то в порядке, Бог миловал. А вот у брата ногу оторвало и глаз выбило. Кстати, первую группу инвалидности не дали. «Сказали: «У тебя нога еще вырасти может!» Правда, так и сказали. Отец ходил, добивался. Ну, ему объяснили, дашь семь тысяч, будет твоему сыну вторая группа, больше дашь – будет первая. А за просто так и третьей хватит…» Вот я и думаю, если подать в суд? Ведь мину эту военные закладывали. Значит, государство виновато и должно платить».
Мнусь с ответом. Мол, дело давнее, и доказать что-то очень сложно. Свидетелей того, как ставили эту мину, естественно, нет. А военные будут настаивать, что заложили ее вовсе не они, а боевики. Заур хохочет: «Почему просто боевики? Они и ФСБшники тогда сразу сказали, что мы с братом мину сами ставили, тогда и подорвались. Ну, что боевики нам денег дали, фугас дали, место указали, а у нас, значит, получилось плохо. Об этом даже по радио передавали. Не веришь?».
К сожалению, очень даже верю…
Сомнительная перспектива добиваться для брата «честно заработанной» первой группы инвалидности Заура не особо вдохновляет. Брат на данный момент как раз выехал в Германию. Какая-то гуманитарная организаций определила его туда на протезирование – «ведь ноги нет выше колена, а у нас таких протезов не делают…». Девчонки, разделяющие с нами вечернюю трапезу, сочувственно кивают и цокают языком.
*****
Не желая дальше расстраивать представительниц прекрасного пола, парень тут же, – «к слову о протезах» – начинает травить уморительную байку про то, как в 2003 году его с другими ребятами из Чечни тоже по какой-то гуманитарной программе повезли летом в санаторий в Кабарду. Кормили там не ахти, а напротив жила старенькая совсем бабушка, и у нее был просто роскошный яблоневый сад. Ну и мальчишки, естественно, наладились из этого сада воровать яблоки. Оно нехорошо, конечно, – так ведь мелкие все, кому десять лет, кому четырнадцать, что с пацанят возьмешь?.. Бабуля быстро поняла, откуда к ней пробираются яблочные воришки. Ругалась страшно, кулачком грозила: «Чеченские ублюдки! Я вас всех поубиваю!». Но куда ж ей за ребятами угнаться? Бегали они быстро.
История набирает обороты: «У нас в той группе было где-то пять инвалидов. Ну, мины, то-се. У кого руки нет, короче, у кого ноги. И однажды, когда мы к бабульке в садик полезли, с нами мой друг пошел, Мага, а у него нога по колено оторвана. Только яблок набрали, бабушка из дома как выскочит. Мы – деру! Назад, через забор… Все, значит, перескочили, но Мага одну ногу перебросил и застрял – вторая у него протез, он ее перетащить никак не может, хоть убей! А бабуля к забору на всех парах несется и орет: «Ирод проклятый! Сейчас ноги тебе пообрываю!» И хвать Магу за ботинок. Так протез отстегнулся и в руках у нее остался. А она, прям, побелела, на траву протез уронила, крестится, дрожит вся…».
Благодарные слушатели буквально захлебываются смехом. Рассказчик сияет от гордости. И продолжает расписывать ситуацию во всех подробностях. Соответственно, одноногий Мага висит на заборе и помирает от хохота. А бабушка его лица не видит и думает, что он рыдает. От ужаса старуха совсем зеленеет и, наконец, падает в обморок. Тут уже мальчишки пугаются – вдруг у нее инсульт, инфаркт, что там с пожилыми людьми бывает?.. В общем, подождали, удостоверились, что бабулька в себя пришла, Магу с забора, наконец, стащили и смылись назад в санаторий. А на следующий день старушка сама к ним явилась – не запылилась. С двумя полными ведрами яблок: «Вы, деточки, кушайте, пожалуйста, кушайте…». Дальше, до конца смены, ребята уже к ней в сад, как в гости, ходили. А она, как завидит их из-за забора, рукой машет, улыбается: «Что сыночки, за яблочками пришли? Проходите, берите…»
*****
Да здравствуют истории с хорошим концом! Одна из девушек, небольшого росточка, белокурая, с личиком просто ангельским, встает из-за стола, подходит к затаившемуся в углу зала роялю и начинает тихо и немного неуверенно наигрывать классическую пьеску. Впрочем, на этом тема мин не исчерпана. Другой парнишка тут же рассказывает, как около села Шалажи году в 2001 военные закладывали мины, а несколько предприимчивых мужиков это отслеживали, мины выкапывали и назад перепродавали. Ну да, назад «федералам». По шестьсот рублей за штуку. Говорил – мол, вы не купите, так найдутся другие желающие, которые дадут больше. И «федералы» бухтели, конечно, но покупали. Слушатели покатываются со смеху.
*****
За соседним столом тем временем идет разговор посерьезнее.
Один мальчик, наклонившись к другому, говорит на повышенных тонах: «Вот ты заладил: похищений становится меньше… Так конечно! Уже всех похитили, кого могли! Уже похищать никого не осталось!».
Это утверждение поддерживает и развивает третий парень, повзрослее: «Ну да, всех, кого могли, по 10 раз похитили, а некоторые теперь по одиннадцатому кругу идут!».
Первый не то чтобы не согласен, но разводит руками: «Слушай, слово Рамзана – в республике закон. С ним спорить никто не будет. Если, конечно, не хочет через полчаса оказаться в ближайшей столовой в виде котлеты… А город при нем отстраивается. Ведь становится же лучше!».
В разговор вступает четвертый и тянет задумчиво: «Ну, город – это здорово, да… В 2001 году здесь ничего не было. А сейчас строят. Но, наверное, если бы у меня отца или брата похитили, мне бы уже все равно было – строят, не строят…»
*****
Тут еще один уже взрослый парень начинает без затей рассказывать о том, как похитили его самого вместе со страшим братом. И брата пытали у него на глазах. Ему было 20, а брату 26. И пришить им пытались участие в НВФ, терроризм, оружие, покушения на жизнь сотрудников правоохранительных органов и черт знает что еще. Из братьев выбивали признание. Пытали по очереди. Один из железной клетки смотрел, как через тело другого пропускают электрический ток, и кричал вместе с ним.
Парня слушают молча, внимательно. И, кажется, не со страхом, а с уважением – у человека был опыт, который может выпасть на долю любого из присутствующих. Он выжил и стоит как бы на ступеньку выше остальных. А ему, похоже, просто важно выговориться, объяснить: «Я тебе скажу, пока сам через это не прошел, никогда не поймешь. То есть тебе кажется, что понимаешь, но на самом деле – нет. Я много об этом раньше от других слышал, о том, как забирают, пытают. Думал об этом много, на себя примерял. Уверен был – знаю, о чем речь. А тут: брат лежит на полу, провода присоединяют, и он орет, потому что человек, когда разряд дают, сдержаться не может. Просто не может. Вообще, как бы ни старался. Он стонет, вскрикивает. И я вижу, как они ручку у машинки своей крутят, тело у него дергается, и я в решетку вцепляюсь и ору вместе с ним. Это же брат мой, да я бы жизнь отдал…»
Братья сломались, когда привели их сестренку и доходчиво объяснили, что с ней сделают, если они будут и дальше упираться. Тогда «сознались». Но отец сумел собрать денег – десять тысяч долларов. И выкупил-таки младшего. А старшего пришлось отдать. Его посадили на восемь лет. Хорошо – не двадцать пять…
*****
За окном непроглядная темень. Я, изображая хозяйку, разливаю чай. И уже через полчаса все ребята – а громче всех, позабыв обо всем, бывший испытуемый, – смеются над моей рассказкой о том, как полгода назад на окраине Грозного я сидела в ночи на крыльце чужого дома и умирала от страха, потому что в пяти метрах, в глухих кустах, кто-то жутко шумел, ходил… И были это неизбежно либо кадыровцы, либо боевики… И длился этот кошмар часа три… И я думала, будить ли хозяина, но не стала. Потому что меня, Бог даст, вдруг еще и не тронут, а вот если он выйдет – небось расстреляют в упор. Шум стих к пяти утра. Я провалилась в небытие. А потом, с утра, стала рассказывать хозяину, как мы едва спаслись. А он сказал, что это были ежики. Ежики у него, видите ли, живут в кустах. И по ночам топают…
*****
Кто-то из ребят не остается в долгу и пускается в длинное повествование, как он жил в Комсомольском, а год был – самое начало двухтысячного. Федералы в Грозный вошли. Страшное время. И однажды парень возвращался домой, а рядом гражданская машина остановилась. Вышел солидный, прилично одетый мужчина. То ли чеченец, то ли нет, не разберешь – но точно кавказец. И стал спрашивать, нельзя ли где переночевать. Наш рассказчик – Айнди – позвал к себе. Иначе куда человеку деться? Тот завел машину во двор, и выходят из нее еще четыре мужика. Айнди испугался – дома кроме него только старики и женщины. Но обратного пути нет…
Провел «гостей» в дом, сказал сестренке на стол накрывать. Сели за стол. Тут Айнди уже точно понял – не чеченцы. Решил, была ни была: «А откуда едете? Нет, гость он и есть гость. Не хотите, не говорите. Но любопытно…». Те начинают рассказывать, что азербайджанцы, едут через Дагестан в Петербург. А сюда сами не понимают, как забрались, заблудились, бред какой-то. Айдни не очень поверил, но сделал вид – все в порядке.
В общем, сидят, закусывают. И вдруг со двора, прямо из багажника их машины, раздается такой звук, будто кто-то там ворочается, бьется. Айнди помертвел просто. Все, думает, точно ФСБшиники. В живых никого не оставят. И главное ведь – сам, дурак, их привел, сам во всем виноват… Шум затихает. А минут через пять снова. И снова. И так раза четыре. И тут один из «гостей» говорит Айнди: «Слушай, друг, ты извини, у меня в багажнике, это, гуси. Слышишь, бьются как? Еще передохнут…А мы их на продажу везем. Можно я их во двор к тебе выпущу, а?». Айнди, как зомби, идет за ним к машине. А там, и правда, гуси! Полный багажник! Шипят, страшное дело… Ну, Айнди от облегчения весь политес забыл: «Да вы что, мужики? Какие гуси? Как вас, вообще, сюда занесло? Ведь война!» А те в ответ: «Погоди, какая война?..» Не в курсе были…
*****
Мы сидим глубоко за полночь. Говорим об исламе, христианстве, детстве, любви, семье.
Одна из девчонок кутается в платок, опускает глаза и тихонько спрашивает: «Ребята, скажите, а что для вас – счастье?»
Отвечаем по кругу.
Для каждого разное.
Но начинается с одного – не бояться. Гусей, ежиков, кадыровцев, боевиков, федералов, за себя, за близких.
Просто не бояться.
Потом – все остальное.
