Алексей Макаркин, первый вице-президент Центра политических технологий, главный редактор «Политком.ру», об итогах и наиболее важных событиях 2016 года
Наверное, самое важное в уходящем году – это очень мощный консервативный и евроскептический тренд в рамках Европейского союза, начиная с Brexit и заканчивая референдумом в Италии. Плюс победа Трампа в Соединенных Штатах – это тоже часть этого тренда.
Этот тренд носит ярко выраженный антиэлитный характер, то есть это своего рода восстание индустриального общества, которое пытается опираться на традиционные ценности. С точки зрения этого общества элиты зашли слишком далеко, причем в неправильном направлении, и эти люди пытаются изменить ситуацию.
В каждой стране это происходит по-разному. Не везде речь идет о правом тренде как основной форме протеста – например, в тех странах, где еще есть память о крайне правых авторитарных режимах, там, скорее, поднимаются левые. Это Греция с СИРИЗА, это Португалия, где сейчас у власти левоцентристская коалиция с участием коммунистов, это в какой-то степени Испания, где правоцентристы хотя и выиграли выборы, но смогли сформировать правительство только потому, что левые не договорились по поводу Каталонии (а самое заметное событие последних лет там – это подъем крайне левой партии «Подемос»). Но основной протестный тренд все же правый.
Мы видим его в Америке, видим во Франции, где в следующем году пройдут президентские выборы. Уже сейчас там идее активная кампания, и сейчас для левого избирателя во Франции может возникнуть драматический выбор. Потому что если никто из левых кандидатов во второй тур выборов в следующем году не выйдет (а такая вероятность есть), то с одной стороны будет правоцентристский политик Франсуа Фийон, который выдвигает программу очень непопулярных для левых реформ в экономике в стиле Маргарет Тэтчер и, одновременно, выступает с очень консервативных позиций в морально-нравственной сфере, ориентируется на католическую субкультуру; а с другой стороны – Марин Ле Пен, представительница Национального фронта, который, по ощущению левых, почти фашистский. Но она, судя по всему, будет выступать с достаточно левой программой в экономической сфере, привлекая к себе рабочих и мелких служащих, борясь, в том числе, и за голоса левого электората. Это будет очень драматический выбор, если установится такая конфигурация.
Итак, это антиэлитное движение, причем антиэлитное во всех сферах: это и неприятие политической элиты, это и неприятие той ставки на пост-индустриальное общество, которую сделала значительная часть экономической элиты, переводящей промышленные предприятия на Восток, в Азию. Это и культурные проблемы, проблемы мироощущения, когда та часть общества, которая всегда ощущала себя большинством, основной, вдруг начала чувствовать, что может оказаться в меньшинстве, что ее опережает по влиянию, по ресурсам коалиция меньшинств. Это, в частности, очень серьезно проявилось в Америке и привело к тому, что эта часть общества отвергла не только Клинтон, но и профессиональных республиканских политиков, и проголосовала за человека, который, с ее точки зрения, может что-то вернуть, о хотя бы частично. По крайней мере, вернуть уверенность в том, что ты – большинство, ты правильный, ты нормальный, именно на тебе держится страна. Вот это самый интересный тренд, пожалуй.
И конечно, интересна роль России во всем этом, потому что в России и власть, и большая часть элиты этому процессу симпатизирует, рассчитывая на то, что с этими новыми политиками удастся договориться. Эти расчеты основаны на целом ряде положений, начиная от надежд на то, что в Америке восторжествует изоляционизм, и ей будет не до Украины, не до Ближнего Востока, она будет заниматься своими делами, и заканчивая тем, что, если говорить о консервативном тренде, то он созвучен консервативной волне, которая возникла в России по инициативе власти после протестов 2011-2012 годов – как реакция на этот протест, как стремление консолидировать своих сторонников, мобилизовать их. И, в общем, некоторые направления этой волны близки к тому, о чем говорят эти новые западные консерваторы.
Конечно, везде есть свои акценты – например, там большую роль играет антиэмигрантская тема. В России, наоборот, ее постарались смягчить, притушить – с учетом национального фактора самой России. Но есть и очень серьезные пересечения. Интересно, что россияне, если посмотреть опросы, победу Трампа воспринимают почти как свою победу. И в конце 2016 года, по опросам «Левада-центра», существенно выросла доля людей, которые зотя улучшения отношений с Западом. То есть: «Мы не хотим Запад Клинтон, мы хотим Запад Трампа. Мы с Трампом договоримся».
Но на самом деле, думаю, ситуация гораздо сложнее, потому что, во-первых, везде есть очень серьезная инерция государственного аппарата. Государственный аппарат в отношении России, как правило, настроен куда критичнее, чем те или иные политики, которые могут рассчитывать на сближение с Россией. И эти политики живут не в вакууме. И если когда Трамп пришел к власти, в России было ликование, то сейчас, когда смотрят, кто приходит в команду Трампа, ликование очень серьезно уменьшается. Трамп собирает в свою команду самые разные фигуры, в том числе и очень критично относящиеся к политике России и совершенно не собирающиеся замыкаться в пределах Америки.
Сейчас много говорят и о кризисе Европейского союза, о том, что он вот-вот развалится, что после Brexit будут новые выходы – Italexit, например. Но я бы здесь был осторожен в оценках. Brexit произошел в значительной степени потому, что британцев была и остается своя валюта – фунт. А выйти из зоны евро – куда сложнее и опаснее. Вспомним ситуацию с Грецией, когда греки на эмоциях говорили: мы вернемся в драхме и заживем! Но, немножко посчитав, они пришли к заключению, что вернуться к драхме возможно, но тогда экономика рухнет. И они остались в зоне евро. Сейчас о Греции в России, кстати, говорят очень мало – потому что греческое правительство проводит проевропейскую политику.
Думаю, и с другими странами все будет очень непросто – везде есть своя специфика. Например, специфика итальянского референдума, только что прошедшего, состоит в том, что образовалась очень широкая коалиция против предоставления дополнительных полномочий центральной власти – коалиция, которая выходила за рамки евроскептиков. И сами партии евроскептиков очень разные и конкурируют друг с другом. Там есть люди, очень серьезно идеологически заряженные и выступающие за то, чтобы быстрее сворачивать отношения с Евросоюзом и сближаться с Россией, и есть те, для кого, судя по всему, евроскептицизм – это возможность получить дополнительные очки на выборах, дополнительные голоса. И они из Европы уходить никуда не собираются.
Таким образом, ситуация достаточно сложная. Но очередные разговоры о том, что налицо «закат Запада», на мой взгляд, преждевременны. Дело в том, что западная демократия периодически сталкивается с очень серьезными вызовами, которые, если брать послевоенную историю, иногда носили куда более драматичный характер, чем сейчас. Например, вспомним, как в 1970-е годы трясло Италию: левый терроризм, правый терроризм, заговоры… Казалось, что итальянская демократия держится на волоске. Можно вспомнить о том, с какими вызовами столкнулась Европа в начале 1980-ых, когда в целом ряде стран пришли к власти левые силы. Причем это произошло на фоне усиления «холодной войны», и стоял вопрос, как эти левые будут себя вести, останутся ли они союзниками Америки или нет. Во французском правительстве тогда были даже коммунисты, что было весьма необычно. А в Испании пришли к власти левоцентристы, социалисты, которые исторически были связаны с Испанской республикой 1930-х годов, были наследниками республиканской традиции. При этом неплохо ужились с королем.
То есть таких вызовов в истории было много. И я считаю, что этот вызов Запад переживет. Но это будет уже модифицированный Запад – по сравнению с безудержным оптимизмом предыдущих двух десятилетий, когда считали, что история движется только линейно и в направлении дальнейшего прогресса, движется поступательно. Выяснилось, что нет – в очередной раз выяснилось. Что история значительно сложнее и что неуклонный поступательный тренд может столкнуться с реакцией, которая заставит этот тренд скорректировать. Не отменить, но достаточно серьезно скорректировать. Это, наверное, и есть самое главное из того, что было в 2016 году и что, как мы видим, затронуло и Россию.
