Не следует думать, что концентрация земельных владений в руках церковных структур была неким исключительно русским явлением. Подобное происходило на протяжении Средних Веков по всей Европе, а может даже – и за ее пределами. Монастыри, епископские кафедры, соборные капитулы, университеты (!) и прочие церковные учреждения наделялись приносящей доход недвижимостью – в первую очередь, населенной крестьянами землей. Пути тут были разные – главным образом, фамильные пожертвования, но также и пожертвования властей, и прямые покупки тоже. Причем, как верно указал А. Сэндоу, процесс концентрации этой собственности был дорогой в одну сторону. Ибо не существовало механизма, по которому такая, единожды полученная собственность могла бы быть отчуждена обратно от своего благочестивого владельца. Точнее говоря – почти не существовало: некоторые утраты монастыри все же несли в случае, когда для собственной безопасности либо для прокорма нанятого управленца передавали часть своих земель кому-либо в ленное владение. С течением времени и в условиях слабой документированности отношений такой ленник либо его потомок оказывался в состоянии оспорить сюзеренитет монастыря, доказывая, что владеет своей землей безусловно и независимо – в качестве аллода. Но это все-таки была статистически незначимая экзотика.
Итак, Церковь обрастала землей, а светские владельцы, несущие всю тяжесть службы своему государю, землю неуклонно теряли. И переломить подобную тенденцию могла только центральная власть – причем ценой жесточайшего идеологического конфликта.
В первой половине XVI века это и произошло на большей части Европы. Процесс этот называют секуляризацией церковных земель, а его идеологическое прикрытие – Реформацией. В ходе которой возник ряд принципиально новых религиозных учений, отколовших от Рима целые государства. Надо сказать, что этот, необычайно тяжелый и кровавый процесс растянулся более чем на столетие и завершился первой общеевропейской (т.н. "Тридцатилетней") войной 1618-1648 годов. Зато по его окончании Европа вышла измененной до неузнаваемости – причем, модернизации подверглись даже те структуры, что отстаивали в конфликте "старые ценности": так, католическая церковь после Тридентского собора (1545-1563) фактически полностью пересмотрела свою догматику и традиции внутренней жизни, стала скромнее, значительно сократив свой совокупный бюджет, а в 1582 году, в знак обновления, перешла на Григорианский календарь, заставив государей католических, а затем и – некатолических стран последовать ее примеру.
Стоит также заметить, что религиозно-реформаторские идеи, сходные с идеями Лютера, Цвигли и Кальвина, гуляли перед тем по Европе столетиями – однако без особого воздействия на ход дел. И лишь в XVI веке вдруг обрели горячих сторонников среди широких масс государей Германии, Британских островов и Северной Европы. В чем же тут дело? Наверное, во многом – и, в частности, в жесточайшей земельной нужде коронованных властителей. Они, понятно, и прежде облизывались на церковные владения – но жить эта зависть им не особо мешала. Иначе стало теперь, когда процесс централизации и роста государственных институтов захлестнул всю Европу. А институты, как известно, требуют персонала. Причем, в отличие от прежних времен – светского персонала: офицеров, чиновников. Каковым надо обеспечить прокорм. Или – говоря иначе – источник земельного дохода.
На карте стояло само существование династий – их власти, их государственности. И это, наконец, перевесило традиционный страх перед Римом. Земли были отняты у Церкви и розданы, исходя из государственных интересов.
Едва ли не перед теми же проблемами встал и Иван Великий в конце XV века. Мне уже приходилось отмечать это любопытное явление – двоевременность российской действительности. Будучи в целом – отсталым государством даже в сравнении со странами Северной Европы, Россия в тех или иных частностях порой выходила на самый современный уровень, а то и превосходила его. Так, специфика централизации страны в условиях татарской зависимости привела к тому, что с неотложностью секуляризации церковных земель Иван III, похоже, столкнулся лет на пятьдесят раньше, чем его западноевропейские коллеги. Государю Всея Руси нужны были земли не столько для раздачи приближенным к трону боярам, как написал Сэндоу, сколько для наделения мелкого и среднего служилого люда. А с вельможами-то этот правитель управлялся без особых подачек – опутывая их густой сетью персональных обязательств и залогов. Так, в постоянном страхе и, фактически, будучи под судом, руководили победоносными военными походами "золотые мечи" Ивана Великого – князья Д. Холмский и Д. Щеня. Вообще же, в отличие от своего внука Ивана Грозного, Иван III хорошо понимал, что в ручном режиме можно эффективно управлять приближенными, однако нельзя управлять страной – для этого уже нужна определенная, отчуждаемая от персональной воли первого лица, система. Именно в рамках системного решения проблемы Иван Великий боролся за секуляризацию в целом – а не только путем штучного решения – уполовинивания владений новгородского архиепископа, подпавшего под обвинение в мятеже (в его, ивановом, понимании мятежа).
Пожалуй, российская специфика данной проблемы состояла лишь в том, что церковное имущество со времен татарского владычества в значительной степени обладало налоговым иммунитетом – его устанавливали так называемые "тарханные" грамоты, первоначально выдаваемые ордынскими ханами и, затем, подтверждаемые каждым последующим московским государем. Таким образом, монастырские земли не только не входили в раздаточный фонд, но еще и не приносили в казну никаких налогов. Вот эти две причины и вызвали к жизни ту нелегкую борьбу за секуляризацию, которая началась Иваном Великим в 70-е годы XV века, а завершилась Екатериной Великой в 80-е годы века XVIII.
Шла эта борьба с переменным успехом. Порой, светская власть пускалась на разного рода паллиативы – запрещая, например, новые земельные дарения монастырям. Это ограничение, понятно, жертвователи обходили с легкостью: землю ведь можно не дарить, а обменивать на заведомо неравноценный участок. Столь же эффективны были и ограничения по численности насельников монастырей, способам их пострижения и т.д. Сами тарханные грамоты то отменяли скопом, то восстанавливали под давлением соответствующих лоббистов. Затем снова отменяли и снова восстанавливали. В XVII веке царская власть смогла учредить особую структуру – Монастырский приказ, призванный, согласно Уложению 1649 года, осуществлять судебную власть над большей частью тех лиц, что выводились церковными тарханами из-под светской юрисдикции. Приказом управляли светские (царские) дьяки и по факту не только судили монастырских людей, но и управляли значительной долей монастырских финансов. Что никак не могло нравиться Церкви, старавшейся всеми правдами и неправдами это учреждение ликвидировать. В 1677 году его таки ликвидировали, однако после возродили вновь.
Серьезным же образом в допетровской России бороться за секуляризацию перестали со времен Ивана Грозного. Впрочем, в опричной части своей державы этот эксцентричный властитель все-таки конфисковал как будто земли монастырей – однако проблемы это не решало и вместо раздачи секуляризованных наделов, Грозный принялся перекраивать собственность своих подданных по произвольной прихоти – используя террор невиданной со времен батыева нашествия силы в качестве инструмента. В советских школах учили, что конфискация была направлена в первую очередь на боярские, т.е. крупные земельные владения. Более тщательный, однако, взгляд подметит, что приписывание репрессиям Грозного подобной системы – серьезное преувеличение: системы никакой здесь не было вовсе – под топор попадали люди самых разных социальных страт едва ли не в естественной пропорции. Что породило всеобщий страх и, неизбежно, – оцепенение, паралич воли, военные поражения и глубочайший хозяйственный кризис после столетия бурного экономического роста.
Но вернемся к Ивану III. Задумав секуляризировать церковные земли, этот великий политик, как я уже сказал, пошел путем, сходным с путями своих позднейших европейских коллег. То есть, поставил имущественный вопрос как следствие реформы религиозной жизни. Были извлечены из безвестности и всячески обласканы властью "нестяжатели" во главе с Нилом Сорским и прочими "заволжскими старцами". Некоторое время спустя они уже образовали своего рода партию внутри церкви и, стараниями Ивана Великого, сторонники этой партии получили ряд первоклассных административных постов – вплоть до поста номер один: нестяжателем был, как известно, митрополит Зосима. Можно предположить, что победи тогда нестяжательство, российская реформация была бы весьма похожа на реформацию Генриха VIII в Англии: в стране возникло бы православное подобие англиканской церкви – догматически очень близкой прежнему православию, однако возглавляемой Московским Великим князем. Сохранилось бы священство, а библейские книги вскоре перевели бы на современный русский язык. Вполне возможно, что возникли бы религиозные учебные заведения – лишь злое чудо уберегло Ивана Великого от идеи основать университет в период борьбы с иосифлянами (время появления первых университетов в Швеции, кстати). Увы, не нашлось человека, способного рассказать любознательному московскому государю о роли парижского университета во внутрицерковной борьбе XIII века – уж кто-кто, а он бы оценил сей инструмент в полной мере!..
Однако вышло иначе: противники нестяжателей – иосифляне – смогли отстоять свои интересы. Собор 1503 года завершился их победой. Иван Великий конечно умел держать удар – разумеется, он повторил бы приступ вскоре, но через два года его не стало.
Наследник же – Василий III – это великое начинание своего отца едва не про…л. Судьба подарила ему нестяжательских вождей, о которых Иван III мог лишь мечтать: волевых, образованных, эрудированных. Ярчайшим из них был знаменитый Максим Грек – богослов, публицист, переводчик, долгие годы являвшийся фокусом московской интеллектуальной жизни. Однако недалекий властитель в большей степени исходил из своих личных, сиюминутных властных рефлексов – в итоге Максим Грек отправился в ссылку, а на соборе 1531 года нестяжатели потерпели новое сильное поражение.
Третий приступ в борьбе за секуляризацию связан с "избранной радой" – правительством молодого Ивана Грозного. Похоже, именно протопоп Сильвестр, автор "Домостроя", составил те самые каверзные вопросы царя Стоглавому собору 1551 года, которые ставили под сомнение легитимность церковного землевладения. Но и на этот раз – не вышло: уж слишком сильно вцепилась церковная иерархия в свои угодья.
Не вышло и потом – перемены в самосознании Ивана Грозного сняли вопрос о регулярной секуляризации с повестки дня. Оставив церкви ее земли, Грозный лишил ее всего остального – права на человеческое достоинство, на свободу высказывания, на личную безопасность священнослужителя.
3. И все-таки, говоря о потенциальной прогрессивности несостоявшейся в XV - XVI веке секуляризации церковных земель Московского государства, следует иметь в виду издержки подобного прогресса. Ведь монастыри издавна были на Руси центрами экономического и культурного развития – особенно во вновь осваиваемых, колонизируемых районах. Даже и в XVI веке их значение в этом качестве было значительным – и, дабы их заменить, потребовались бы нешуточные усилия власти. Более того, историки сходятся на том, что экономическая эффективность, уровень благосостояния крестьян а также степень их эмансипации в крупных земельных владениях были тогда выше. Причем, заметно выше. Ведь те же тарханы так или иначе приводили к снижению крестьянских поборов. Таким образом, не только "большой передел" Грозного, но и несостоявшаяся секуляризация, т.е. дробление изъятых крупных монастырских угодий на мелкие дворянские, неизбежно привела бы к первоначальному снижению экономических и социальных показателей. Что я хочу этим сказать? То, что прогресс никогда не бывает бесплатным.
