Осталось привести собственно хронику покорения Новгорода Москвой. Начнем мы с событий 1456 г., опустив далекую предысторию – в частности, весьма непростые и значимые по своим последствиям отношения Новгорода с Александром Невским в 1250-е годы.
Итак, зимой 1456 г. имела место скоротечная военная кампания Василия Темного против Новгорода, закончившаяся феерическим поражением 4 февраля под Руссой превосходящего по численности новгородского войска от московских сил. Это было вообще едва ли не первое военное поражение Новгорода от «низовских войск» в истории. Здесь можно долго рассуждать о причинах разной боеспособности сторон, их боевом опыте и военных традициях – и разговор этот будет бесконечен, как всякий иной, базирующийся на крайне недостаточном фактическом материале. Гораздо понятнее другое – в тот момент Москва в лице Василия Второго ставила перед собой следующие тактические цели:
1. откусить от Новгорода какие возможно колониальные владения;
2. пресечь сами возможности новгородской экспансии на территорию «Низовских земель»;
3. и – главное – создать прецедент признания, пусть словесного, формального – Новгородом московского сюзеренитета хоть в чем-нибудь: в титуловании, в праве на великокняжеский суд. Василий Темный понимал, что когда-нибудь в будущем эти формальные обязательства Новгорода его потомки смогут трактовать как признание вассалитета в отношении Москвы, имевшего место «по старине».
То есть Москва мыслила перспективно, тогда как Новгород на начавшихся после Руссы мирных переговорах в селе Яжелбицы делал акцент на фактических, непосредственных обстоятельствах – торговался по вопросу объема контрибуции, отстаивал свою территориальную целостность покуда возможно – считая, по всей видимости, что более отдаленные и более абстрактные обязательства можно и вовсе будет не выполнять. Последующая история показала, что стратегический подход был куда плодотворнее тактического.
По заключенному в Яжелбицах соглашению, Новгород уплачивал контрибуцию в 10 000 руб. (примерно 2 тонны серебра), терял все земли, приобретенные его гражданами в Ростовской земле, а также соглашался на признание великокняжеского суда в качестве апелляционной инстанции – надеясь, видимо, что реальной возможности судить новгородцев Москва иметь не будет. Обязались новгородцы и использовать великокняжескую печать при оформлении международных договоров (что в самом деле потом соблюдалось), а также не вступать в отношения с врагами московского великого князя (что, напротив, соблюдалось из рук вон плохо – Новгород, в частности, продолжал довольно тесные отношения с Литвой).
Вскоре после ухода московских войск тучи вновь стали сгущаться – не помог даже визит Василия Темного на Волхов «на богомолье» в 1460 г. – отношения почти подошли к точке воспламенения в 1462 г. Но тут Василий Второй умер, а его сыну Ивану Третьему первые годы было, казалось, не до Новгорода.
Тем временем Москва сосредоточила усилия по внесению раскола между Новгородом и Псковом, тогда как новгородские власти пытались убедить Литовского Великого Князя выступить на их стороне в споре с Москвой. Первые в итоге смогли решить свою задачу, тогда как вторые – нет: Казимир Четвертый в силу ряда причин решил всерьез не вмешиваться в конфликт. Это, судя по всему, стало для Литвы роковой внешнеполитической ошибкой, однако, осознали ее в Вильне много позже, после вторичного наступления на те же грабли в 1485 г., когда Иван Третий присоединял к своему государству Великое Княжество Тверское.
Непосредственным поводом к войне 1471 г., похоже, стало приглашение новгородцами с санкции Казимира Четвертого литовского князя – православного гедиминовича, Михаила Олельковича, кстати говоря, двоюродного брата Ивана Третьего. Впрочем, он продержался недолго – внутриновгородские разборки (борьба промосковской и нескольких в разной степени пролитовских партий) и собственные, так сказать, семейные обстоятельства вынудили Михаила уехать восвояси в начале 1471 г. – характерно, что в отместку негостеприимным новгородцам уезжающий князь разграбил со своим отрядом все ту же многострадальную Руссу. Другими пунктами непосредственных противоречий с Москвой стали нарушения Москвой договора 1456 г. относительно московско-новгородского владения Вологдой и Волоком Ламским, а также независимое от Москвы положение нареченного новгородского архиепископа, не желавшего ехать на поставление к митрополиту.
Затем была Шелонь, и, после, новый мирный договор, на удивление новгородцев – сравнительно для них благоприятный. Согласно подписанному 11 августа в селе Коростынь соглашению, Новгород уплачивал 15.5 тысяч рублей, торжественно отказывался от права на заключение договоров с Литвой, приглашение оттуда служилых князей и поставление архиепископа Киевским, а не Московским митрополитом, признавал великокняжеские судебные полномочия в несколько больших, чем в прежнем договоре, масштабах, брал на себя обязательства не давать пристанища врагам Ивана Великого (конкретно, по списку имен) - и, в общем, все. Иван Третий даже не стал въезжать в покорившийся город – однако, главная бомба была заложена в малозаметной детали: в тексте договорных грамот Новгород настойчиво величался вотчиной Великого Князя. Московская сторона и раньше использовала это понятие, однако новгородцы прежде подобного не признавали. Теперь, стало быть, признали.
А значит, все прочие оговорки, ограничивающие властные полномочия Москвы, были в значительной степени эфемерны.
Осенью 1471 г. новый новгородский владыка Феофил торжественно прибыл в Москву на поставление – назад он уехал с тридцатью освобожденными пленниками, взятыми после Шелони.
О своих возросших судебных полномочиях в Новгороде Иван Великий вспомнил в 1475 г. 21 ноября в сопровождении двора и войска он прибыл в город на Волхове и, после череды обязательных пиров и официальных приемов, принялся творить суд и расправу. Было разобрано, причем публично, великое множество частных дел, однако, по странному стечению обстоятельств, большинство осужденных оказалось приверженцами именно пролитовской партии. Так почти невинная строка Коростынского договора позволила ему без особого видимого насилия ощутимо изменить внутриполитический баланс в городе, а заодно повысить собственную популярность среди низших слоев населения, традиционно входящих в экстаз при виде непосредственно совершаемого твердой рукой правосудия. В Москву Иван Третий вернулся 8 февраля 1476 г., в день памяти св. Федора Стратилата.
Затем, в 1477 г., впервые в русской истории был проделан трюк, известный ныне каждому ее любознательному жителю. Состоит он в том, что как бы сами собой «представители народа» вдруг начинают слезно молить верховного начальника расширить над ними свои властные полномочия (избраться президентом, отменить выборы, распустить парламент, перебрать людишек по собственному усмотрению, судить всех по законам военного времени и т.д.). А верховный начальник в свою очередь нехотя соглашается на предложение, но лишь выставив встречные условия, еще больше эти его полномочия расширяющие.
В тот раз дело было так: некоторая новгородская делегация с неопределенным мандатом покорно просила дозволения именовать московского властителя «государем», а не «господином», как прежде. Едва ли надо здесь объяснять, в чем состоит разница и сколь она принципиальна. В ответ в Новгород отправилось великокняжеское посольство, заявившее, что «пойдет навстречу пожеланиям трудящихся» при условии передачи внутреннего управления Новгородом в руки великокняжеской администрации. На этот заход вече ответило восстанием – были перебиты сторонники промосковской партии, сами же послы нетронутыми отправились восвояси, унося вполне почтительный по форме, но резко отрицательный по смыслу ответ. Ивану Великому только этого было и надо.
На «Полит.ру» публиковались заметки Л. Усыскина об Аристотеле Фиорованти, Василии Темном, о литовской реконкисте, о личности Ивана Третьего и о Андрее Боголюбском
