«Суверенитет» – под таким названием издательство «Европа» выпустило в свет сборник, призванный окончательно зафиксировать для «узких специалистов» (тираж 1000 экз.) главный лозунг наметившейся государственной идеологии. Презентация сборника прошла в «Александр Хаус» в последнюю среду июня с личным участием Владислава Суркова. Внимательный читатель сразу увидит, что сборник распадается на две почти равные части. Первая – выдержки из Посланий президента Путина и их (посланий) апологетика (Дмитрий Медведев, Владислав Сурков, Виталий Третьяков, Валерий Фадеев, Максим Соколов), утверждающая, что главная задача как внешней, так и внутренней политики – Суверенитет. Вторая часть (начиная с работы Александра Филиппова) – в основном реферативная, по материалам работ зарубежных философов прошлого, дает понять, что суверенитет – лишь утопия, в лучшем случае – нереализованный проект европейской цивилизации. Есть и острое авторское критическое рассуждение на ту же тему, принадлежащее телеведущему Максиму Шевченко, в котором разумному сомнению подвергается действительный суверенитет СССР на том основании, что Запад манипулировал его внешней политикой в свою пользу. Алексей Чадаев прямо пишет: «Путин же, защищая суверенитет как ценность…оказывается в крайне слабой позиции», т.к. для сохранения целостности страны правильнее взять на себя какую-то конкретную задачу в русле политики реальных хозяев мира.
Однако в оглавлении сборника это смысловое деление отражения не нашло. Неясно – в силу сознательного желания ограничиться намеком на парадоксы политической мысли или в силу честной нерефлексивности редакции. Тем не менее: «суверенитет должен быть – суверенитет невозможен» – такова окончательная формула предъявленной последовательности текстов. То обстоятельство, что «Суверенитет» – именно сборник, а не авторский текст, очень важно – так сделана заявка на идеологический дискурс, рассуждение в общественной коммуникации. Однако его-то мы и не получили, в предложенном виде тексты образуют лишь коммуникативное противоречие, но не обозначают проблему. В чем причина?
Налицо стремление составителя дать выдвигаемым идеологемам основательный философский бэкграунд. Следует приветствовать по сути первое официальное признание необходимости политической философии как ресурса развития страны. Но все философские концепции в книге выглядят взятыми взаймы, «в аренду» на короткий срок, т.к. не становятся источником самоутвержающегося, суверенного рассуждения, их же проблематизирующего. Главным политическим философом, которому позволено говорить в сборнике не в пересказе, а своими словами, стал Франсуа Пьер Гийом Гизо – рефлектирующий политик постреволюционного, но, разумеется, домарксистского способа мышления. Проблема суверенитета для него неразрешима, поскольку ни пути немецкой классической философии, ни ее проблематизации марксизмом, ни тем более проблематизации самого марксизма Гизо не проходил. Поэтому он не знает, что проблема суверенитета, в общем-то, решена.
Суверенны те сущности, что способны полагать себя сами. Таковы мышление и нравственное действие. Власть же суверенна ровно в той мере, в которой эти сущности в ней реализуются, если она сама строит себя на их базе. Тогда суверенитет становится самоограничением и самопринуждением власти (см. также по этому поводу Карла Шмитта, упомянутого в сборнике, но по иному поводу). Источники суверенитета, будучи принимаемы властью, позволяют ей отличаться от силы (в том числе и силы народа, свергающей правительства), но не всегда противостоять ей. Гизо, по существу, не различает силу и власть, сила же не может быть суверенной. Всегда найдется сила еще большая, неважно – сила народа или другого государства. Иными словами – стремление к суверенитету вовсе не гарантирует (и может быть, и не помогает) выстоять в силовом противоборстве, хотя и является одним из механизмов развития власти. Выражается подлинное стремление к суверенитету в процессе целеполагания, а не в идеологическом оправдании уже поставленных целей.
Возможно, дело вовсе не в проблематике суверенитета, а в проблематике государства в современном мире, с которой мы пока не разобрались. Ведь не случайно еще советское руководство подвергалось критике со стороны ортодоксальных коммунистов Тито (почти рынок) и Мао (тоталитаризм похуже СССР) за отказ нивелировать роль государства и за возрождение государственных форм управления времен Российской империи.
Почему мы вынуждены культурно нищенствовать, так ограничивая себя в авторах, которых читаем «по теме»? Почему обращаемся к опыту преодоления революции только во Франции? Т.е. к опыту в сущности неуспешному, если учесть историческую длительность французского революционного процесса и количество революционных эпизодов. И игнорируем опыт Англии, которая с революцией «разобралась» раньше Франции больше чем на сто лет, и раз и навсегда? Разве британская «монархическая демократия» не ближе к желаемой «демократии суверенной», чем постоянный цикл «революция-контрреволюция», изобретенный французами? Ведь именно в этот цикл нас втягивают «внешние управляющие» постсоветским пространством: «революция Ельцина – контрреволюция Путина – новая цветная революция для России».
Представляется, что подлинная идеологическая работа невозможна, если она не опирается на традицию свободного философствования, частично прерванную в советские годы. Тогда все было сделано наоборот – официальные, «факультетские» философы должны были обслуживать идеологов и обосновывать их суждения. Но так было не всегда. Сама социалистическая (и советская) идеология выросла из практики реализации марксисткой философии. Ленин и Сталин еще философствовали сами. Теперь наша интеллектуальная ситуация объективно постмарксистская, нам нужно проделать работу по проблематизации марксизма как концепции уже реализованной, восстановить линию преемственности в философии по отношению к немецкой классике и ее проблематизации. Следует сказать, что действительное философствование в российской культуре не прекращалось, хотя и «не замечалось» по возможности философией официальной, «факультетской». Эти философы не уходили в подполье, не становились диссидентами. Мераб Мамардашвили, Михаил Петров, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков, Георгий Щедровицкий, другие. Не только «зарубежный, но наш» Иван Ильин. Наша интеллектуальная ситуация и в том, что мы нерефлексивно, неосознанно шарахнулись от немецкой линии к линии англосаксонской интеллектуальной традиции в 1991 году, а с 1999 года так же нерефлексивно и неосознанно хотим к ней вернуться.
Экономисты, пришедшие к власти в 1991 году, свергли «Государство» с пьедестала основного места реализации разума (как сказали бы немецкие классики) в обществе, или реализации мышления, как сказали бы русские постмарксисты. Взамен мы должны были поверить, что таковым местом является Рынок, т.е. вся совокупность рациональных сделок, пронизывающих всю человеческую деятельность. Именно «Рынок» – разумен. А государство – лишь проекция этой действительности, одна из систем управления внутри нее. Эта позитивистская, эмпирическая интеллектуальная традиция дала мощь британской, а теперь и американской политической деятельности. Ведь рынок включает рациональность чисел, а не только рациональность слов (значений), как государство. Рынок содержит в себе уже и опыт, эмпирию, тогда как для государства его опыт трансцендентен и экзистенциален, его единственная собственная форма – революции.
Но что мы смогли из этой традиции взять? Лишь специфические либеральные идеологемы, употребленные не по назначению. Действительного (а значит осознанного) анализа философских оснований этой традиции в современной ситуации для России не было. Для нас такой анализ невозможен и без критики (а не простого забвения) марксистского и постмарксисткого наследия. Теперь же нас призывают вновь забыть о «Рынке» и вернуться, ничего не помня даже о ближайшем прошлом, к вере в «Государство» как основной институт homo sapiens. Представляется, что сама ситуация выбора (между «Рынком» и «Государством»), заданная таким образом, является ложной и тупиковой для продуктивного самоопределения.
Сегодня вместо «экономистов» к власти пришли люди с проектом. Идеологически они обязаны будут доказать всем, что их проект создания современных энергетических корпораций и есть проект страны. Проектная идеология сама по себе основана на немецкой интеллектуальной традиции. Ведь проект – это стремящееся и способное к реализации идеальное построение. Проектировщик (и организатор реализации) обладают бесспорной властью в рамках своего проекта в силу самой формы мыслимости такой сущности, как проект. Отождествляя систему реализации проекта с государством, мы получаем вполне понятный заказ на идеологию «усиления государства», подталкивающую к рассуждениям о суверенитете. Известны, однако, и другие сценарии участия (использования) государства в большом (т.е. мировом, глобальном) бизнесе. Достаточно вспомнить историю Ост-Индской компании, а также общий британский принцип ведения войны за морем в пользу своей экономики при либеральных внутренних порядках. Дело, таким образом, не в формальном идеологическом выборе между «Рынком» и «Государством», а в критической и рефлексивной рецепции интеллектуальных философских традиций, позволяющей ставить содержательные и адекватные цели. Мы же до сих пор считаем, что эффективность целеобразования не зависит от его философских оснований, которые могут быть выбраны из «соображений удобства» для политической рекламы.
Выход сборника «Суверенитет» хорош уже тем, что позволяет впервые судить о наших интеллектуальных обстоятельствах в политике на основании публичного акта, документа, а не вынужденной реконструкции «тайных замыслов власти». Тема обязательно должна быть продолжена.
