Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с известным журналистом, одним из основателей российского телевидения Олегом Попцовым. Беседовала Любовь Борусяк.
Любовь Борусяк: Сегодня мы снова пришли в гости к Олегу Максимовичу Попцову. Вторая наша беседа будет посвящена СМИ, в создании которых роль Олега Максимовича очень велика. Прошлый наш разговор закончился тем, что мы подошли к моменту, когда возникла идея создания ВГТРК как альтернативного проекта по отношению к существовавшим тогда Центральному телевидению и Центральному радио. Конечно, это была политическая история в первую очередь.
Олег Максимович, чья это была идея, и как это началось?
Олег Попцов: Идея была вашего покорного слуги, но она была высказана без какого-либо его желания в этом участвовать. Эта идея была высказана мною, я был членом парламентского комитета по СМИ. Я активно работал в журналистике: сначала главным редактором журнала «Сельская молодежь», а позже, в момент появления российского парламента, был заместителем главного редактора «Московских новостей». Идея участия в выборах ко мне пришла, когда я был еще главным редактором «Сельской молодежи», а непосредственно в выборах я участвовал как первый заместитель главного редактора «Московских новостей». Журнал «Сельская молодежь» был безумно популярен, и уже тогда я был достаточно активно связан с телевидением, которое меня постоянно вытаскивало на какие-то передачи. Моя неопытность проявилась в одной курьезной ситуации. Однажды меня пригласили на дискуссию в программу «12-й этаж». В то время только начались первые опыты с ток-шоу на телевидении.
Л.Б.: Это была первая такого рода молодежная программа.
О.П.: Да, в начале 90-х. Я приехал на эту передачу. Съемки шли, по-моему, шесть часов. После трех часов съемки объявили перерыв, я прыгнул в машину и поехал к себе домой, мне необходимо было туда съездить. Дома я переоделся и вернулся назад. Съемки продолжаются дальше, и вдруг оператор спрашивает:
- Это Попцов?
- Да, Попцов.
- Но он, по-моему, был в другом костюме.
Я приехал, переодевшись в другой костюм, можете себе это представить? Съемки остановили. Я снова поехал домой, переоделся в старый костюм, и только после этого съемки продолжились. Если человек никогда не работал на телевидении, он не знает этих законов. Я всегда вспоминаю этот эпизод со смехом, но так все начиналось.
Когда прошли выборы и меня избрали депутатом, я стал работать в Комитете по СМИ. А дальше началась какая-то нервозность, потому что участие в выборах было довольно напряженным. Я имею в виду не сами выборы, а тот момент, когда уже избрали Верховный Совет и избирали Ельцина. Я находился в центре событий – был делегирован демократами вести работу среди коммунистов, потому что меня все коммунисты хорошо знали. Тогда сложилась такая ситуация: было 30-35% настроенческих демократов, 30-35% закоренелых коммунистов и 35-40% болота, которое металось то туда, то сюда. Верховный Совет выбирался по принципу ротации из состава съезда. Прошли первые выборы Верховного Совета. На этих выборах очень неплохо проявили себя демократы: они попали во все комитеты и были там едва ли не большинством. В Комитете по СМИ, в который я входил, я и высказал тогда соображение о том, как я вижу концепцию телевидения. Я был активен, и меня хотели сделать руководителем. Вы спрашиваете, как все это началось? Ельцин сделал мне несколько предложений. Мы ведь с третьей попытки избрали его председателем Верховного Совета.
Кстати, там были интересные сюжетные линии: Попцов и избрание Ельцина председателем Верховного Совета – Попцов и избрание Хасбулатова заместителем председателя Верховного Совета. Вообще, Хасбулатова именно я предложил. Когда избрали Ельцина, надо было избрать зама. Начали предлагать одного, второго, третьего…
И тогда я говорю:
- Вы что, совсем с ума сошли? У нас федеративное государство, ребята. Премьер (Силаев) – русский, президент – русский, вы понимаете, что замами надо делать кого-то из представителей нацменьшинств. Вы понимаете, что государство у нас федеративное; безумие, если мы этого не сделаем. Вас чему-то опыт большевиков научил? Они были достаточно мудры: каждую республику возглавлял первый секретарь, принадлежавший к коренной национальности, а вторым секретарем у него был русский. Среди членов Политбюро присутствовали все республики: там были азербайджанцы, грузины и так далее. Какая у нас самая большая нация после русских? – Татары. Но татарина подходящего тогда не нашлось. Был, правда, один такой, но… не подходил.
И тогда я говорю: Есть один такой человек. Его фамилия Хасбулатов, по-моему, он с Кавказа.
Ельцин: А кто он?
Мне подсказывают: Чеченец.
Я говорю: Ну, вот, видите, его знают. Он – чеченец.
Ельцин: Чеченец? А причем тут нацменьшинство?
Я отвечаю: Ну, как это причем? Национальный кадр.
Ельцин: А Вы его знаете?
Я отвечаю: Не могу утверждать, что я его лично и хорошо знаю, это не так. Но могу вам сказать, что этот человек был секретарем комитета комсомола МГУ, а дурака на эту должность никогда бы не избрали. И потом, он имеет два образования: экономическое и юридическое.
Так появился Хасбулатов, так он стал заместителем председателя Верховного Совета. Я думаю, что я не ошибся. Потому что когда Ельцин уехал в Эстонию, начался бунт против него в руководстве Верховного Совета, и только один Хасбулатов из всего окружения Ельцина его не предал. Это все было у меня на глазах. Только один Хасбулатов сказал «нет», и только поэтому удалось погасить бунт среди так называемых заместителей и членов президиума.
А потом эта история имела продолжение. Ельцина избрали президентом, и значит, надо было вновь избирать председателя Верховного Совета. Я предложил избрать Хасбулатова, и Ельцин на съезде вносит эту кандидатуру. Но тогда была такая «пенная» демократия, и свои кандидатуры выдвинули сразу несколько человек: Шахрай, Лукин и еще два человека. Ну, и никто не прошел, в том числе и Хасбулатов.
Ельцин говорил:
- Вот, я выступил. Меня не поддержали, Хасбулатов не прошел и так далее. Это вы виноваты – вы мне подсказали выдвинуть Хасбулатова.
Короче, дальше работаем до следующего съезда без председателя Верховного Совета. Подходит следующий съезд – и снова выборы. Снова выдвигается Хасбулатов.
Ельцин говорит: Ни в коем случае!
Ельцин не поддерживает Хасбулатова, и Хасбулатова избирают. Хасбулатов никогда не мог простить Ельцину, что он его не поддержал. Никогда!! Ельцин был человеком в какой-то степени упертым: он медленно принимал какие-то решения. То есть Борис Николаевич не стайер, он не мог бежать длинные дистанции, он – спринтер. Вот если возникала критическая ситуация, следовала моментальная внутренняя мобилизация, и срочно принималось решение. Как только ситуация входит в нормальную стадию – все покатилось.
Теперь о том, почему возникла идея создания альтернативного телевидения. Когда Ельцина избирали президентом, это была пытка – добиться эфирного времени в «Останкино». Тогда существовало только одно «Останкино». Горбачев блокировал эти попытки, а Кравченко отдавал честь Горбачеву. Было понятно, что России без своего телевидения не может быть. И вот тогда я сказал, что нужно создавать российское телевидение. Меня моментально поддержали Михаил Полторанин, Белла Куркова, и тогда эта идея начала крутиться. Я тогда сказал, что создавать надо не Гостелерадио, а создавать надо компанию. Во-первых, это соответствовало формату мировых компаний, потому что нигде не существует Гостелерадио, и мы должны встраиваться в международный рисунок, в международный стиль. Во-вторых, это уже будет конкуренция: есть «Останкино», и есть еще Российская телерадиокомпания. У всех советских республик уже было свое национальное телевидение, а у России своего телевидения не было. Ведь «Останкино» являлось всесоюзным телевидением.
После этого Борис Николаевич мне стал делать разные предложения. Сначала он мне предложил возглавить его пресс-службу. Потом он мне предложил стать министром печати, чему я был очень удивлен. Ведь есть же Полторанин, зачем? Но Полторанина он хотел передвинуть вице-премьером по другим делам, у него был такой замысел. Он к нему хорошо относился. Потом мне сделали предложение стать министром культуры. Я тоже отказался. Тогда меня спрашивают: «А кто?» Я сказал, что у меня есть такой человек, Чурбанов. Не тот, не зять Брежнева, а совсем другой человек, замечательный парень, умница. Он работал в сфере культуры, работал у меня в областном комитете комсомола в Ленинграде. Он прекрасно все знает и был бы замечательным министром культуры. Но Силаев сказал: «Нет». Предложили Михалкова. Я ответил, что нет смысла делать Михалкова министром культуры. Зачем? Михалков – и сельский клуб, ну, представьте его там. Он там только съемки делать может, а деревней нужно заниматься. Тогда на пост министра культуры начали выдвигать актеров.
Потом было еще одно предложение сумасшедшее – я тоже от него отказался. Как я уже говорил вам, я был тогда первым заместителем Егора Яковлева, и у нас была масса планов: мы хотели создать несколько филиалов «Московских новостей» за рубежом. Я поехал создавать такой филиал во Франции и практически создал его. Потом нужно было делать еще один филиал в Англии или в Германии. Ведь в то время «Московские новости» были очень популярной газетой. И тогда Белла Куркова и Михаил Полторанин предложили: если будем создавать компанию, нужно, чтобы ее возглавил Попцов. И меня вновь приглашает Ельцин.
А до этого была еще одна такая интересная вещь. Когда я отказался во второй или в третий раз, Ельцин говорит: «Ну, вы хоть мою пресс-конференцию можете провести?» Я дал согласие, и проводил первую пресс-конференцию Бориса Николаевича Ельцина как председателя Верховного Совета. Это был спектакль. А работал я тогда в «Московских новостях». В этот день я вел номер и находился в типографии; она в двух шагах от Белого дома. Когда вел номер, я предупредил, что сейчас уйду, а если будет звонить Егор Яковлев, скажите, что я спустился в типографию. Я сделал это, зная колоссальную ревность Яковлева к Ельцину и его ревность по поводу того, что я стал депутатом российского съезда. Яковлев был депутатом союзного съезда, а я стал депутатом российского съезда. Он очень ревниво к этому относился.
Я пошел проводить пресс-конференцию. Это был битком набитый зал. Мы ведем пресс-конференцию, и вдруг я понимаю: что-то происходит не то. Ельцин все время отвечает невпопад. Я ничего понять не могу. Ему задают вопрос:
- Господин председатель Верховного Совета, а какие у нас будут отношения с Америкой?
Он смотрит и говорит:
- Нам предстоит многое сделать. И, конечно, мы будем это делать, потому что это очень важно.
И вдруг я понял, что он плохо слышит на левое ухо.
Я ему говорю:
- Борис Николаевич, разрешите я пересяду.
Я сел справа от него, стал ему подсказывать ответы. Все встало на свои места, пресс-конференция прошла очень хорошо. А дальше я расскажу о том, что происходило в «Московских новостях». Там шло заседание. Собрали коллектив, обсуждали следующий номер, и вдруг во время этого обсуждения заходит такая ядовитая секретарша и говорит:
- Егор Владимирович, вот вы тут совещаетесь, а Олег Максимович ведет пресс-конференцию Бориса Николаевича.
Яковлев: Что за глупости? Он номер ведет.
Звонит в типографию: Где Попцов?
Ему отвечают: Попцов в типографии.
Яковлев секретарше: Вот, послушай.
Одновременно он пытается включить телевизор, а телевизор не работает. Яковлев, озверев, кидает в него что-то и разбивает телевизор. Это была такая сцена! Короче, после этого я приезжаю и ничего не говорю. Но потом мы, конечно, объяснились.
И вот после этой пресс-конференции – а может быть, на ее волне – возникла та самая идея предложить Попцова. А я начинаю опять отказываться. И тогда Ельцин произнес потрясающие слова. Он смотрит на меня и говорит: «Так вы что, вообще не хотите нам помочь?» И я согласился. Это было сумасшедшее решение. Понимаете, ничего нет: ни стола, ни комнаты, ни стула, ни здания – вообще ничего нет. Есть только бумага: назначить Попцова Олега Максимовича председателем Российской компании телевидения и радио. Это я только потом придумал логотип «ВГТРК». Так вот, лежит бумага – и больше ничего! А дальше ты выходишь на улицу – и ничего нет. Никого нет.
Я тогда ему сказал:
- Борис Николаевич, давайте вернемся в революционные годы. Дайте хотя бы маузер и кожаную тужурку.
Ельцин:
- Маузер не обещаю, а с тужуркой решим.
Л.Б.: Выделил?
О.П.: Нет. Я ничего не сказал Яковлеву о новом назначении, это сделал Полторанин. Я позвонил Полторанину и сказал:
- Вот, смотри, чего ты сделал. А теперь, иди и скажи об этом Егору, я ничего говорить не буду.
Я приехал, продолжал работать в «Московских новостях». Первый, кому я позвонил, был Анатолий Лысенко. Позвонил ему прямо из кабинета в «Московских новостях». Я сказал, что только сейчас назначен председателем Российской телерадиокомпании, и предлагаю ему пост гендиректора. А он не понимает, о какой компании идет речь.
Л.Б.: Гендиректором не существующей пока компании.
О.П.: Лысенко спрашивает: А что там есть?
Я отвечаю: Ничего.
Лысенко: Вообще ничего?
Я: Эту компанию надо создать, Толя.
Лысенко: А сколько времени у меня есть?
Я: Три часа, не больше.
Через полтора часа он мне позвонил и сказал: я согласен.
И вот так все началось. Первый сбор и первое совещание мы проводили в Госкомитете на Пятницкой в кабинете Ложкина. Он там работал. Это была крошечная комната. Один человек стоял на шухере, и если кто-то из начальства появлялся, в дверь стучали и все замолкали. В этой комнате сидел я, сидел Лысенко, потом появился Буневич, потом появилась Лена Дмитриева – мы создавали концепцию команды. Решали, какую команду надо собрать. Здания же нет – негде садиться. Я поехал к премьеру Силаеву, сказал, что вот такая у нас ситуация, здание найти нужно.
Он говорит: здание? А какие есть предложения?
Я отвечаю: здание нужно найти, какие тут еще могут быть предложения.
Силаев: Ну, давай искать.
Мы с Иваном Степановичем в одной машине объехали весь город, и в конце концов остановились на здании, которое находилось на Ямском поле.
Л.Б.: А это здание пустое было?
О.П.: Нет. Там работало колоссальное строительное управление по Сибири, Уралу и Дальнему Востоку.
Л.Б.: То есть его надо было выселить?
О.П.: Ну, конечно, надо было кого-то откуда-то выселять. Мы посмотрели еще одно здание на Соколе – его предложил Полторанин, – но оно не подходило. И вот состоялось заседание правительства, на котором Силаев сказал, что ВГТРК мы будем размещать на Ямском поле. Начальник строительного управления возражает: мол, как же так?
А Силаев ему: Но вы же занимаетесь Сибирью, Уралом и Дальним Востоком. Вот и поезжайте туда, там и работайте. У вас там будет офис, вы будете ближе к своей территории. Зачем вам офис в Москве?
Короче, мы их выдавливали постепенно, и это было очень трудно. Поэтому здание занимали не сразу, а кусками. Но, понимаете, там же надо было все перестраивать. К тому же было ясно, что этого не хватит, надо было найти еще здание. Надо было, чтобы это здание находилось поблизости от Ямского поля, и тогда мы нашли здание, которое находится на углу Ленинградского проспекта и улицы Правды. В нем находился «Главптицепром», который курировал и опекал Руцкой. Так вот, здание мы получаем кусками, а надо же создавать компанию.
Л.Б.: А сроки какие-то были определены?
О.П.: Сроки мы ставили только сами. Понимаете, трудно было говорить о сроках, потому что правительство вообще ничего в этом не понимало. Ельцин вообще ничего в этом не понимал. В общем, я чувствую, что здание нам не отдают, и я говорю об этом Силаеву. А тогда у нас уже появились первые камеры. Я занял на это деньги у Святослава Федорова, с которым у нас были очень хорошие отношения. Я приехал к нему и говорю:
- Вот мне поручили создать компанию, но пока у нас ничего нет, денег нет. Дайте мне под честное слово 150 тысяч долларов. Я готов дать вам расписку.
Федоров говорит:
- Ты с ума сошел, ну, какая расписка.
Л.Б.: А для него это были доступные средства?
О.П.: Да, у него был глазной центр, а это большие деньги. Я получил 150 тысяч долларов, и мы купили две или три камеры. И вот с этого все началось. А на Яме помещений специальных не было, там надо было еще очень многое построить. Постепенно здание освобождалось, и тогда я договорился о проведении строительных работ с Морозом – есть такой строитель. Кроме того, нам помог Юрий Михайлович Лужков. Надо было строить внутри, во дворе. И, не перегораживая улицу, во дворе были поставлены подъемные краны на Ямском поле, и там началось строительство. Это целая история, я не буду сейчас в это углубляться – это совершенно ненужные детали, – тем не менее, мы там начали активное строительство. Это было старое управленческое здание, со старыми перекрытиями внутри, а мы построили в дворовой части совершенно новое здание с железобетонными перекрытиями, словом, все как полагалось. И самым большим революционным шагом было то, что актовый зал я переделал в двухэтажную информационную студию.
Л.Б.: Для «Вестей»?
О.П.: Да, для «Вестей». Я помню, когда глава CNN приехал к нам в гости и посмотрел на эту студию, он вообще ошалел. Кстати сказать, это произвело впечатление и на Олега Добродеева, когда он принял пост. Он сказал, что не ожидал, что здесь сделана такая неподражаемая вещь. Это, конечно, была лучшая информационная студия в Советском Союзе.
Л.Б.: Олег Максимович, а почему сначала радио появилось?
О.П.: Потому что на строительство телевидения требуется гораздо больше времени. А для радио мы студию в Останкино выбили, и стали оттуда вещать. Это была моя тактика, что надо о себе заявить. Если вы не имеете телевидения, то вы имеете радио. И тогда вы уже оказываете влияние на среду обитания. Это были два этапа: сначала было радио, а потом телевидение.
Л.Б.: Радио – это был 1990-го год, а телевидение – уже май 1991..
О.П.: У радио была своя история. Каждый человек чем-то гордится, и когда меня спрашивают об этом, я говорю, что самым удачным проектом было создание российского радио. Там если не все, то почти все получилось, все идеи. Радио в компании занимался только я: проводил там летучки, слушал передачи, разбирал там программы. И я могу вам сказать, что сегодня оно полностью сохранило задуманный контент, расширило его, и сегодня это радио, которое по уровню культуры, по концепции передач вне конкуренции. Это не какая-то болтовня, это очень интересная социальная проблематика. А что касается культуры – ну, что там говорить. Здесь можно послушать и рок тяжелый, и джаз, и классическую музыку. Там практически нет попсы, а есть настоящая культура.
Конечно, руководители «Останкино» были категорически против создания Российской телерадиокомпании.
Л.Б.: Они воспринимали вас как конкурентов?
О.П.: Конечно, они видели, что может появиться конкурент. Я сказал: это прекрасно, если будет конкурент, прекрасно, если будет две компании. А еще лучше, если будет три компании.
Л.Б.: Олег Максимович, для хорошего телевидения нужны хорошие люди. Расскажите, где вы их взяли?
О.П.: Понимаете, нам нужно было собрать команду. Конечно, главную скрипку на первом этапе играл Толя Лысенко, который знал людей. И мы стали постепенно их перетягивать к себе. Но дело в том, что мы были нищими: Россия не имела своего бюджета. Это еще был Советский Союз, и давление Михаила Сергеевича было колоссальным. Но надо сказать, что у меня было два главных союзника в правительстве: премьер Силаев, и его первый заместитель, Скоков. Деньги пробивал Скоков, но его, как правило, поддерживал Силаев.
И однажды Силаев говорит, что денег нет, но их можно занять у Гаона. А я с ним был знаком. Это израильский миллионер, который выделил в свое время России 800 миллионов. Тогда вице-премьером был Кулик. 800 миллионов страна задолжала Гаону и так их и не отдала. Как вы помните, из-за этого арестовывали наши суда. Мы с Буневичем едем в Швейцарию – у Гаона там офис, – и он выделяет нам 70 миллионов долларов. Это была такая ловушка. Гаон ставит нам условие, что его фирма будет покупать и передавать нам оборудование. Тогда я говорю Буневичу, что так нельзя. Тем не менее, какое-то оборудование мы купили, а потом от контактов с ним отказались. Потому что Гаон стал покупать «бэушную» технику и нам ее передавать. Это было неприемлемо.
Л.Б.: А деньги-то вернули потом?
О.П.: Какие-то деньги вернули потом, но никакими 70 миллионами мы не воспользовались. Нельзя этого было делать: в этом случае мы стали бы рабами Гаона. Тем более что Гаон вошел в контакт с французами, а у французов есть практика: если вы у них что-то купили, то отныне нужно покупать только у них. Это было невозможно. К тому же тогда на телевизионный рынок уже начали выходить японцы, кроме того, мы еще покупали американскую технику, европейскую технику. Но первые деньги были получены, толчок был сделан, мы начали медленно обустраиваться. Денег не хватало, и добывать их было очень трудно. Кстати, первая реклама появилась на российском телевидении. Почему? потому что у меня были хорошие контакты с американцами. Был, например, такой Тристан Делл – способный американский авантюрист. В общем, это тоже были шаги, которые как бы расширяли наш диапазон.
Что касается формирования команды, то здесь нужно было учесть два момента. Ведь что такое телевидение? Это театр плюс завод. Вся техническая часть живет по нормам завода, вся творческая часть – по законам театра: девочки, против кого сегодня дружим? Это такой террариум, где количество интриг нескончаемо. Почему это происходит? потому что у человека происходит отравление. Когда он попадает на экран, у него резко возрастает самомнение, часто не соответствующее его данности. Это всегда было колоссальной проблемой, но, тем не менее, факт оставался фактом.
Во время создания телекомпании я внимательно изучал опыт западного телевидения, опыт американского телевидения. Я вылетел с целой группой коллег в Америку, чтобы установить контакты с американским телевидением. Этому способствовал, в частности, Тристан Делл, который помог организовать американскую поездку. Я там встретился с руководителем фирмы Диснея.
Л.Б.: Вот почему у нас так много было Диснея. Я помню, что была программа «Дисней по пятницам».
О.П.: Это я придумал программу «Дисней по пятницам».
Л.Б.: Насколько я помню, это были фильмы для детей и подростков?
О.П.: Да. Я там познакомился с президентом фирмы, у нас были очень хорошие контакты. Мы ввели в сетку вещания программу «Дисней по пятницам» – это была прекрасная передача.
Л.Б.: И еще по субботам и воскресеньям мультики диснеевские показывали. Плюс еще были в выходные дни трансляции НБА, плюс была «Служба спасения 911».
О.П.: Да, я со всеми компаниями американскими установил контакт.
Л.Б.: Еще были гонки «Формула-1».
О.П.: Это все мы делали с американцами, и это было одно направление. Вторым направлением была Европа. Когда я познакомился с американским и европейским телевидением, я пришел в ужас: я понял, что на нашем телевидении ничего собственного нет. Кроме «Что? Где? Когда?» и КВН. А все остальное содрано. Все абсолютно!!!
Л.Б.: Только без лицензии.
О.П.: И я сказал, что мы должны создать абсолютно свое телевидение, телевидение со своим стилем. Мы сразу распределили обязанности: я взял на себя информацию, общественно-политическое вещание полностью, а игровые программы отдал Толе.
Л.Б.: И развлекательные.
О.П.: Дело не в этом, я не хочу сейчас касаться некоторых вопросов. Понимаете, как говорится, «я не даю и не беру». Это – мое правило. Поэтому я вам должен сказать, что поначалу было очень бедно. Денег не было, реклама появилась позже. И трагедия истинная наступила, когда к власти пришли младореформаторы. Младореформаторы вообще не выделяли денег. А мы должны были создать не просто российскую компанию с распространением в пределах России, но и компанию мирового значения, мирового масштаба с трансконтинентальным распространением.
Тогда мне позвонил космонавт Титов, с которым я тоже был очень хорошо знаком. Он рассказал, что на Шаболовке строят 25-этажное здание Центра слежения за космическими полетами.
Л.Б.: Это рядом с телевизионным зданием?
О.П.: Да, рядом с Шаболовкой. И я решил его выкупить у военных. Тогда был такой переходный момент – сплошной недострой, нищенство. Мы вели переговоры с министром обороны, переговоры постоянно прерывались, они отказывались. Короче, мы купили у них это здание за 16 миллионов деревянных рублей. В переговорах участвовал министр обороны. Проходит четыре дня после покупки, у меня раздается звонок из американского посольства: «Господин Попцов, мы хотели бы с вами встретиться». И ко мне на Яму приезжают американцы с предложением купить у меня это здание за 18 миллионов долларов. Можете себе это представить? А я его только что купил, как я могу его продать? У нас на этот счет были потрясающие замыслы, потрясающие проекты. И когда это увидел Лужков, он сказал, что сам будет курировать этот объект. Предполагалось построить международный телевизионный центр, где все агентства, аккредитованные в России, имели бы возможность арендовать помещения. Более того, там предполагалось построить торговую сеть. Это был потрясающий проект.
Л.Б.: Почему же ничего не вышло?
О.П.: Потому что Борис Николаевич не дал ни копейки денег. Вообще ни копейки!
Л.Б.: И что с этим объектом стало?
О.П.: Уже после того, как я ушел, я спрашивал об этом проекте у Олега Добродеева. Он ответил, что все там так и осталось до сих пор, но здания он не продал.
Но давайте возвратимся к ВГТРК. Понимаете, после того, как ты уже нашел площадку, нужно создавать контент. А для этого нужны люди, нужна команда. Мне, может быть, было проще и легче, потому что всю свою жизнь я работал с молодежью. Я был секретарем обкома комсомола, потом первым секретарем ленинградского обкома комсомола, потом в ЦК комсомола работал. Я был главным редактором журнала «Сельская молодежь», потом в Союзе писателей был секретарем по работе с молодыми писателями. И, естественно, в этой ситуации надо было набрать команду молодых. Я понимал, что другого выхода нет, но чисто профессионально это неправильно.
Л.Б.: Почему неправильно?
О.П.: Сейчас скажу почему. Когда я посмотрел все информационные выпуски: американские выпуски, информационные выпуски ВВС и так далее, – я понял, что нам ближе всего контент ВВС. Кстати, у меня сложились очень хорошие отношения с ВВС. Я решил, что мы будем создавать информационную программу, ориентируясь на вариант ВВС. Это очень сильная, профессиональная программа с выраженной индивидуальной составляющей. Нам необходим был элемент индивидуализма, поэтому появились слова «авторская программа». И тут мы сцепились с Познером, который был не согласен с тем, что должны быть авторские информационные программы. Моя задача была создать такие программы. Мы стали набирать молодежь.
Почему это не делается на Западе? Потому что ведущему должны верить. Люди – они как устроены? Если они видят пацана, они ему не верят: у него нет жизненного опыта. У ведущего информационной программы должен быть жизненный опыт за спиной, ему должны верить. Это очень важная вещь, и поэтому я старался двадцатилетних не брать, а брать людей несколько постарше. Потом они начинали стареть, и им верили больше – это естественно.
Л.Б.: Что их привлекало на ВГТРК?
О.П.: Я сказал, что это будет канал свободы слова. Очень многие в руководстве самого телевидения сопротивлялись этому. Тот же Толя, он не понимал меня. Он все время говорил, что Попцов занимается политикой. А я ему отвечал, что это не я занимаюсь политикой, а политика занимается мной.
Л.Б.: Тем не менее, политики на канале было много.
О.П.: Мы строили здание свободы слова, и я предложил Ельцину концепт открытой политики.
Он спросил: А что это такое?
Я ответил: Это когда власть все знает о своем народе.
Ельцин: Это хорошо.
Я: И народ все знает о своей власти.
Ельцин: Да, это – наш стиль, наша политика.
Л.Б.: Олег Максимович, а из тех, кто пришел в команду, кого вы бы могли считать своим достижением?
О.П.: Не знаю, плохо это или хорошо, но я вырастил Сванидзе; плохо или хорошо, но я вырастил Доренко. Они все прошли через меня, я их всех поднимал.
Вы понимаете, как складывалась ситуация? В 1991-м году, во время путча, меня пригласили к Ельцину; по-моему, это было 19 августа. Там сидели Полторанин, Шахрай, Станкевич. Было принято решение убрать Кравченко. Мы сидим в этом кабинете, и я говорю, что этого делать не надо пока. Я буду создавать ВГТРК. Я взялся за это, и я буду это делать, тем более что первые шаги уже были предприняты. Надо постепенно подыскать человека на место Кравченко, а пока руководить «Останкино» будет Михаил Никифорович Полторанин как министр печати. А я буду помогать. И тогда Полторанин делает хитрый ход, он такой коварный человек. Он предлагает в «Останкино» Егора Яковлева. Когда я возглавил телевидение, а Яковлев остался работать в «Московских новостях», Егор очень болезненно воспринимал это. И он принял это предложение. Принял, ничего не понимая в телевидении. Егор был блестящим журналистом, и мы с ним исповедовали одну веру.
Я стал приглашать на ВГТРК ребят из газет, с радио. И это было очень важно, потому что умеют мыслить только пишущие журналисты. На телевидении мыслить не умеют, они умеют делать картинку. И как только зависал компьютер, каждый ведущий становился беспомощным, как ребенок. Поэтому передо мной стояла задача: научить телевидение думать. И я отдал этому все свои силы. Я приходил на разработку передачи, я писал сценарии передач, я играл роль первого ведущего, учил людей ходить по студии. Это было невероятно тяжело, этому сопротивлялись. Операторы приходили в бешенство от того, что Попцов придумал движение в студии. Что это такое?
Представляете себе, Гурнов входит в студию, садится, вешает пиджак, спрашивает, что у нас новенького сегодня, и говорит: «Давайте с этого и начнем. Поехали». Все это дело чрезвычайно оживило эфир, это было просто революцией. Двух ведущих в информационной программе придумал тоже я. Потому что я сказал: «Это должен быть театр. Вы должны общаться в кадре, подкалывать друг друга, вы должны шутить в эфире, вы должны создавать атмосферу театра, и тогда вас будут смотреть».
Далее стоял вопрос о том, что надо приглашать человека в информационную программу, приглашать его в студию. Об этом тоже говорили, что этого нельзя делать ни в коем случае.
Л.Б.: В гости?
О.П.: Да, для диалога. Это вот тогда появились слова: «гость в студии». Тогда! Познер говорил, что это нарушает все, что только можно. Если пригласить специально для беседы, то нет вопросов, а ты в студию приглашаешь. И не просто в студию, а в информационную программу. Сначала мы даем сюжет, а потом в студии появляется человек для его обсуждения. Все это я потом перевел на ТВЦ. Прекрасно в эту школу вписался Колосов Илья, которого на сегодняшний день я считаю самым одаренным и талантливым ведущим. Умница, и все, как надо.
И вот надо было создать новый стиль. Здесь, вы понимаете, нельзя смотреть отстраненно. Ведь когда я был редактором «Сельской молодежи», я производил шокирующее впечатление, потому что я давал идеи. Я не признаю человека, который не может вместить ни одной идеи. А если приходил журналист и понимал, что ты его учишь, то все тебе возвращалось многократно. И тогда уже появлялись идеи с другой стороны. Ведь так важно работать со своей командой в одно касание. С Толей Лысенко я мог работать в одно касание. Он был очень ироничен, но и я ироничен. Он все время подкусывал, но прекрасно понимал, что получит такой ответ, что…
Л.Б.: …мало не покажется.
О.П.: Да, мало не покажется. Но Анатолий Григорьевич очень любил деньги. Я к деньгам был равнодушен, хотя я понимаю, что это мой порок. Помню, ко мне пришли руководители компании и сказали: «Олег Максимович, мы просим вас пересмотреть свою заработную плату, потому что если не пересмотрена заработная плата руководителя компании, то нельзя изменить заработную плату подчиненных». И я уступил. Мою заработную плату изменили, а после этого стали менять заработную плату другим.
С одной стороны, я был депутатом и был в центре событий, а с другой стороны, я создал телевидение. Мы начали снимать все события: съезды, заседания и так далее. И у депутатов произошло помешательство. Каждый день, когда я приходил на заседания Верховного Совета, я заходил через заднюю дверь, чтобы не привлекать внимания.
Л.Б.: Все хотели в эфир?
О.П.: Нет, но я часто слышал слова: «Только что говорили о тебе. Они требовали твоей отставки». А вот, например, потрясающая сцена. Идет съезд. Я спускаюсь вниз, в холле стоят автоматы, откуда депутаты звонят домой. И вот стоит какой-то депутат и говорит:
- Люсенька, здравствуй. Ну, как у тебя там дела? Ты меня видела сейчас? Как это? Да, у шестого микрофона. Да не может этого быть.
Л.Б.: Вот я ровно об этом и говорю.
О.П.: Это было полное сумасшествие. Потом мы от него постепенно отошли, но, тем не менее, традиции остались. Был и «Парламентский час», и все что угодно.
Л.Б.: Это занимало половину прай-тайма.
О.П.: Я уже говорил, что у меня был принцип – сделать открытую политику, сделать открытое телевидение. Тогда еще не было большого форматного телевидения – оно все-таки появилось уже при младореформаторах. Тогда начались колоссальные сложности: полное отсутствие денег, торпедирование денег. Когда я приходил к Егору Гайдару, он говорил: мы же платим вам зарплату. Будьте благодарны за это.
Я отвечал: вы нам должны давать не на зарплату деньги, а на развитие. Зарплату мы заработаем сами. Это разные вещи, Егор Тимурович.
В общем, нам было тяжело. Постоянно было безденежье, и было очень трудно. Выходить из положения стали, когда появилась реклама, и это уже был второй этап развития.
И опять о команде. Конечно, мы собирали команду, но, понимаете, она должна быть многоплановой. Какой-то пул брался из газет – газетчики к нам приходили. С радио к нам приходили, кто-то приходил из «Останкино». Потом мы их вырастили, и всех этих ребят, всех корреспондентов Добродеев утащил на НТВ. Все они прошли школу ВГТРК, все!!! А почему это произошло? Гусинский давал деньги, а у нас денег не было.
Л.Б.: Олег Максимович, к вам пришли фантастически популярные ведущие ночных новостей. Они очень недолго проработали, и потом все уехали корреспондентами за рубеж. Для популярности «Вестей» это был большой удар, конечно.
О.П.: Это неверно вы говорите. Это не было ударом.
Л.Б.: Для зрителей это все-таки было ударом.
О.П.: Вы понимаете, они никуда не ушли, они остались на телевидении. Просто мы стали создавать свою международную корреспондентскую сеть. В Англию можно послать человека, который владеет английским. Для этого они и поехали туда, чтобы создать нашу международную корреспондентскую сеть. И мы ее создали. Это сразу сделало эфир наполненным.
Л.Б.: Может быть, сделало. Но мне кажется все-таки, что одно дело, когда они выходили в эфир регулярно, и совершенно другое дело, когда они спорадически делали репортажи.
О.П.: Они этого очень хотели. Смотрите, Сергей Брилев прошел эту школу – и потом вернулся на ВГТРК ведущим. Кстати, он сменил в Англии Гурнова. Вообще, у меня сложились очень хорошие отношения с ВВС. Это я перехватил программу «Вторая русская революция» у ВВС. Сначала они хотели ее отдать «Останкино», но председатель ВВС сказал: нет, мы отдадим ее господину Попцову.
Л.Б.: Олег Максимович, а как появилась знаменитая, фантастически популярная «Санта-Барбара»?
О.П.: «Санта-Барбара» появилась после нашей поездки в Америку.
Л.Б.: Вы имеете в виду вашу первую поездку?
О.П.: Нет, это было позже. Я установил много контактов. Мы закупили «Санту-Барбару». Потом я перезнакомился со всеми актерами сериала, они все были у меня в кабинете на Ямском поле. Ведь нам же нужно было заполнять эфир, своего продукта не было.
Л.Б.: И фильмов у нас тогда еще не было.
О.П.: Да, кино у нас тогда не было, нам надо было заполнять эфир, и вот мы стали покупать «Санту-Барбару» и другие сериалы.
Так вот, с одной стороны, было очень важно создать команду эфирную, а с другой стороны, надо было создать команду управленцев. Это было довольно трудно, потому что мы не хотели брать людей из «Останкино». Мы не хотели, чтобы у нас был почерк «Останкино», мы хотели, чтобы у нас был свой почерк. И мы его вырабатывали.
Хотя заслуга Егора Яковлева как руководителя «Останкино» заключалась вот в чем. Он был блестящий газетчик, и создал информационную программу «ИТА-новости», от которой Эрнст потом отказался. Это была настоящая информационная программа. Первые годы работы мы контактировали с Яковлевым. Потом между нами была схватка за Шаболовку. Мне очень важно было, чтобы она досталась России: предполагалось создать там «Российские университеты». Яковлев хотел забрать это себе, но мы все-таки выиграли. И когда впоследствии там был создан канал «Культура», и я ушел, я имел с Ельциным разговор о том, чтобы «Культура» обязательно осталась у России.
Л.Б.: Олег Максимович, ситуация была такая странная! С мая по август 1991 года канал выходил короткими кусочками и занимал лишь небольшой отрезок эфира. Я помню, что 13 мая мы вышли в эфир, прошло три месяца – и после путча канал становится государственным и получает 21 час эфирного времени. Ситуация непростая: еще недавно иметь всего пять часов вещания, и вдруг получить целых 20. Для заполнения этого времени нужно огромное количество материала. Что было сделано, как вы тогда справились с этой ситуацией?
О.П.: Ситуация была сумасшедшая, а не странная. Начались закупки программ.
Л.Б.: Но ведь вчера еще ничего не было, а завтра уже эфир.
О.П.: Когда на нас это свалилось, мы собрались и поняли, что поезд идет, и что вагоны надо заполнять. Вбрасывалось все, что попадалось под руку, чтобы заполнить эфир. Некачественного материала было достаточно много, но, увы, мы оказались в таком положении. Дальше, мы максимально активизировались в плане закупки. Появились «Санта-Барбара» и другие сериалы. Было трудно, но мы это пережили. Стало нарастать количество программ. После этого началось максимальное увеличение персонала, потому что кто-то должен был все это делать. И мы начали набирать персонал. Постепенно мы стали делать игровые программы. Были очень хорошие детские программы.
Л.Б.: Да, я помню «Там-там новости».
О.П.: Мы покупали программы. Например, одну программу купили у Михаила Лесина – он занимался тогда продажей программ. Все это мне пришлось пережить. Я прекрасно понимал, что в этой ситуации мы должны и можем выиграть только за счет информационного потока. И мы выиграли! Самыми рекламособирающими передачами стали информационные и информационно-аналитические программы. Мы ввели в сетку вещания много программ такого типа, там была масса названий: «Момент истины», программа «Без ретуши». Кстати, это я придумал ей название. Понимаете, когда я работал в журнале, 80% названий придумывал я. Я – выдумщик, и я любил это делать. Я умел это делать и делал с удовольствием.
Второй колоссальной проблемой было придумать оформление эфира. Я понимал, что такое макет и что такое дизайн. Я увидел, что на телевидении этого вообще никто не понимает. Когда я ввел должность главного художника, все взбесились. Зачем?! Прежде всего, надо было оформить «Вести». Что делать? Я собрал 250 сотрудников и пригласил художников, которые предложили свои разработки. Началось обсуждение. Я готов был провалиться, настолько ужасным было то, с чем я столкнулся. Спорт на телеканале тогда вел замечательный человек – Александр Иваницкий.
Л.Б.: Да, он был руководителем спортивной редакции «Арена».
О.П.: И я предлагаю в качестве оформления к спортивным передачам работу Матисса. Помните, там такие летящие бегуны? Громадный Иваницкий наклоняется, рассматривает картину и говорит: «Но, Олег Максимович, они же без шиповок». Все!!! После этой реплики я говорю: «Все свободны».
Л.Б.: Но ведь там были не только спортсмены?
О.П.: Помните заставку к «Вестям», это была такая мультяшка с лошадками, помните?
Л.Б.: Конечно.
О.П.: Никто ничего не понимает. Не понимает смены цветов, не понимает, что такое опадающие листья тюльпанов. А программа-то об одиночестве. То же самое и с «Вестями»: никто не понимал, причем тут лошади. Сижу, слушаю – там Сорокина выступает, Дроздов – а я спокойно говорю: «На древнеславянском слово «весть» обозначает лошадь. Потому что лошадь приносила первые вести. На лошадях вести приносили, машин не было. И вот так появилось оформление к «Вестям».
CNN приезжает к нам в гости, и я показываю им оформление к нашей главной информационной программе: табун несется по голубому земному шару. Делаем первый прогон. Тернер стоит на балконе, смотрит и говорит: «Потрясающе. Господин Попцов, я ничего подобного не видел. Это просто невероятно!»
Или, например, такая история. Эфир, «Вести». Сорокина в клетчатом платье. Ну, вы же понимаете, что это такое, – плывет весь эфир. Я смотрю на нее и говорю: ты что, с ума сошла? И ты еще делаешь замечания по оформлению! Немедленно переоденься! И больше не возникай.
Л.Б.: В общем, вы всех заткнули, простите.
О.П.: Нет, я вам скажу вот что. У меня есть правило – никогда не вмешиваться в эфир. Да, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется, но ты существуешь для того, чтобы это угадывать. Ты обязан это угадывать. Вот, скажем, события в Чечне. Коля Сванидзе ведет эфир. Показывают полевой госпиталь; в палатке идет операция, оперируют солдата. Сванидзе говорит: этому мальчику 21 год, он не знает, что скоро умрет, и его не будет. Вы знаете, я схватил трубку: «Ты что, с ума сошел?!! Сейчас у экрана его мать, ты что сделал?!» Наше дело рассказать, показать, а реакция – это уже не моя функция. Ну, я ему врезал! По-моему, он так и понял, почему нельзя это делать…
Придумываю новую передачу. Хочу пригласить на нее Егора Гайдара и обыкновенную семью: дедушка, бабушка, сын, внуки. И они задают вопросы Егору Гайдару. Готовим эту передачу. Я пришел в студию, объяснил, кто и где сидеть должен, как задавать вопросы, все объясняю, даю задание. Делали эту работу на Шаболовке. Через три месяца мне говорят: «Олег Максимович, все нормально – мы сделали». Завтра – эфир. А я предупреждал их, что посмотрю передачу сразу в живом эфире.
Включаю телевизор: Здравствуйте. Сегодня у нас в гостях семья Егора Тимуровича Гайдара.
Спрашиваю автора: Что ты сделал?
Автор: Понимаете, Олег Максимович, приглашать семью – ну где ж ее возьмешь?
Вот такой тупизм. Поэтому и результат был соответствующий. Первый вывод, который я сделал, состоял в том, что у телевидения есть одна колоссальная проблема. Заключается она в том, что замысел мог раздавить исполнителя. Они были беспомощны, замысел оказывался в пять раз сильнее исполнителей, они не справлялись с замыслом. И ты, человек, придумавший программу, разработавший ее режиссуру, вынужден был ее снимать, потому что не мог смотреть на это. Мне стыдно было смотреть на то, что я придумал. Ты разработаешь программу, и вдруг к тебе подходит режиссер и говорит: «Олег Максимович, а может быть, эту программу поведете вы?» Ты потратил столько времени, а отдачи абсолютный ноль, и ты откатываешься назад просто в отчаянии.
Возвращаюсь к ВГТРК, Я его возглавляю. Березовский звонит Сагалаеву и спрашивает: «Сколько стоит Попцов?» Сагалаев растерялся и сказал, что это невозможно обсуждать. Он рассказал мне об их разговоре только через три месяца после этого звонка. Березовский говорит: «Эдик, ты ничего не понимаешь. Каждого можно купить, надо только точно назвать цену». Это мне передает Сагалаев. Березовский просит меня о встрече. Я соглашаюсь, поскольку ничего этого не знаю, естественно. Он уже купил первый канал, и я, понимая, что он хочет сделать, на всякий случай беру с собой юриста, Лену Дмитриеву. Приезжаем в его офис.
- Вот я хотел с вами поговорить. Вы знаете, столько несправедливостей. Ну, разве справедливо, что все руководители банков евреи?
Л.Б.: Это Березовский так говорит?
О.П.: Да. Лена, которая наполовину еврейка, медленно начинает сползать с кресла.
Березовский: Вот мы сейчас посоветовались, и решили рекомендовать от нас в правительство Потанина.
Потанин становится членом правительства. И что, прежде всего, делает банкир Потанин? – Переводит все счета таможни в свой банк. Какая разница между русским Потаниным и евреем Березовским? Один в один.
Л.Б.: Так вас-то он все-таки пытался купить?
О.П.: Нет. Дальше он начинает говорить, что вот хорошо бы сделать то-то и то-то… Я сижу, слушаю, и потом спрашиваю его: «А зачем вам второй канал?»
Л.Б.: Ну, два канала лучше, чем один.
О.П.: Да, примерно, так он мне и отвечает. Я говорю:
- Вы же с Гусинским соревнуетесь. У Гусинского канал – и у вас канал; у Гусинского газета – и у вас газета; у Гусинского журнал – и у вас журнал.
Березовский: А вы что, считаете?
Я: Да нет, просто разбираюсь.
Проговорили мы два часа, и в конце я сказал:
- Борис Абрамович, вот я слушаю вас, и должен вам сказать, что я оппонент ваш. Я знаю вашу диссертацию, и ее название: «Принятие решений в чрезвычайной ситуации с минимальными финансовыми потерями». Это была попытка, но он получил от ворот поворот. С Березовским у меня не было никаких отношений.
Могу вам сказать, что я поддерживал создание НТВ. Гусинский просил меня поговорить об этом с Ельциным, и я с Ельциным поговорил. Но потом Гусинский стал лавировать, он хотел купить у нас Шаболовку и так далее, и так далее. Тем не менее, у нас были с ним нормальные отношения. Просто они хотели использовать меня, чтобы канал НТВ получал дивиденды государственного канала. Я тогда сказал: «Я поддержу создание НТВ, но то, о чем вы просите, это неправильно. Вы же частный канал организуете, почему он должен получить бесплатное распространение?» Тут у нас искра прошла, и мы поссорились.
Я поддерживал создание НТВ, хотя было очень тяжело, когда наши люди уходили туда на большие деньги. Все корреспонденты пришли туда, зараженные вирусом ВГТРК: свобода, свобода мышления превыше всего. Корреспонденты стали рассуждать в эфире, делать выводы какие-то, потому что все прошли у нас школу. Я помню, что мы на этой почве сцепились с Познером, который утверждал, что в информации не может быть аналитики. Я говорил, что может, но она должна быть сформулирована предельно кратко, буквально в одной фразе. Я видел такие выпуски на одном американском телеканале, но не у Тернера. Вот, допустим, ведущий там говорит: «Вчера прошли выборы в сенат Калифорнии. Победу одержал Том Симпсон. Но вы же знаете, кто такой Том Симпсон». Вот нужная тональность. И я своих людей учил этому.
Вот сейчас я встречаю Брилева. Он очень способный парень. Я спрашиваю его:
- Ну как?
- А как? Наступаешь себе на горло и делаешь у себя на горле.
Л.Б.: Да, сейчас все телевидение так у нас работает.
О.П.: Конечно. А Илья Колосов не работает так. Я ему все время говорил: «Тебе не дают сказать, пригласи собеседника. Изобрази из себя дурака, и пускай он тебе все разъяснит». Можно пригласить чиновника из правительства, и спросить у него, а вот я не понимаю, почему там цена повыше? Ну, объясните мне. И тот начинает плавать, что-то там бормотать. И ты видишь либо идиота из правительства, либо человека, который вынужден что-то объяснять. «Ах, вот как? Значит, они там зарабатывают?» Этот человек понимает, что он уже все продал, поэтому он просто вынужден сказать: «Ну, наверное, да». Колосов это делает блестяще.
Одной из очень серьезных проблем ВГТРК было техническое оснащение команды. И здесь роль таких людей, как Буневич, была ключевой. Мы пережили два тяжелых этапа: события 1991 года и 1993-го года. В 91-м году мы запустились. Я тогда находился в Белом доме круглосуточно, и у нас не было распространения. Мы материалы снимали на кассеты, передавали в поезда, самолеты, и их привозили на места. Нам надо было проложить кабель, чтобы выйти на Урал. Я дал задание Буневичу. В ночь с 19-го на 20-е августа он мне звонит: «Все, сигнал пошел. Мы можем выйти на Свердловск». Понимаете, они сделали такую же работу, как связисты во время войны: они зубами держали провод, чтобы шел сигнал. Кравченко ничего не знал, безусловно, а Лазуткин знал. У нас была пятая колонна там. Вообще об этом знали только трое: Буневич, Лазуткин и я. Теперь мы могли выйти на Свердловск, а для Ельцина вы понимаете, что это значит?
Л.Б.: Родной город.
О.П.: Но нужно было получить разрешение министерства связи. Я позвонил заместителю министра Иванову, причем звонил я из Белого дома в Министерство связи СССР. Это была потрясающая сцена.
Я: Мы вышли на Урал. Просим вашего разрешения.
Он: А платить будете?
Я: Конечно, без всяких разговоров.
Он: А пошли они все на… Этот Горбачев… Давайте!
Я звоню в приемную и говорю, что должен зайти к Ельцину. Я был в штабе, он меня сам вытаскивал без конца. Когда я вам рассказывал о том, как они мне предлагали возглавить «Останкино», это же было как раз тогда, в 91-м году. Я быстро поднимаюсь к Ельцину.
Говорю: Борис Николаевич, мы вышли на Свердловск.
Ельцин: Что, там показывают ВГТРК?
Я: Да.
Ельцин: Не может быть.
Я: Показывают, Борис Николаевич.
Ельцин: Ну, поздравляю.
Вот это было так. Был еще один момент. На самом верху нам дали комнату для радио. Нам надо было подключить к распространению радиолюбителей. И вдруг там идет сигнал: Москва, Москва, вы нас слышите? Борт 264, через двадцать минут совершаем посадку в Казани. Какая у вас есть информация? И мы передаем им информацию морзянкой. Вы знаете, у меня слезы на глазах, когда я слышу, как отстукивают эти точки-тире. Это было просто невероятно. Так было в Белом доме с 19-го по 21-е августа. Я тогда еще Толе позвонил и сказал: «Все кассеты, которые есть, надо немедленно запаковать и вывезти из здания. Все вывезти из здания, потому что может быть атака, может быть штурм».
Трагедией был 1993-й год. По сравнению с ним 1991-й год – это, конечно, ничто. А вот 1993-й год – это была настоящая трагедия. Если бы в 1993-м ВГТРК не сделало того, что оно сделало, всё, мы бы пришли к гражданской войне. Почему? К этому времени мы два года уже отработали в парламенте, и произошла ротация, о которой я вам говорил вначале. Большинство в Верховном Совете взяли коммунисты. Они были большинством во всех комитетах, и поэтому случилось то, что случилось. Поэтому они не выходили из Белого дома: они считали, что пришли к власти.
Когда захватили мэрию на Арбате, Брагин был в истерике. Но я просчитал ситуацию – все-таки не зря я жил в политике. Я в ней разбирался. Когда в субботу случилось столкновение на площади перед Министерством иностранных дел, то есть в двух остановках от Белого дома, я понял, что это было спровоцировано. Таким образом пытались оттянуть милицию от Белого дома. А это значило, что в тот момент там должно было что-то произойти. Милиция не клюнула на это и осталась около Белого дома.
Помню, я пришел к себе в кабинет, вызвал всех и сказал: «Переводим компанию на круглосуточный режим». И мы работали круглосуточно в полном составе. И вот наступает 3-е и 4-е число. У меня вся команда на месте, у Брагина все гуляют – воскресенье. Никого нет вообще. Начинается штурм. Он в истерике. Каждые десять минут мы перезваниваемся. Машина-то врезалась в нашу радиостудию, а не в останкинскую. Когда «Взгляд» выступал там в эфире, призывая всех разойтись по домам и выпить пива, у Толи чуть не случился сердечный приступ – это же его команда.
Л.Б.: Я помню, это говорил Александр Любимов.
О.П.: Да, это было ужасно, отвратительно. И потом эти люди набросились на Брагина, который не имел права отключить эфир. А Брагин тогда мне позвонил и сказал: «Я отключаю эфир».
Перед этим нас лишили управления эфиром. Я был в Австрии, где должен был делать доклад. Мне позвонили туда и сказали, что вышел указ N1400, который начинал действовать с 8 часов. А у нас в 18 часов «Депутатский клуб». Я сказал, что в 18 часов мы пропускаем его, потом всем пожимаем руки – и до свидания. И нашелся «энный» человек, который позвонил Полторанину и сообщил, что Попцов перешел на сторону Хасбулатова. Я прилетаю в Москву и немедленно провожу совещание. Веду совещание, звонит вертушка, я снимаю трубку. Потом рассказывали, что мне позвонил Филатов и говорил, как меня защищали «энные» люди и Анатолий Григорьевич. Но я тоже не дурак, у меня в окружении Коржакова были свои люди. И позвонил мне не Филатов, позвонил мой человек по вертушке.
Костиков потребовал, чтобы наша команда сделала признание в преданности Ельцину.
Л.Б.: Где, в эфире?
О.П.: Написали письмо. В «Останкино» узнали про это и сказали, что таких холуйских писем они не писали. Это «Останкино» сказало, вы понимаете?! Вот такая ситуация. Потом произошло то, что произошло, и у нас отобрали кнопку в «Останкино», потому что Попцов «перешел на сторону Хасбулатова». И вот 3-4-го случаются эти события. Я вызываю Буневича и спрашиваю, сколько нужно времени, чтобы сделать перекоммутацию. Буневич говорит, что нужно пятнадцать минут.
Я звоню министру связи и говорю:
- Атакуют «Останкино», я перевожу управление телевизионной сетью на ВГТРК.
Министр:
- Правильно, Олег. Я с тобой согласен.
Мы все сделали, ловим момент, когда отключается Брагин, и вдруг снова звонок министра: «Олег, а ты не можешь мне написать бумагу с твоей подписью, что ты принял это решение?» Я послал его матом, но, конечно, моментально послал ему и эту бумагу. Понимаете, это такое холопство было!
Белый дом. Они сидят, идет заседание. Гаснет экран. Крики: «Ура, мы задушили эту гадину», «Мы сейчас повесим Ельцина», «Мы победили». Все обнимаются. Хасбулатов сидит и улыбается, напротив него сидит Абдулатипов, который все время на переговоры ходил. Смотрит мрачно. И вдруг, через семь минут на экране вспыхивает логотип «РТР». Хасбулатов говорит: «Это – конец».
Л.Б.: Он потом это отвергал.
О.П.: Я говорил ему: «Понимаешь дорогой, это мне сказал сидевший напротив тебя Абдулатипов. Я только могу оценить твой ум, потому что ты понял все». Он понял, что это ВГТРК, и что это Попцов. Но я трижды мирил Ельцина с Хасбулатовым. Когда я приходил к Ельцину, все говорили, что пришел человек Хасбулатова. Когда я заходил к Хасбулатову, говорили, что пришел агент Ельцина. Я был в контакте и с тем, и с другим. Хасбулатова вообще я сделал, как я вам об этом уже рассказывал. Так что, вот такая была ситуация. И потом Александр Минкин через два дня в «Московском комсомольце» сказал, что Россию спасли Попцов и ВГТРК.
Обстрел Белого дома – это еще один сюжет. Я утром позвонил Ельцину, он был в Завидово. Трубку взял Коржаков. Я попросил передать трубку Борису Николаевичу, чтобы рассказать о том, что происходит в Москве.
Коржаков: Борис Николаевич сейчас не может взять трубку.
Я: Почему?
Коржаков: Ну, я знаю почему.
И тут я высказал ему все. И сказал, чтобы через два часа он был в Москве. Ельцин прилетел в 6 часов вечера. Вертолет сел в Кремле. Понимая, что власть может потерять Москву, я моментально звоню в Данилов монастырь. Потом звоню в машину Лужкова водителю и прошу его записать все, что я скажу:
- В Москве очередная попытка переворота. Команда Макашова готовится к захвату, в парламенте коммунисты в большинстве, Руцкой принес присягу. Лужков должен немедленно поговорить со мной.
Через восемь минут звонит Лужков, я ему все пересказываю.
Я: Юрий Михайлович, приезжайте на телевидение, потому что еще ни разу не выступила власть. Люди в растерянности, они не понимают, что происходит. Народ должен знать, что власть держит ситуацию в руках.
Лужков: Я тебя понял, мы едем в Останкино.
Я: Какое Останкино, я Вам приготовил студию рядом с Даниловым монастырем, на Шаболовке. Поезжайте туда, это всего в двух минутах от Вас.
Они едут. Лужков выступает, и под ним ломается стул. Это был анекдот. Но, тем не менее, он выступает хорошо. Все нормально, это первый голос власти – он призывает всех к спокойствию. Ну, а потом начинается ночной эфир. У нас есть студия на Шаболовке и запасная студия на Ямском поле, вещаем попеременно. Мы работаем без прикрытия: никого нет. Наконец, нахожу Черномырдина и переговоры веду только с ним. В это время Сванидзе работает в эфире, невыспавшийся, небритый. Черномырдин мне делает за это выволочку.
Я говорю: Виктор Степанович, мы вообще спим здесь на мешках. Будет все нормально, он побреется, да и другой одежды здесь нет. Он и дальше будет выходить в свитере.
Черномырдин: В 8 утра Борис Николаевич выступит в эфире.
Я готовлю команду.
Звонок от Черномырдина: Не надо. Ельцин работает со своим оператором. Боится.
Теперь о трансляции штурма Белого дома. Мне позвонил Черномырдин и спросил:
- Олег, как ты считаешь, надо вести трансляцию?
Я: Виктор Степанович, сейчас творится история страны, и нас проклянут, если она не останется в памяти.
Гостиница Украина, CNN, переговоры. Мы договариваемся, что Скворцов будет вести переговоры и переводить. Он прекрасно знает английский. И все пошло. Но комедия была уникальная. Мост перегораживается. Там стоит толпа, и это время наш корреспондент ведет комментарий: «Выстрел туда, выстрел сюда». Ну, просто комедия. А ведь тут трагедия совершается. На мосту никто ничего не понимает. Потом мне звонят и говорят, что боевые заряды не привезли, только холостые. Потом подвезли боевые патроны, снаряды и сделали первые выстрелы. Вот такая ситуация.
Я в курсе дела, мне постоянно звонят и сообщают о ситуации: Макашов двигается на «Останкино», милиция пропадает, как только получает сообщение об этом. Никого нет. И вдруг мне звонит заместитель министра МВД, кричит: «У нас ЧП!»
Я: А что такое?
Он: Штаб милиции перешел на сторону Верховного Совета. Что нам делать.
Я: И это ты, заместитель министра МВД, спрашиваешь у меня?! Мать твою за ногу! Да у вас все линяют. Что у нас за милиция?!
Вот такая была ситуация. Я двое суток ни разу не присел на стул: я все время двигался. Нам нужно было организовать охрану, поскольку ее у нас не было. Наконец я дозвонился до какого-то замминистра обороны, забыл его фамилию.
Он говорит: Хорошо, я вам сейчас пришлю военных пожарников и железнодорожную милицию.
Приезжает полковник: Здравствуйте, я из железнодорожной милиции. Где получить оружие?
Я: У меня одиннадцать автоматов и на Шаболовку, и на этот корпус – там пять, и здесь пять. Вы понимаете, что это такое? Уезжайте, не надо ничего.
Вдруг нам сообщают, что в нашу сторону двигается какая-то толпа. Я говорю: «Остановите ее, чтобы здесь наши не начали стрелять». Понимая, что может быть захват, я сказал, что нужна еще одна точка вещания, нужна еще одна студия. Даю задание Буневичу. Без пятнадцати минут двенадцать он докладывает: «Сигнал пошел». Была поставлена передвижная станция, и можно было вещать оттуда. Мы ее закамуфлировали: если врывается кто-то, все выключено, а эфир идет. Я распорядился закрыть всю аппаратуру, чтобы ее нельзя было расстреливать и уничтожать. Макашов же это сделал в «Останкино»: они там стали все расстреливать, стекла бить и так далее. Я никогда не говорил, где была эта студия и где мы ее нашли. Мы ее поставили во дворе КГБ.
Л.Б.: А они не знали об этом?
О.П.: Нет, никто не знал.
Л.Б.: А как же вам это удалось?
О.П.: Очень просто. Вы понимаете, что там творилось? Там была паника, не было никого. Мы через какие-то дворы заехали и оставили, совершенно точно зная, что там ее искать никто не будет. Так что, знаете, они мне должны памятник поставить. Вот это сделал Буневич и его ребята.
Но через четыре дня после этих событий ко мне приходит руководитель службы охраны телевидения и говорит: «Олег Максимович, мы вам должны кое-то показать». Напротив недострой – цирковое училище. Заходим туда, поднимаемся. Прямо напротив подъезда, на пятом этаже, два пулеметных гнезда, мешки, несколько патронов брошено. В одном два человека, и в другом три человека, прямо напротив выхода из ВГТРК. Вот такая была ситуация.
Л.Б.: Сейчас работникам телевидения, наверное, трудно представить, с чем приходилось тогда сталкиваться.
О.П.: Первая проблема, конечно, – это отсутствие денег. Потом, когда пошла первая реклама, мы стали выходить из этого. Ведь у нас еще была потрясающая история с «Видео Интернешнл». Тогда только появилась первая реклама, а у нас были нищенские деньги. Ведь, понимаете, чтобы делать эту рекламу, нужно создать все: ее нужно где-то делать, нужно создать систему продаж, создать аппарат. А тогда уже начали создаваться рекламные агентства. Первое рекламное агентство было создано на ОРТ нашим куриным королем – Сергеем Лисовским, который работал на ТВЦ некоторое время. Тогда же образовалось и «Видео Интернешнл». Я должен был принять решение, с кем я буду работать. Я познакомился с этим человеком, и я все понял. А потом я познакомился с Михаилом Юрьевичем Лесиным и с Юрой Заполем. Все были настроены, чтобы мы работали с «Останкино». Я сказал, что мы будем работать с «Видео Интернешнл». Ну, и начали работать.
А потом я предлагаю создать объединенное рекламное агентство вместе с «Видео Интернешнл»: 49% – наших, 51% – их. Меня критиковали. Не буду спорить – я понимаю почему. Я не буду называть, на кого у нас замыкалась реклама, не хочу ни с кем ссориться. Но когда мы это сделали, прибыль от рекламы возросла в 14, а то и в 20 раз. Потому что ей начали заниматься профессионалы.
И вдруг случается история. «Видео Интернешнл» залетает в критическую ситуацию. Был банк, который себя рекламировал: «Мы сидим, а денежки идут». И там «Видео Интернешнл» держал свои деньги. Неожиданно глава банка пропадает – и пропадают деньги. Я узнаю, что ребята взяли кредит у владельца НТВ, Гусинского. Я звоню Лесину и Заполю, говорю: «Ребята, значит так, надо немедленно вернуть этот долг. Найдите, где хотите, и верните. Вы не успеете оглянуться, как «Видео Интернешнл» вам больше не будет принадлежать». И они каким-то чудом возвращают этот кредит. Когда Гусинский узнал об этом, он сказал: «А вы лихие ребята. НТВ будет делать рекламу у вас».
Мы работали вместе, и я могу сказать, что «Видео Интернешнл» был прекрасным партнером. Мы были друзья с Заполем, у нас были хорошие отношения с Мишей Лесиным. Я его хотел пригласить к себе, но против его кандидатуры был мой генеральный директор. Я очень жалею об этом. Почему? – Потому что если бы я пригласил Лесина, на Шаболовке вот это 25-этажное здание было бы давно построено, и все бы было сделано. Лучшего менеджера, чем Лесин, я не знаю. Но Лесину нельзя заниматься политикой.
Л.Б.: А бизнесом можно.
О.П.: А для бизнеса Миша Лесин – это уникальное явление.
Л.Б.: Тем не менее, компания выжила, достигла большого размаха. Это – колоссальное предприятие.
О.П.: Теперь это главная компания России.
Л.Б.: А начиналась она с того, о чем вы рассказывали. Огромное вам спасибо.
