127051, Москва, Большой Сухаревский переулок, д.19/2; телефоны: 207-2656,207-6448,208-5378,208-47-11; e-mail: info@medved-magazine.ru; www.medved-magazine.ru |
К 145-летию отмены крепостного права в России мы публикуем статью прекрасного полемиста, бывшего вице-премьера правительства, предпринимателя Альфреда Коха об истории и идеологии рабства в России, впервые опубликованную в журнале "Медведь". См. также парную статью Игоря Свинаренко о рабстве в США, а кроме того - неполиткорректную статью Альфреда Коха о Латвии, некоторое тезисы которой стали жить своей жизнью в выступлениях и демаршах политиков, текст «Как я понимаю чеченцев. Четыре взгляда" , публичную лекцию "К полемике о «европейскости» России" и недавнюю колонку «Не подавлюсь ли я добротой Родины? Признания бывшего вице-премьера».
Вопрос о том, как вольные хлебопашцы стали рабами, занимает меня давно. И действительно! Вот они, свободные племена древних славян. Вот их удалой князь с дружиной. Вот свободолюбивые русские люди сбрасывают татарское иго (а если не свободолюбивые, то чего они его, спрашивается, сбрасывают?). И потом – бац: 90% населения – рабы, которыми торгуют как скотом. Как, в какой момент это могло случиться? Почему люди позволили это над собой сделать? Почему они не восстали, как восстали против татар? Почему они не поставили зарвавшихся князьков и боярских детей на место, как не раз это делали раньше, изгоняя нерадивого князя с дружиной прочь? Вон даже гордость Русской Земли Святого и Благоверного князя Александра Невского новгородцы прогоняли, когда он чересчур борзел. А тут... Что случилось с этим народом? Как за двести лет, к середине XVI века, он потерял всю ту свободу и достоинство, которыми по праву гордился и которые отмечали даже иностранцы?
Пытаясь найти ответ, я начал читать труды историков на эту тему. Татищев и Ключевский, Костамаров и Платонов, Дьяконов и Сергеевич, Греков и Флоря... Написано огромное количество книг. В них детально, шаг за шагом прослежены все этапы закабаления свободных людей. Из глубины веков, за пеленой времени, страшной глыбой встает из недр прошлого мистерия об установлении крепостничества на Руси. Того самого крепостного рабства, которое стало вечным проклятием русского народа.
Эта статья не является научным исследованием и не претендует на полноту освещения данного вопроса. Я вполне допускаю, что найдутся достаточно справедливые замечания о фактических ошибках, упрощении или однобокости. Но из всего прочитанного мною материала у меня сложилась следующая картина...
Я не буду здесь подробно описывать положение дел в Киевской Руси времен Вещего Олега или Владимира Красное Солнышко. Это был период разложения общинного строя, феодальные отношения только начинали складываться, а взаимоотношения князя и данников были настолько своеобразными, что когда князь Игорь пошел второй раз за год взимать дань с древлян (о, неистребимая людская жадность!), то они его попросту убили. За что и были сожжены христианнейшей княгиней Святой Ольгой. Нравы были просты, люди незамысловаты, и всерьез анализировать тонкости взаимоотношений между князем и его дружиной, с одной стороны, и «налогооблагаемой базой» – с другой, не очень интересно и продуктивно. Самый верный способ описания тогдашних отношений заключается в использовании следующих терминов:
- «авторитет» - князь, глава банды;
- «братва» - его помощники, руководители подразделений;
- «пехота» - простые дружинники и личные слуги князя;
- «блатные» - князь, его слуги и дружина;
- «ларечники», «кооператоры», «коммерсы», «фраера», «мужики» - посадские люди (купцы и ремесленники), крестьяне;
- «наезд» - предложение охранных услуг;
- «честная доля» - дань, которую должны платить охраняемые за охрану;
- «общак» - княжеская казна;
- «стрелка», «разборка» - битва добрых молодцев в чистом поле за облагаемые данью территории;
- «спортсмены», «беспредельщики» - викинги, варяги;
- «законники» – хазары;
и т.д.
Впрочем, сравнение тогдашних (да и не только тогдашних) правителей Руси с бандитами – это уже банальность.
На территории Руси все это время и потом, позже, вплоть до XV века (в т.н. «удельный» период), население делилось на две части: бандиты (князь и его дружина, их слуги и пр., т.е. «блатные») и «христиане», или «крестьяне». Крестьяне как в городах («посадах»), так и в сельских волостях были устроены в общины или «миры» и не находились вовсе в личной зависимости от князя. Князь просто знал, что в какой-либо волости, которую он считал своей, жили крестьяне. Он считал количество крестьянских дворов и назначал им всем одну общую дань («тягло»). Люди приходили в эту волость и уходили из нее без ведома и разрешения князя. Крестьянский «мир» их принимал и отпускал, он же их облагал податью в общее тягло.
Так все шло своим чередом, пока князь не обнаруживал убыль или прибыль крестьянских дворов в данной волости. Тогда дворы снова переписывались, и, соответственно, уменьшалась или увеличивалась сумма мирского платежа.
Всякий крестьянин знал крестьянский мир, а не князя. Князю было безразлично, что тот или иной крестьянин уйдет к соседу. Прямого ущерба князю от этого не было. Исключение составляли люди, обладавшие каким-либо специальным талантом. Например, архитекторы или художники. Таким людям, если они хотели уйти к другому пахану, князь препятствовал. Иногда выкалывал глаза, иногда сажал в тюрьму их или их детей, иногда просто убивал... Одним словом, отстаивал свои законные интересы.
Но в основной своей массе крестьянин того времени был вольный хлебопашец, сидевший на чужой земле по договору с землевладельцем. Его свобода выражалась в праве покинуть один участок и перейти на другой, от одного землевладельца к другому.
Нужно заметить, что, начиная с IX века, на территории Русской равнины происходил процесс заселения ее славянскими и славяно-угорскими племенами. Из двух центров: с берегов Днепра и из окрестностей озера Ильмень – шли массы людей на восток и юго-восток, оседая севернее Оки и по верховьям Волги. Постепенно центр русской государственности переместился из Киева сначала во Владимир, а потом уже и в Москву.
Тогдашняя агрокультура была на таком низком уровне, что земли быстро истощались и крестьяне были вынуждены переходить и распахивать новые места. Вся равнина была сплошной тайгой. По северу – хвойной, а к югу – лиственной. От южного берега Оки и верховьев Дона постепенно начинались степи. Это уже было Дикое Поле, место, где жили кочевники – половцы, печенеги, хазары. Позже туда пришли монголы.
Люди вырубали леса, сжигали подлесок и ковыряли землю деревянной сохой[1]. Урожаи были «сам-три». То есть собирали всего в три раза больше, чем посеяли. Это было почти ничего. Земледелием прожить было невозможно, и значительное внимание уделялось охоте, собирательству, реже – скотоводству.
Чтобы проиллюстрировать уровень развития хлебопашества на Руси того времени, можно привести следующий пример. Во второй половине XVI века (более ранних данных, похоже, что нет, но очевидно, что и раньше было не лучше) 70% крестьян Кириллова-Белозерского монастыря стабильно не имели семян для посева. То есть за зиму съедалось все.
Резкое снижение плодородия земель буквально в течение двух – трех лет после вырубки, подсечно-огневое земледелие с пресловутой бороной-суковаткой и сохой не стимулировали оседлое существование крестьянства. Они были вынуждены постоянно находиться в движении, перемещаясь с места на место, вырубая все новые и новые леса под пашню. Так шло заселение Русской равнины вплоть до середины XV века.
К концу XV века людской поток начинает иссякать. Создание мощного княжества Литовского, а впоследствии Речи Посполитой, положило конец миграции с берегов Днепра в Московское государство, а с севера поток ослабел сам собой: людоедская практика московских князей, фактический геноцид, устроенный там сначала Иваном III, а потом и Грозным были для Великого Новгорода демографической катастрофой.
Но и дальше, в юго-восточные степи, занятые татарами люди не шли – это было чревато в лучшем случае пленом и рабством, а в худшем – гибелью.
Таким образом, на территории Московии сложилось подобие демографического равновесия. Пусть это равновесие было временным и неустойчивым, но, тем не менее, историки считают этот период, т.е. со второй половины царствования Ивана III до середины царствования Ивана IV, «золотым веком». Русское Московское государство было сильнее всех своих соседей, вело успешные войны, за счет этих войн, а также развития торговли богатело, будущее казалось безоблачным. Именно тогда было объявлено, что Москва – есть третий Рим, а четвертому не бывать!
Успешные войны и торговля позволили царю (в случае с торговлей - прежде всего за счет взимания таможенных пошлин), боярам и служилым людям накопить значительные средства. Вотчинные землевладельцы и наделенные за службу царю землею служилые люди были заинтересованы задержать на своей земле крестьян, поскольку хоть фискальный эффект от крестьянского труда был минимален, но все же крестьянин натурально кормил землевладельца и его челядь[2], а в моменты военных трудностей рекрутировался в ополчение. Таким образом, очевидно, что от количества крестьян на его земле в значительной степени (помимо военных трофеев) зависело благосостояние землевладельца и его статус в царской иерархии. Аналогично были мотивированы еще один вид крупных землевладельцев – монастыри, которые также накопили значительные средства за счет церковной десятины.
Тут нужно заметить, что если бояре и служилое дворянство разбогатели только после того, как московиты перестали платить дань татарам, т.е. начиная с конца XV века[3], то монастыри богатели всегда, поскольку они были освобождены от дани хану.
Важно, что монастыри были также местом сосредоточения искусных мастеров иконописи, архитектуры, ювелиров, переписчиков и просто грамотных людей. Это также был важный источник доходов монастырской казны.
У меня складывается впечатление, что в тот период доходы Российского государства в целом, и правящего класса в частности, вообще в малой степени зависели от земледелия. Серьезных налоговых поступлений с крестьян взять было невозможно, и поэтому основной доход был от грабежа окрестных народов и торговли, например, мехами.
Так или иначе, но у землевладельцев появились средства удержать крестьянина на месте. Если раньше у крестьянина не было альтернативы, и чтобы выжить, он должен был переходить на новые земли[4], то теперь он мог остаться, взяв ссуду у хозяина земли. Поначалу ссуду брали только для покупки посевного материала. Но поскольку воспроизводство было простым, то на следующий год нужно уже было брать ссуду для того, чтобы вернуть предыдущую и купить новых семян, а затем опять и опять... Если к этому добавить, что лендлорды давали деньги только в рост, т.е. под проценты, то очевидно, что этот процесс был банальной прогрессией, которая превращала крестьянина в вечного должника. Стоило только однажды начать кредитоваться у барина.
Такая система привязывания крестьянина к землевладельцу стала называться «кабала»[5], а договоры о ссудах – «кабальными». В скором времени крестьянин уже не мог отработать даже проценты и добровольно-принудительно (долг-то, он и есть долг!) продавал сначала себя в рабство, а потом и своих детей, включая еще не родившихся...
Крестьянин сам (сам!), подтверждая долговые обязательства, давал письменную клятву, что ввиду окончательной невозможности вернуть долг он согласен «...всякую страду страдать и оброк платить чем он (хозяин долга) изоброчит...», сам соглашался жить «...где государь (т.е. хозяин долга) не прикажет, в вотчине или поместье, где он изволит поселить...», и наконец самое страшное: «...вольно ему, государю моему, меня продать и заложить...».
Чем ниже была урожайность земли, тем быстрее проходило закабаление крестьянина. В конечном итоге процесс принял тотальный характер. Ссуды брали почти все крестьяне. Например, из 103 крестьянских договоров, записанных в новгородских крепостных книгах XVI века, 86 заключены с получением ссуды от хозяев.
Но крестьянин еще не смирился, еще не согласился он со своим положением вечного должника. Крестьянин продолжает традицию предков и уходит. Просто так. Бросает все, имущество, инвентарь – и уходит на другие земли. Но не тут-то было. Если раньше он мог уйти и ему за это ничего не было, то теперь он – беглец от долгов. А раз так – то его разыскивают, находят, наказывают и т.д. Более того, была разработана система штрафов для помещиков, которые приняли в свои земли и заключили договор с крестьянином, который «неправильно» ушел от прежнего хозяина.
Вот документ 1580 года. Писцовая книга тверских владений князя Симеона Бекбулатовича. Из 2217 крестьян вотчины Симеона ушло за последние пять лет 305 человек (14%). Из общего числа ушедших только 53 человека (17%) смогли рассчитаться с хозяином и «выйти» от него самостоятельно. 188 человек (62%) были законно или незаконно «вывезены» другими владельцами. Остальные 65 человек (21%) ушли без «правильного отказа» или «выбежали». Эти, последние были беглые, которых хозяин мог требовать обратно.
Как долго он мог требовать розыска и возврата беглого крестьянина? Сначала никто не хотел помогать помещику в розыске его должников. Однако вскоре власть обнаружила, что дворянство беднеет и не может нормально платить свой «налог кровью» - служить в государевом войске. Ведь для этого нужны обмундирование, доспехи, оружие, пули, порох, продовольствие и фураж. И все это дворянин должен купить на свои деньги. Для этого царь и наделил его землей. А откуда этим деньгам взяться, если дворянин обанкротился потому, что значительную часть денег он ссудил своим крестьянам, а те, не вернув денег, разбежались?
Государство начало применять меры законодательного реагирования. Во-первых, государство стало разыскивать беглых крестьян по заявлениям помещиков. Во-вторых, постепенно срок давности («урочные лета») на поиск беглых крестьян увеличивался. Так первый раз срок давности на поимку беглецов был ограничен пятью годами царским указом от 24 ноября 1597 года. Все, кто убежал раньше - не разыскивались, а челобитные об их сыске – не принимались. Далее, указом от 9 марта 1607 года урочные лета увеличились до 15 лет, потом до 20, а потом, Соборным Уложением 1649 года – отменены вовсе. Крестьянин разыскивался всю жизнь, без срока давности. Как фашистский преступник.
Параллельно затруднялся и «правильный» выход. Сначала выход крестьян был не регламентирован. Захотел – ушел. Потом Иван III Судебником 1497 года установил один обязательный общегосударственный срок выхода – неделю до Юрьева дня (26 ноября) и неделю после. В этом была определенная логика: крестьянин уходил после сбора урожая, т.е. по окончании ежегодного сельскохозяйственного цикла. Затем, в 1550 году, Судебник Ивана Грозного дополнительно обязал крестьян засевать перед уходом оземь.
Первый раз выход на Юрьев день был запрещен на несколько лет («заповедные лета») после переписи 1581 года. Но этот запрет был временный и касался лишь нескольких районов страны. Окончательно Юрьев день был отменен в 1597 году. Тогда же, когда первый раз были установлены «урочные лета».
Это произошло во время правления слабовольного (а может, и слабоумного?) царя Федора Иоанновича. Фактически государством правил Борис Годунов. Историки почти убеждены, что отмена права крестьянского выхода и установление государственной системы сыска беглых крестьян – это его рук дело. И потом, уже в свое царствование, он продолжил дело закабаления крестьянина и дальше.
В литературе часто можно встретить рассуждения о том, что Годунов был образованный либерал. Дескать, побудь Русь под его правлением подольше, может быть, мы и встали бы на европейский путь развития... Так вот, дорогие товарищи, это все – ерунда! Мы, любители конкретных цифр, дат и персоналий, можем смело сказать: в 1597 году Россия прошла точку возврата. После этой даты уже ничего нельзя было остановить, и вопрос превращения крестьянина в раба был фактически решен. Осталось только нанести несколько штрихов, которые и были сделаны. Окончательная точка была поставлена в 1649 году.[6]
Итак, как любил выражаться И.В.Сталин, «год великого перелома» - 1597, виновник торжества – Б.Годунов. У Пушкина Годунов постоянно сокрушается по поводу нелюбви к нему народа. Мол, и года-то урожайные, и войн он особых не ведет, и хлеб из своих запасов раздает, а народ его не любит. Только мы знаем, что все это – фарисейство, крокодиловы слезы. Прекрасно он знал причины народной нелюбви. И последующая Смута и череда крестьянских и казачьих восстаний – это все его рук дело. Годунова. Помните, как отвечает ему юродивый: «Нельзя молиться за царя – ирода. Богородица не велит». Этим все сказано.
И тогда крестьянин побежал за пределы Московского государства.
Иван Грозный присоединил к России Казанское, Астраханское и Сибирские ханства, фактически освободив тем самым от татарского владычества все среднее течение и низовья Дона, Волги и Яика. Контроль со стороны Москвы за этими территориями отсутствовал, и беглые крестьяне устремились туда – в Дикое Поле.
Нельзя сказать, что они пришли на пустое место. Здесь издавна ходили ватаги лихих людей – казаков-разбойников. У них были свои правила жизни, они никому не подчинялись, дорожили своей свободой и жили охотой, рыболовством и... грабежом. Обычное по тем временам дело.
Историки много дискутируют о возникновении казачества. Можно говорить о XIV веке, можно о XV, но одно очевидно: как значимая в военном отношении сила запорожские, донские, волжские и уральские казаки появились во второй половине XVI, начале XVII века. То есть тогда, когда их численность начала резко расти за счет беглых крестьян из Московии и Речи Посполитой. Казачий принцип невыдачи[7] полностью устраивал беглецов, отягченных невозвратным долгом. Значительно позже в казацкой среде сформировались полумифические истории о происхождении казачества от скифов, сарматов, половцев или, например, черкесов. Однако в те времена сомнений не было: казаки – это беглые крестьяне и холопы.
Представление о таком происхождении казачества в яркой и образной форме описал в поэтической «Повести об Азовском сидении» казацкий есаул Федор Порошин, бывший холоп уже упоминавшегося здесь князя Н.И.Одоевского.
Пусть не удивляет вас то обстоятельство, что холоп (что значит – полный раб, вещь) был грамотен и настольно хорошо знал военное дело, что в казачестве стал есаулом (полковником). У бояр были не только холопы, которые обрабатывали боярскую пашню, но и верхний слой этой социальной группы – несвободные военные слуги, сопровождавшие господина на войне, помогающие ему в управлении хозяйством и выполнении административных обязанностей. Сами эти военные слуги зачастую происходили из оказавшихся в кабале детей боярских[8]. Среди попавших таким образом в неволю были люди, которые были «меченосцами и крепкими со оружии во бранех». Для таких людей, кто «играл на конях» и не владел никаким иным «ремеством», не оставалось другого выхода, как уйти «в казаки».
Так вот, этот самый лихой есаул, говоря о казаках, писал так: «Отбегохом мы ис того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых».
Такое представление о собственном происхождении сформировалось у казаков не только благодаря постоянному новому притоку беглых, но и потому, что социальные верхи русского общества также смотрели на казаков, как на своих беглых подданных или спасшихся от наказания преступников[9]. И хотя, признавая военную мощь казачества, и московский царь, и польский король постоянно с ними заигрывали: присылали подарки, слали знамена, просили выступить вместе против общего врага, предлагали себя в качестве единственного их покровителя, в казацкой среде прекрасно отдавали себе отчет в истинном положении вещей. Тот же Порошин с горечью писал: «Ведаем, какие мы в государстве Московском люди дорогие, и к чему мы там надобны... не почитают нас там на Руси и за пса смердящего».
Московия не могла спокойно смотреть, как у нее под носом, на плодородных черноземах[10] формируется абсолютно никем не контролируемое полугосударственное образование, которое как губка впитывает в себя крестьян, холопов и посадских людей, бегущих от московских порядков. Так оставлять этого было нельзя. Чего доброго, все население снимется и убежит от своих хозяев. Ведь русские люди еще не забыли, что они - народ чрезвычайно подвижный, легкий на подъем, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, и что провались он пропадом, этот царь с его боярами и войском, и долг, который ему обманом подсунул помещик. Народ еще не привык к «крепости» и хотел двигаться по миру в поисках лучшей доли.
Победив татар, Московское государство, само того не желая, нарушило хрупкое демографическое равновесие, и народ ломанулся в образовавшуюся брешь – в степь, в казаки.
Началось наступление Московского государства на казачество. Были предприняты беспрецедентные меры по ограничению притока беглых крестьян в казачьи регионы. В свою очередь, самих казаков пытались обложить налогом, обязать служить царю не по собственной воле, а приказом. Даже хотели раздать казацкие земли царским служилым людям.
И действительно, как так? Никто казакам этих земель не давал, никому они не подчиняются. Какие-то выборы, казачий круг, атаманы. Это что, опять новгородские порядки завели, что ли? Уж не для того же великие наши государи утопили в крови Новгородскую землю и вырвали язык у вечевого колокола, чтобы через сто лет какие-то беглые холопы опять развели демократию под носом у Москвы? Наверное, с тех пор у настоящих «патриотов» слово «демократия» – ругательное.
Результатом этого противостояния стали крестьянские бунты, казацкие войны и набеги, лжецари и «польская интервенция». Весь этот период получил название «Смутного времени». А фактически это была огромная и многолетняя казацкая и крестьянская война против рабства, которая настолько ослабила царство, что оно едва не исчезло.
Вот как секретный посланник польского короля (в тот момент попросту – шпион) А. Госевский описывает свой разговор с одним из великолуцких воевод в 1609 году: «Наши собственные крестьяне стали нашими господами, нас самих избивают и убивают, жен, детей, и имущество как добычу берут. Здесь в Луках воеводу одного, который передо мной был, на кол посадили, лучших бояр повешали и погубили, и теперь всем сами крестьяне владеют...» Так-то. А в исторической литературе еще с дореволюционных времен этот период называется польским нашествием. Нашествие-то оно, конечно, нашествие. Только вот польское ли?
Известна численность войска, которое стояло в Тушине у Лжедмитрия II. Здесь я не поленюсь быть скрупулезным и точным. Вот «Регистр войска польского, которое есть под Москвой». Этот регистр хранится в библиотеке Ягеллонов в Кракове. Рукопись 102, стр. 316. Итак, всего 10 полков общей численностью 10500 воинов, в подавляющей части – конных. Войско даже сами поляки называют польским. Но дальше, на стр.317, написано, что из этих воинов 5000 казаков под командованием Александра Лисовского, а 4000 – казаков под командованием главы Казачьего приказа Ивана Заруцкого. Таким образом, собственно поляков – 1500 человек.
Но и с поляками не так все просто. Кроме поляков и литовцев в границах Речи Посполитой проживали в немалом количестве предки современных украинцев и белорусов – «русский народ», по терминологии того времени. Они говорили на языке, совпадавшем с тогдашним языком жителей России, и были православными. Один из польско-литовских гетманов тех лет, Ян Петр Сапега, писал в начале 1611 года: «У нас в рыцарстве (т.е. в дворянстве) больше половины – русские люди». Н-да... Вот такое вот «польское» нашествие[11]. Так я и не возьму в толк, что мы празднуем 4-го ноября? Похоже, что спасение монархии. Хреновина какая-то. Что ж мы ее тогда не восстановим, раз так любим, что аж на работу не ходим?
Я далек от идеализации крестьянских и казацких бунтов. Это были чудовищные по жестокости, неорганизованные выступления полудиких людей, «бессмысленные и беспощадные». Но так тем и сильнее вина более умных и образованных, которые своей алчностью довели их до состояния взбесившихся зверей.
Крестьянские и казацкие войны и бунты еще долго сотрясали русское государство. Фактически они никогда не кончались. Всегда находились люди, которые омерзительной в своем непотребстве власти Москвы предпочитали дикую крестьянскую вольницу[12].
Однако крестьянское сопротивление постепенно слабело. С казаками власти предпочли мало-помалу договориться, отдав им землю, на которую они претендовали, и освободив от налогов в обмен на воинскую службу (т.е. фактически приравняв к дворянам). А на территории коренной Руси все меньше крестьян пыталось вырваться на волю. Родившиеся уже несвободными, крестьянские дети не знали другой жизни и медленно, незаметно, свободный русский народ превратился в помещичье имущество. Как шкаф или собака.
Справедливости ради нужно заметить, что рабство на Руси существовало всегда. Князья и бояре имели в своей собственности настоящих, а не «переделанных» из свободных крестьян рабов. Эти рабы были точно такие, как описано в наших учебниках по истории древнего мира. Как в Древнем Египте, Греции, Риме.
Эти рабы назывались «холопы», «смерды» или «робы». Чаще для мужчин употреблялся термин «холоп», а для женщин – «раба». Холопство издревле было установлено на Руси, за много веков до появления описанного выше «искусственного» рабства, которое наша историография стыдливо называет «крепостным правом», пытаясь найти между одним и другим микроскопические различия.
Холопство создавалось различными способами. Назовем главнейшие.
Во-первых, основной поставщик рабов – война. Пленные неприятели становились вещью, принадлежащей тому, кто их пленил.
Во-вторых, добровольная или по воле родителей продажа свободного лица в рабство.
В-третьих, по тогдашним законам некоторые преступления наказывались обращением в рабство.
В-четвертых, рождением от раба.
В-пятых, долговой несостоятельностью по собственной вине[13].
В-шестых, добровольным вступлением свободного лица в личное дворовое услужение к другому лицу без договора, обеспечивающего его свободу.
В-седьмых, женитьбой (не говоря уже о замужестве) на рабе, без такового же договора.
Полный холоп не только сам зависел от государя, как назывался владелец холопа на Руси, и от его наследников, но передавал свою зависимость и своим детям. Таким образом, право на полного холопа наследственно, неволя полного холопа – потомственна. Существенной юридической чертой холопства, отличавшей его от других видов частной зависимости, была непрекращаемость его по воле холопа: холоп мог выйти из неволи только по желанию своего государя.
Однако к началу XVII века между полным холопом и крестьянином еще существовало несколько важных различий. Главными из них были следующие: у крестьянина существовало отдельное, принадлежащее именно ему имущество, которое у него не могло быть отнято произвольно, и крестьянин мог жаловаться на своего господина и вообще, отстаивать свои интересы в суде. Помимо этого крестьянин сам платил государственные налоги и хотя бы в таком виде оставался субъектом права. Всего этого не имел раб.
По окончании Смутного времени, с воцарением династии Романовых, государственники и державники того времени поняли, кто поставил власть московского царя на грань краха – шибко вольнолюбивые русские люди. Не видя никакой своей вины в происшедших событиях[14], они решили вопрос традиционным российским способом: ах, вам не нравится, что мы с вас шкуру дерем? Так мы с вас две сдерем!
Короче, «по многочисленным просьбам трудящихся» в Соборном Уложении 1649 года устанавливалась наследственная зависимость крестьянина от помещика и его право распоряжаться имуществом своего крестьянина. Помимо этого, для уменьшения вероятности попадания в холопы людей «благородного» звания[15], долги несостоятельного землевладельца погашались за счет имущества его крестьян. И, наконец, последнее – крестьяне лишались права самостоятельно отстаивать свои интересы в суде.
Хозяину дали даже некоего рода право суда над крестьянами и, что самое приятное для него, право исполнения приговора. Для этих целей на барском дворе появляется тюрьма, кандалы и колодки, батоги и кнут, отмериваемые «нещадно», являются и даже типично московские пытки – подвешивание за связанные назад руки, битье при этом кнутом и поджаривание огнем. Соборное Уложение, правда, «приказывает накрепко» господину, «чтобы он не убил, не изувечил и голодом не уморил подвластного ему человека», но и в этих скромных размерах закон ничем не обеспечивает личности крепостного.
Наступивший затем XVIII век был более гуманным, и в его конце дыбу отменили. А уж цивилизованный XIX век и вовсе отменил кнут, заменив его совсем уж «детским» наказанием розгами. Но плеть сохранилась до самого освобождения крестьян, и лишь в 1844 году было запрещено наказывать крестьян «трехмерной плетью». А обычной – пожалуйста! Чтобы понять разницу, можно привести следующую выдержку из одного из регламентов XVIII века: один удар плетью приравнивался 200 ударам розгами.
Сторонники теории об отсутствии рабства в России говорят, что крепостной крестьянин отличался от раба тем, что оставался субъектом налогообложения. Но так это делало его положение еще хуже рабского! Однако и это сомнительное преимущество было фактически отнято у него. Указанным выше Соборным Уложением дворян обязали осуществлять полицейский надзор за крестьянами, собирать с них и вносить в казну подати, отвечать за выполнение ими государственных повинностей. Таким образом, частные землевладельцы стали полицейско-фискальной агентурой казны, и из ее конкурента превратились в мытаря.
Построение здания российского рабства было завершено. Русские крестьяне стали полными холопами. Поздравим друг друга, господа: в середине XVII века большинство населения огромной страны на востоке Европы стало (не было, а стало!) рабами. Это беспрецедентно! Не негры, завезенные из Африки для работы на плантациях, а свои собственные соотечественники, люди той же веры и языка, вместе, плечом к плечу веками создававшие это государство, стали рабами, рабочим скотом. Т.е. настолько отверженными париями, что через столетие их хозяева из брезгливости, чувствуя себя людьми совершенно другой породы, начали переходить на французский.
В российской исторической науке огромное внимание уделяется различиям между вотчинным и поместным землевладениями, между государственными крестьянами, т.е. сидящими на земле, принадлежащей непосредственно царю, и остальными. Много выделяется тонкостей в особом положении монастырских крестьян. Я пытался разобраться во всех этих хитросплетениях. И вот что я вам скажу. Ерунда все это! С интересующей нас точки зрения, т.е. в технологии порабощения крестьян практически нет никаких различий.
Также много внимания уделяется фискальной теории возникновения крепостного рабства. Мол, не только помещики, вотчинники и монастыри в рамках простого гражданского оборота постепенно загрузили крестьянина невозвратным долгом, но была еще и целенаправленная государственная политика закрепления крестьянина на земле с тем, чтобы он не убежал, а исправно платил подати в казну.
Мне кажется это сомнительным. Еще раз напомню, что многие столетия эффективность сельского хозяйства была настольно низкая, что крестьянин почти не производил прибавочного продукта. Деревня веками жила впроголодь, и с этой драной овцы нельзя было взять и клока шерсти. Заперев крестьянина в Нечерноземье, вынужденно отдав неподатному казачеству самые плодородные земли (не буди лихо, пока оно тихо), казна обрекла себя на поиск иных источников доходов. Значение крестьянской подати, т.н. «тягла», было минимальным. Именно поэтому все «нововведения» 1649 года были сделаны по дворянским челобитным, а не по собственной инициативе государства.
Однако в начале XVIII века ситуация меняется. Петр I проводит реформу армии и начинает рекрутский набор. До Петра I вся русская армия была наемная. Она состояла из «служилых людей по отечеству» - бояр, детей боярских и дворян, которым платили за службу землей. И «служилых людей по прибору» - стрельцов, которым платили деньгами. Однако Петру этого показалось мало. Не имея денег сформировать большую наемную армию, он решил создать т.н. регулярную армию, т.е. армию, в которой служат бесплатно, силком. Ну, в общем, то, что сейчас стыдливо называется «священным долгом».
Начался набор рекрутов. То есть простых крестьянских и посадских парней забривали в солдаты на 25 лет. Фактически – навсегда. Редко какой инвалид возвращался обратно. Большинство – нет. Кто погибал в бою, кто от ран. Некоторые – на великих стройках сумасшедшего прожектера, а кто и от болезней, старости, несчастного случая, по пьянке... А ведь зачастую дома их ждали жены-солдатки с детьми, от которых их оторвали царские офицеры и которых солдатики не видели целую вечность... Отчий дом, простой крестьянский труд, милые, родные сердцу люди...
Но нет! За Русь, за царя, за веру православную... Эх, орлы! Чудо-богатыри! И по Альпам, по Дунаю... Аустерлицы там разные... Какого черта их туда понесло?
Я хочу, чтобы было понятно это тектоническое изменение взаимоотношений между податным населением и государством. До этого момента государство говорило примерно следующее: я вас охраняю, а вы за это платите мне налоги. И в этом была своя логика. Да, дворяне налогов не платили, но зато всякий раз должны были идти воевать. Налогоплательщик же, будь то посадский или крестьянин, налоги платил и спал спокойно. Война, не война, его это не касалось. Это не его ума дело[16]. Если этот царь войну проиграет, значит, какой-то другой – выиграет. Ну, так и будем подать новому царю платить. Нам-то какая разница? Все они одинаковы, все они одним миром мазаны и ничего хорошего от этих царей не дождешься.
Теперь государство говорило иначе. Оно говорило, что налоги платить - это хорошо, а вот еще и в армию нужно отдавать своих сыновей. Народ воспринял это очень плохо. Ну, то есть совсем не воспринял. Опять начались бунты. Нужно было что-то придумать. В прежней терминологии такой фортель со стороны государства описать было невозможно. Действительно, если мы платим налоги, да еще и бесплатно служим в армии, то куда, спрашивается, идут эти налоги и зачем тогда все эти бояре с дворянами, зачем их одарили землей и нами, раз они не справляются с военными задачами государства?
Тогда появилась фантастическая конструкция, которая до сих пор вызывает у меня изумление своим бесстыдством. В народе начали будить гражданские чувства. Как будто это были не бессловесные рабы, которых можно было пытать, продать, изнасиловать, а свободные и равноправные граждане, мечтающие жизнь отдать за любимую отчизну, за ее славу и величие. Именно тогда народу начали подсовывать подмену, и слово «Родина» объявили синонимом слова «государство».
Непатриотичный народ не понял этого призыва. Ежегодный рекрутский набор превратился в нескончаемую душераздирающую трагедию. Новобранцы бежали, их ловили, царских офицеров убивали... Короче, кошмар. Государство стало кровно заинтересованным в том, чтобы крестьяне были «крепко прикреплены» к земле и к ее владельцу, не бегали туда-сюда и вообще – сидели смирно. Иначе невозможно было сформировать армию.
Наконец-то интересы государства и землевладельцев совпали полностью, и государственный аппарат всей своей мощью навалился на работу по окончательному порабощению крестьянина. Вся система полицейского сыска, армия, фискальные органы, жандармерия и прокуратура стали работать на одну задачу – поиск беглых крестьян, возврат их на прежнее место, а наиболее упорных (чтобы народ не баламутили) – на каторгу, в Сибирь, в острог.
Реформатор, полководец, инженер, работник-плотник... Типа, великий государственный деятель, первый европеец на троне...
А народ решил, что Петр I – Антихрист. И никогда не переставал думать иначе. Вот и рассудите, кто прав.
И наконец, финиш: если при Петре I дворяне обязаны были служить пожизненно, то потом эти требования стали мягче. Первое облегчение было сделано Анной Иоанновной, установившей, что дворяне должны служить от 20- до 45-летнего возраста, после чего могли оставлять службу; одному дворянину из каждого семейства дозволялось вовсе не являться на службу, а заниматься хозяйством в имении. Петр III 18 февраля 1762 года освободил дворян от обязательной службы.[17] Екатерина II подтвердила это право «Жалованной грамотой дворянству» 1785 г.
Ура! Теперь дворяне могли не служить. Ни в армии, ни по статской линии. Мол, служба – дело добровольное. А налогов по-прежнему не платите. И земли, что вашим предкам государь дал за службу и для кормления, можете себе оставить. Вот так!
Ну что, господа патриоты, вы по-прежнему настаиваете, что здание российской государственности было построено на прочном фундаменте? Что все это безобразие могло продолжаться бесконечно долго?
Нельзя сказать, что какие-то разновидности крепостной зависимости не существовали в других странах Европы[18]. В одних странах эта зависимость существовала с самого начала средних веков (Англия, Франция), в других появилась, также как и в России, гораздо позже, в XVI – XVII веках (северо-восточная Германия, Дания, восточные области Австрии). И лишь в Швеции и Норвегии никогда не было никаких следов крепостной зависимости. В этих странах крестьяне всегда были свободны и их права (прежде всего – право перехода) никак не ограничивались.
Исчезает крепостная зависимость также в разных странах по-разному. В Англии она исчезает в связи с обезземеливанием крестьян. Просто по мере развития ткацкой промышленности в Англии возникает большая потребность в шерсти – с одной стороны, и в рабочих руках в промышленности – с другой. Для овцеводства нужно много земли и мало рабочих рук. Вот лендлорды и вытолкали крестьян в города, на ткацкие фабрики, а землю отдали в аренду под пастбища. Фабрикантам же нужны были свободные рабочие, а не чьи-то рабы. Не ровен час, случится с работником что-нибудь, отвечай за него потом перед его хозяином. А со свободными хорошо: задавило его на работе, так и черт с ним. Он свободен, никто за него не спросит.
Во Франции освобождение крестьян началось еще при Людовике VII в XIII веке, который на смертном одре освободил своих рабов в Орлеане. После этого стало хорошим тоном перед смертью освобождать лично зависимых слуг и крестьян. Так в 1298 году последовало освобождение несвободных людей в Лангедоке, в 1315-1318 годах были освобождены все крестьяне королевских доменов, правда, за уплату определенной суммы.
Так этот процесс проистекал из года в год, из столетия в столетие. Параллельно происходил процесс закредитовывания крестьян, опять появлялись несвободные крестьяне, и так это варево варилось вплоть до Великой Французской революции. Своим декретом Конвент от 17 июля 1793 года отменил без вознаграждения все феодальные права и предписал сожжение всех долговых обязательств.
Наполеон продолжил это дело в масштабах всей Европы. Везде, где ступала его армия, все феодальные прибамбасы отменялись полностью, раз и навсегда. В Италии, в Германии, в Польше. Аристократы его ненавидели, простые крестьяне и горожане встречали овацией. Поляки и итальянцы его просто обожествляли.
И вот представьте себе этого пресыщенного победами корсиканца перед походом в Россию. Что, по его мнению, было главной угрозой? Конечно же, война на коммуникациях. Россия – большая страна. От снабжения его армии не только продовольствием, но и боеприпасами и обмундированием существенным образом зависит успех похода. А русской армии он не боялся. В конце концов, он уже встречался с ней в Европе и всякий раз брал верх.
Что же случилось на самом деле? Главную битву у русской армии он выиграл при Бородино, и она отступила. Москву взял. Но коммуникаций не защитил и войну проиграл. Добрый русский народ, в отличие от других, овацией его не встретил, а развернул у него в тылу партизанскую войну, что фактически обрекло Наполеона на поражение[19]. А ведь он шел в Россию, в том числе и для того, чтобы дать русским крестьянам свободу. Как это он сделал везде, где был. Раз и навсегда и без всякого выкупа. С сожжением долговых книг. Русским мужикам это особенно должно было понравиться. Запустить «красного петуха» они любили...
Вольно или невольно, но русский крестьянин еще на пятьдесят лет обрек себя на рабство. Собственными руками. Помните по учебнику истории – «кавалерствующая дама» Василиса Кожина и еще какие-то герои в армяках, но с крестами на груди. Это в галерее героев 1812 года в Зимнем дворце.
Кстати, умные пруссаки, после освобождения от Наполеона, крепостного права не восстановили, а вот австрияки, как держава-победительница, его не тронули и отменили даже на год позже, чем русские, в 1862 году. Так до конца и были они самыми отсталыми странами Европы – Россия, да Австро-Венгрия.
Победа – опасная вещь. Она служит победителю плохую службу. Через сто лет русский мужик одержит еще одну победу – в Гражданской войне. Результатом этой победы будет колхозное рабство и, в конечном итоге, полное уничтожение русского крестьянства.
Фактически с середины XVI века до середины XX века длилось рабство в России. Оно началось с закабаления крестьян и установления ограничительных правил перехода, а закончилось хрущевской выдачей колхозникам паспортов. 400 лет с перерывом в 68 лет. Как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой. Глоток свободы начался с великой реформы 1861 года, а закончился «головокружением от успехов» 1929–1930 годов. Ну, так еще крестьяне платили выкупные платежи вплоть до начала XX века. Значит всего – тридцать лет. Негусто. Выросло лишь одно поколение свободных землепашцев. Но и его хватило, чтобы размазать всех этих бывших «хозяев жизни» в лепешку. Вместе с казаками.
Правда, новые хозяева оказались посноровистее. Пригнали латышей с китайцами, наняли царских офицеров да унтеров ими командовать и опять надели ярмо на шею крестьянину. Только теперь они решили уничтожить мужика полностью.
Оставшихся казаков отправили на Соловки. Дворян – кого убили, а кого вытолкали взашей, за границу. Разночинцев там, профессоров разных – кого расстреляли, а кого в шарашки отправили, бомбу делать. Крестьян же, которые не хотели горбатиться «за палочки», тех погнали на великие стройки коммунизма, в лагеря, в ссылку. А тех, кто согласился, прикрепили к колхозу, отобрали все добро, и семь дней в неделю – барщина. Такого даже при помещиках не было. Уже и жениться нужно было разрешение председателя, если невеста или жених из другого колхоза. А уехать на заработки – даже думать не моги. Поймают – и в лагерь. На двадцать пять лет.
Слава Богу, последний заход в рабство был недолго, тридцать лет. Но народу побили больше, чем за предыдущие триста...
Теперь давайте прикинем. За четыреста лет сменилось примерно двенадцать поколений. Сформировался национальный характер. Какой уж есть. Привычки, рефлексы. То, что теперь называется модным словом ментальность. Большинство населения нашей страны – это потомки тех самых крепостных крестьян. Это очевидно. Ну, посудите сами. Они и так были большинством нации, а тут еще большевики остальных приморили. И аристократию, и разночинцев, и казаков. Кто остался? Крепостные рабы, вернее – их потомки. Как говорится, рабочий класс и колхозное крестьянство.
И вот представьте себе, как формировался этот характер. Невыносимо огромные пространства, утыканные тут и там маленькими селами по 100–200 душ. Ни дорог, ни городов. Только деревни с черными, покосившимися пятистенками. Еще лес, речка, пашня, церковь, погост. Вдалеке, на пригорке – барская усадьба. Тоже ничего хорошего. Просто большая изба.
Весна – лето – осень – зима. Весна – лето – осень – зима. От весны до осени вкалываешь день и ночь. Все отбирают подчистую. Помещик да царь. А зимой сидишь на печке и воешь с голоду. И так из года в год, из года в год. Появится иногда царский посланец, забреет часть молодых парней в рекруты и все, сгинули ребята, как и не бывало.
Связи между деревнями почти нет. Ходить друг к другу в гости далеко, а верхом – коня жалко. Так, иногда барин к соседу съездит, так что он расскажет? Не нашего, мол, ума дело... Краем уха слыхали, что где-то война. Турка бьем или шведа? Черт его разберет.
Поборы, поборы, поборы...
Ничего не происходит. Изо дня в день. Из года в год. Из столетия в столетие. Полная и окончательная беспросветность. Как цемент. Ничего не может измениться. Никогда. Все. Буквально все против тебя. И помещик, и государство. Ничего хорошего от них не жди. Работать надо плохо. Спустя рукава. Все равно – отберут. Всегда надо врать. Всегда. Без исключения. На всякий случай – всегда врать. Прятать. То же самое – все прятать. Эх!
Где-то там, но не в нашем районе, идут какие-то балы... Кто-то кого-то убил на дуэли... Какой-то чудак написал великую книгу... Войны опять же... Это далеко, далеко... едва слышен крик наших рекрутов. Но – не разобрать. Кто? Кого? Говорят, убили? Когда? Батюшки! А про моего не слышал? Не слышал... Эх...
Все эти Полтавы и Измаилы, Сенатская площадь и журнал «Современник», Петербург и муки Раскольникова – это все не про нас. Где-то отдельно жили двести – триста тысяч других людей. Это их жизнь, их история, их Россия. А десятки миллионов жили другой жизнью.
Если мы хотим понять наш народ, то чтение школьного учебника по истории не дает ровно ничего. Это учебник по истории русского государства[20] и его недальновидной, склочной «элиты». Эта история ничего нам про нас не объясняет. А история русского народа еще не написана. И если мы хотим понять, кто мы, откуда и как мы такие появились, то ее нужно написать. Обязательно.
Быть может, наконец, эта книга объяснит, почему русские люди не верят своему государству. Почему оно всегда воспринимается как враг. Быть может, потому, что русский человек никогда от государства ничего хорошего не видел? Может, после написания такой книги наши государственные мужи перестанут трещать про державу и укрепление государственности?
Может быть, они, глядя на искалеченный строительством великой державы народ, скажут, перефразируя Кеннеди: «Не спрашивай, что ты сделал для государства, а спроси, что государство сделало для тебя».
Примечания:
[1] Грустно констатировать, но соха сохранилась вплоть до второй половины XIX века. В этом отношении никакого прогресса за тысячу лет в России не было. Повсеместно железный плуг начал использоваться в России только уже в XX веке. Примерно на двести лет позже всей Европы.
[2] Действительно для государства крестьянин был в тот момент мало интересен, а вот для землевладельца – более чем, поскольку в обмен за право пользования землей крестьянский «мир» обрабатывал помещичью землю. То есть от того, сколько крестьян жило на земле помещика, зависело количество труда, который «мир» тратил на барщину.
[3] Литва, кстати, ее никогда и не платила.
[4] А по прошествии 5–10 лет кто-то другой заново распахивал брошенный этим крестьянином «отдохнувший» под паром надел.
[5] Слово «кабала» явно имеет еврейские корни. Историки предполагают, что и сам способ «закабаления» крестьян посредством невозвратных кредитов был заимствован русскими помещиками из практики евреев-арендаторов, распространенной к тому времени в соседней Речи Посполитой. Так или иначе, но наши помещики в этом «бизнесе» явно преуспели и оставили далеко позади своих учителей. Не исключено, что крестьянские бунты со сжиганием помещичьих усадеб, а главное – долговых книг, имеют ту же природу, что и еврейские погромы, с неумолимой периодичностью начавшиеся тогда же на юго-востоке Речи Посполитой.
Не могу не удержаться от сарказма: наши горе-патриоты, восхищающиеся славными российскими порядками и трепещущие перед величием русского дворянства, одновременно являются и «немножечко» антисемитами. Причем их антисемитизм как раз основан на возмущении фактом закабаления евреями-кабатчиками и арендаторами простого мужика. Хочется их спросить: а не сделала ли то же самое «великая» русская аристократия, только в таких масштабах, по сравнению с которыми еврейские упражнения кажутся банальной «фарцовкой».
Не удивительно, что, боясь конкуренции, русские помещики всегда были главными противниками проникновения евреев на Русь и даже позже - идеологами «черты оседлости». По-видимому, они действовали по принципу Остапа Бендера: «Нам хамов не надо, мы сами – хамы».
[6] Соборное Уложение, принятое Земским собором 1649 года, было разработано комиссией князя Н.И.Одоевского. Этот документ был основным сводом законов России вплоть до 1830 года. Ну и где ваш «великий законодатель» Петр I, господа петрофилы?
[7] Например, сакраментальное «с Дону выдачи нет».
[8] Вот он, результат банкротства помещиков, вызванный невозвратом крестьянских ссуд. Сами помещики попадали в кабалу к более богатым «коллегам»!
[9] Что в принципе одно и то же: не вернувший в срок долг и ударившийся в бега заемщик – преступник. Даже по нашему, современному закону. Хотя среди казаков, конечно же, были и разбойники, и воры, и убийцы.
[10]В отличие от почти всей тогдашней Руси, находившейся в печально знаменитом Нечерноземье.
[11] Пусть даже казаки (всегда – православные люди, говорившие на русском языке) были не в том числе, а плюсом к 10 000 поляков, как считают некоторые исследователи. Все равно, с учетом замечания Сапеги, «польское» нашествие больше чем наполовину состояло из русских людей. Да, не подвластных московскому царю. Но так что, от этого они стали меньше русскими, что ли? Или «русскость» – это обязательная принадлежность Москве?
[12] Посудите сами. Вот только то, что приходит на память. Крестьянская война в Смутное время (т.н. восстание Болотникова). Крестьянская и казацкая война во времена Алексея Михайловича (т.н. восстание Степана Разина). Переход запорожских казаков на сторону султана и шведов во времена Петра I (т.н. предательство гетмана Мазепы). Еще одна крестьянская война во времена Петра I (т.н. восстание Кондратия Булавина). Крестьянская и казацкая война во времена Екатерины II (т.н. восстание Емельяна Пугачева). Крестьянские бунты в течение всего XIX и в начале XX веков (как до реформы, так и после). И, наконец, финал - махновщина и антоновщина.
[13] Вот она – главная зацепка!
[14]А ведь многие из них были в лагере у «тушинского вора» - Лжедмитрия II.
[15] Мы помним, что это были вожди восстания.
[16] Нет, конечно, иногда народ собирался в ополчение. Но так ведь это по собственному почину и добровольно. А тут – из-под палки и как обязанность.
[17] Через 99 лет, день в день, император Александр II подписал манифест об освобождении крестьян.
[18] Важно сказать, что зависимость крестьян от феодала в разных странах была разной силы. Где-то крестьяне были посвободнее, где-то их права были ущемлены сильнее. Но нигде, даже в самые тяжелые времена темного средневековья, положение крестьян не совпадало с рабским настолько, насколько это было в России вплоть до 1861 года.
[19] Существует мнение, что основной силой партизанского движения в войне1812 года были летучие отряды казаков. Если это так, то тогда все логично. Казакам незачем были наполеоновские свободы. Они их давно получили, да еще и с землей. Казаки стали опорой престола. Казацкий и крестьянский пути к тому времени окончательно разошлись. Это был очень умный ход со стороны царской власти: дать наиболее сильным, смелым и предприимчивым убежать в казаки, наделить их землей и заманить на службу, отменив для них подати, а более смирных и отягченных семьями – окончательно поработить. Великий принцип Рима: «разделяй и властвуй». А Москва – есть третий Рим!
[20] Именно так и назвал Карамзин первую (и, пожалуй, лучшую) книгу по российской истории – «История государства российского».