«Кого ты больше любишь v меня или Сталина?»
Элла Эдуардовна Кац, заслуженный учитель России, кандидат педагогических наук, автор нескольких учебников по литературе
Я училась на третьем курсе пединститута, была единственным в семье членом партии, и вообще великим идеалистом, несмотря на то, что немало пострадала в то время: не могла, например, поступить в университет по причине национальности. Отец мой люто ненавидел Сталина. Он был врачом в медсанчасти дипломатического корпуса, откуда его в 52-м году выгнали. Каждый вечер он приходил домой, ужинал, а потом садился за стол и рядом клал узелок с вещами. Мы с сестрой не понимали, что происходит, мама нам ничего не говорила. Уже позже я поняла, что он вот-вот ждал ареста, все вокруг уже сидели. И вот, несмотря на все это, для меня Сталин был богом. Помню, как отец v довольно странный человек v еще в школе спросил у меня: «Кого ты больше любишь: меня или Сталина?». Я без всякого сомнения выдала: «Конечно, Сталина!»
Разумеется, когда Сталин умер, для меня это было великое потрясение. Нас, студентов, созвали в актовый зал, чтобы сообщить, что произошло. Меня всю затрясло, началась истерика. Конечно, я пыталась попасть на похороны. Я шла, точнее меня толкали, со стороны Садового кольца. Спуск к Трубной площади был перегорожен военными машинами, люди выдавливались в узкий проход внизу. Давили так, что люди кричали, но вернуться назад было невозможно. Кто-то залезал на окна, кому-то удавалось нырнуть в переулки. На Трубной площади конный милиционер оказался сдавлен вместе с лошадью и рухнул. До Колонного зала, разумеется, я не добралась. Не знаю, как осталась жива, каким-то образом оказалась в одном из переулков. Этот кошмар похорон остался на всю жизнь.
В тот момент единственное чувство v это ужас потери, ощущение, что кончился свет, рухнул мир. Потом уже, очень медленно, до меня начало доходить все, что тогда происходило, начался постепенный уход от Сталина. В политике я не особо разбиралась, но нравственные, эстетические ценности для меня всегда были куда более важными . Я стала читать «Новый мир», а не «Октябрь», пыталась возмущаться на партсобрании, почему нам не дают слушать «Голос Америки»- В общем, начались кошмары, а с ними v медленное прозрение.
«Ты же сама хотела, чтоб его не стало»
Инна Львовна Лиснянская, поэтесса
Я жила тогда в Баку, мне было 25 лет. Я очень давно знала и понимала, что нет врагов народа, а есть один враг народа v Сталин. Но когда он умер, общее настроение распространилось и на меня: я плакала, хотя с детства понимала, что это за человек. Еще я подумала, что может быть еще хуже, чем на тот момент было.
В тот день я, как обычно, работала в редакции. Когда сообщили новость про смерть Сталина, мы постояли на паркете под знаменем и разошлись. В Баку не было такого психоза, как в Москве. Кто-то плакал, кто-то же желал, чтобы и Багиров (секретарь азербайджанского ЦК v «Полит.ру») за ним последовал- Конечно, большинство людей испугались, ведь не понимали, что будет дальше.
По дороге домой я встретила одного приятеля, который очень удивил меня своим предложением. Он сказал, что его мама печет пироги, и пригласил меня. Я не понимала, как можно печь пироги в день, когда по всей стране траур. Услышав это от меня, он рассмеялся. «Ты же сама хотела, чтоб его не стало», v сказал он мне, что, конечно, было правдой, но, повторяю, в тот момент я находилась в довольно странном состоянии, в котором, в общем, пребывала вся страна.
«Я танцевал лезгинку»
Семен Израилевич Липкин, г.р. 1911, поэт
Мы жили с Василием Гроссманом у меня на даче в Ильинке. У Гроссмана дела тогда были плохи (его роман «За правое дело» был подвергнут разгромной критике v «Полит.ру»). У нас в доме была женщина, которая топила печку. Вдруг она сказала, что слышала о болезни Сталина. Мы не поверили этому счастью, пошли на станцию, чтобы посмотреть, написано ли в газете, что он заболел. Когда убедились в этом, купили бутылку вина и тут же распили ее. Мы чувствовали себя абсолютно счастливыми. Значит, уже сдох- В тот день я первый и последний раз в жизни танцевал лезгинку. Вообще-то я не танцую.
«Его смерть не предполагали»
Борис Ефимович Ефимов, 102 года, народный художник СССР, Герой Социалистического Труда, родной брат репрессированного в 1938 году крупнейшего советского журналиста и редакционно-издательского работника Михаила Кольцова
Известие о смерти Сталина не было неожиданностью, его критическое состояние продолжалось четыре-пять дней: ждали, боялись, верили и не верили. Психологически было для всех понятно, что к этому идет дело. Но, конечно, было потрясение, потому что его значение для страны незачем объяснять, ничто не делалось без его разрешения. Некоторая часть населения жила в страхе депортации в места не столь отдаленные. И я почувствовал то же, что все: огромное потрясение, которого боялись и ждали. Опубликованные бюллетени говорили ясно, что болезнь неизлечимая. Все только об этом и говорили, чего-то ждали. Но его смерть не предполагали.
Предыдущие серии:
«Распирающая грудь радость». Говорят бывшая жительница легендарного Дома на Набережной, бывший хранитель тела Ленина и встретивший эту весть в казахстанской ссылке чеченец.
«Конечно, и мы все прослезились- Вам не понять»: маршал Язов, архитектор Куйбышев и техинспектор Самойлова
«Прав был все-таки я». Вспоминают журналист, писатель и цензор
