Небольшой, светлый конференц-зал рассчитан человек на сорок. Наш по идее “круглый стол” на самом деле растянут прямоугольником по периметру. Слева от меня – бывший премьер-министр, да и поныне один из самых влиятельных политиков Монголии. Породистый, интеллигентный азиат лет 48. Прекрасно говорит по-русски, сыпет цитатами из Карла Маркса и бородатыми советскими анекдотами. Ненавязчиво кокетничает, заглядывает через плечо и шутливо недоумевает, “как и зачем такая привлекательная девушка может столько работать”. Справа – член пакистанского парламента. Говорит много и непонятно. Все время улыбается, но не обаятелен. К нему вежливо обращаются – “сенатор”. Напротив - неприметная албанка в широких шортах. Эта темноглазая тетка, крашенная в блондинку, – восходящая звезда новой и все более влиятельной косовской партии “Союз будущего Косово”, либерально-демократического объединения этнических албанцев. Вчера она выступала с презентацией. Обычная политизированная риторика. Про становление нового молодого государства. Про огромный потенциал независимого Косово. Про назревшую необходимость прекращения полномочий международной администрации и немедленной передачи всех властных функций косоварам. Ну, конечно, про неизбежность скорой и гладкой интеграции сербских анклавов - при условии невмешательства Белграда, который сейчас один все портит. Где-то в середине речи депутат отметила, что она как врач, представитель самой гуманной профессии… Ближе к вечеру, столкнувшись с ней в лифте, я дежурно спросила: “В какой области медицины вы работали, до того как занялись парламентской карьерой?” Партийная дама оказалась бывшим полевым хирургом Армии освобождения Косово: “Да, всю войну с ними промоталась. Через пару месяцев такой жизни думаю: "Ведь даже стрелять не умею, а может понадобиться, ой, как может понадобиться…" Но оружия на всех не хватало, а мне, вообще, как бы и не положено было. Ну и каждый день командир выводил всех наших упражняться в стрельбе. И мне так обидно было. Из-за всей этой нехватки командир собственный пистолет одному из солдат выдавал на тренировку. Так-то он никогда с ним не расставался, знаешь, будто часть тела, но выхода другого не было. И однажды я уговорила сослуживца, которому пистолет в тот день достался, чтобы он мне дал попробовать. Он согласился, я в кусты ушла пострелять, а тут командир вернулся и как начал орать: “Где пистолет?”. Ну, мне все рассказать пришлось… Как он кричал, ты бы знала! Из армии выгнать грозил. Ужас! В общем, не вышло у меня тогда. Потом, конечно, с оружием и патронами стало полегче. Ну и научилась. Правда, не из пистолета, из Калашникова. Но из него легче даже: из пистолета пока прицелишься, а тут в плечо упрешься… Хорошо, что это кончилось. Тяжелое было время. И самое страшное – изувеченные дети, одного мальчика все забыть не могу, ему 12 было, у него отца на глазах убили и дядю, трупы сожгли, а он смотрел. Потом полгода не разговаривал. Ни слова. Но теперь у нас все замечательно будет. Мы прекрасное сделаем государство”. Все тридцать три человека, съехавшиеся на первые три недели августа этого года в Институт политических исследований Стэнфордского университета из разных стран, по идее, находятся здесь именно для того, чтобы набраться знаний о построении правильного, демократического государства. Согласно либеральной доктрине, сегодняшняя миссия Америки как раз и состоит в том, чтобы нести демократию в остальной мир. Потому что чем больше в мире демократических стран, тем, в частности, лучше самой Америке. Нас здесь научат оптимальным моделям. А мы будем их внедрять “на земле”. Вопрос только в том, будут ли эти модели работать – на Филиппинах, в Зимбабве, Нигерии, Кении, Вьетнаме, Индонезии, Ираке, России, Белоруссии, Египте, Иране, Руанде, Центральной Азии. Или в загадочной республике Сан-Томе и Принсипи, о существовании которой, стыдно признаться, ранее мне не было известно. Генеральный прокурор этого африканского государства тоже сидит недалеко от меня. Совсем молодой парень в дорогих очках с изящной, тонкой оправой. Ему нет и тридцати. Вырос и учился в Португалии. На историческую родину вернулся совсем недавно – из патриотических соображений, – и чуть ли не сразу получил свое высокое назначение. Он специализируется на коррупционных преступлениях и подотчетен только президенту. После года работы очень устал, нажил себе врагов в лице всего состава правительства и жалуется на отсутствие политической воли. Впрочем, мы все на это жалуемся. Всепланетное “отсутствие политической воли” делает нас ближе друг к другу. Вот разглядывает сложную таблицу, отражающую соотношение уровня демократии и экономического развития в 15 отдельно взятых государствах, советник главы Палестинской автономии, постоянно берущий слово, чтобы рассказать о геноциде израильской военщиной палестинского народа. Его аргументы не кажутся мне убедительными, скорее наоборот. Наши взгляды на израильско-палестинский конфликт, мягко говоря, не совпадают. Но когда после моих пространных рассуждений о Чечне он подходит ко мне на лестнице и уважительно говорит, что я все очень хорошо понимаю про “политическую волю”, мне нечего возразить. Ну, понимаю… Больше всего в нашей группе русских и афганцев: каждой твари по трое. Мы, русские, садимся на лекциях рядом и поближе к двери, пересмеиваемся, заводим сторонние разговоры, а потом мучительно пытаемся компенсировать свое раздолбайство активным участием в дискуссии и тонкими намеками на то, что мы читали – да-да, читали! – все многочисленные статьи, которые нужно были просмотреть за вчерашний вечер. Афганцы, все трое – пуштуны, наоборот, слушают лекторов, затаив дыхание, в ходе презентации слайдов не отрывают глаз от экрана. Один из них с пугающей регулярностью – по несколько раз в день – встает и громогласно призывает народ к порядку, хорошо поставленным голосом объясняя, что болтать невежливо по отношению к лектору и коллегам, что болтуны мешают другим концентрироваться… Они всегда приходят на занятия первым. Огромный смуглый мужик лет сорока пяти с черной густой бородой, одетый в тяжелый костюм… и шлепки на босу ногу. На одной руке не хватает четырех пальцев. В относительно недавнем прошлом он был моджахедом. Полевым командиром. Потом осознал свои ошибки и с тем же рвением принялся за строительство демократического государства. Второй афганец – молчаливый, с тяжеловатым взглядом – видимо, его соратник, обычно садится рядом и всем своим видом выражает согласие. Третий держится от них подальше, прилагает значительные усилия, чтобы не столкнуться в дверях или за столиком в кафетерии. Судя по слухам, на последней войне он был чем-то вроде двойного агента и сдал тех двоих. Конечно, сейчас они в одном лагере “построения новой государственности”, но этого недостаточно, чтобы забыть то, что в принципе не забывается. ***** В углу притулился светловолосый юноша с широко распахнутыми небесно-голубыми глазами, сияющими чистым идиотизмом. Формально он не имеет к группе никакого отношения. Работает в каком-то гуманитарном фонде в Пало Альто, столице Силиконовой Долины, буквально в двух шагах от Стэнфорда. К нам на лекции и дискуссии приходит регулярно в поисках партнерских организаций для своей конторы. Какие проекты эта контора поддерживает, в точности не понятно, потому как, со слов молодого человека, они работают по всему миру и в качестве приоритетов видят права человека, социальное развитие, гражданскую активность и поддержку уязвимых групп. В таком раскладе непонятно, что же остается за рамками их приоритетов. Мол, мы за все хорошее, против всего плохого. Когда достойный представитель фонда как-то упомянул, что особенно важным ему кажется поддерживать образовательные учреждения на низовом уровне, я подло предложила дать денег парочке чеченских сельских школ. Парень просиял и сказал, что это прекрасная идея, но воплотить ее можно будет только в том случае, если в рамках заявки я смогу убедительно доказать, что эта модель будет полезна и актуальна и для школ Сомали. До сих пор ломаю себе голову над сей нетривиальной задачей… Юноша у нас проходит под кодовым наименованием “Джонни-заложник”. Кличка приклеилась намертво после совершенно абсурдной беседы за ужином во второй день занятий, когда, перегнувшись ко мне через застеленный отглаженной скатертью стол, раскладывая на коленях салфетку, деятель фонда произнес: “Как я понял из вашей презентации, вы много работаете на Северном Кавказе. Мне это очень интересно. Я там был несколько месяцев. В заложниках”. Я погрешила на слуховую галлюцинацию и вежливо улыбнулась: “Наверное, это был очень интересный опыт…” – “О, да. Я узнал так много нового.” Поддевая вилкой кудрявый листок салата, я попыталась сообразить, какое же английское слово, хоть немного сходное по звучанию со словом “заложник”, юноша произнес. Но сидящий рядом с ним оппозиционный журналист из Ирана с любопытством переспросил: “Вы сказали, что были заложником на Кавказе? Это очень интересно. Может, расскажете нам поподробнее?”. Вилка выскользнула у меня из пальцев и со звоном упала на тарелку. А молодой человек расплылся в еще более широкой благожелательной улыбке: “С удовольствием. Летом, два года назад, я навещал приятеля в Ростове-на-Дону. Он в свое время к нам в школу приезжал учиться по обмену. А потом все звал меня в гости. Ну, я и собрался. Приехал. Чужое место. И на языке не говорю. И такое незнакомое все. А отец моего друга был владельцем ресторана. Дорогого, хорошего. Для местной элиты. Знаете, это был абсолютно криминальный бизнес! И с сотрудниками обращались ужасно. Но главное, там были настоящие темные преступные махинации! Мне это очень не понравилось. Я попробовал объяснить хозяевам, что так работать нельзя, что это беззаконие. Но они меня не слушали. Тогда я сказал, что сейчас же от них уеду и расскажу всем, что они творят. И тут – представляете себе? – отец моего друга говорит: “Никуда ты отсюда не уедешь!” И не выпускал меня целых два месяца. Даже по телефону звонить не давал. Моя мама не знала, что со мной происходит. Это был такой ужас!”. У иранца предательски подергивается уголок рта: “С вами все это время нормально обращались? Вы жили в доме? Вас кормили? Выкупа не требовали? А через два месяца отпустили, верно?” – “Да, кормили хорошо. И в доме я мог делать, что хочу. Только на улицу ходить не давали и к телефону не подпускали. А мой друг отца уговаривал, что я ничего никому не расскажу. Мне было очень страшно. Вы не можете себе представить, какой кошмар оказаться в заложниках!..” Иранец через стол ловит мой взгляд – cмешинки перепрыгивают из его черных глаз в мои светлые. И я обращаюсь к герою c должной серьезностью в голосе: “Что же произошло через два месяца? Вас отпустили?”. – “Да, вы знаете, и даже довезли до Москвы, и посадили на самолет домой. Несмотря на весь ужас своего положения, я благодарю Бога, что пережил этот неординарный опыт. Он помог мне многое понять и переосмыслить свою жизнь. Я еще обязательно вернусь на Северный Кавказ!” На этом месте я вскочила, чуть не опрокинув тарелку, пробормотала что-то про острое желание курить после столь эмоционального разговора, выскочила во внутренний дворик и, привалившись к стене, расхохоталась, на всякий случай зажимая рот рукой. Еще через минуту во двор вывалился иранец. Умирая от смеха, упал на скамейку: “Заложник-будь-он-неладен! И еще вернется на Кавказ! У таких персонажей паспорта нужно изымать, чтоб никуда не ездили и не вводили людей в искушение…” |
