"…Отказ от себяесть от истины отпаденье, ибо истина сущее есть, а коли истина сущее есть, отистины отпаденье есть от сущего отказ; а Бог от сущего отпасть не может, и чтоне есть сущее, того и нет."
Человек, написавший это, был, в сущности, счастливцем. Он нетолько воспринимал приведенные слова как нравственный ориентир, но и с полнымправом мог сказать в свой смертный час, в объятом пламенем Пустозерском срубе,что от этого ориентира не отступил ни разу. В собственном представлении, онпрожил исполненную страданий, однако, счастливую жизнь – ибо всегда находился вгармонии с Богом и как бы даже постоянно получал от него мистические знакиободрения. Что может быть проще, прямее, легче такой судьбы (да ведь он и самназывал себя: "простец-человек"!). Что может быть проще и понятнееотстаивания традиции, старины, неприятия нововведений, сопротивления людям,возомнившим себя реформаторами! И как бы, должно быть, удивился он, узнав, чтовека спустя, рассуждая о нем, его самого, протопопа Аввакума, станут числитьсреди радикальных реформаторов русского православия, да и не толькоправославия, а его идейную позицию и мотивации находить весьма сложными ипротиворечивыми – как и позиции и мотивации его оппонентов - в том крайнезапутанном клубке противоречий, что разразился в середине ХVII века большой русской бедой,названной Расколом.
Родился Аввакум Петров в 1620 г. в селе Григорове тогдашнегоНижегородского уезда в семье местного священника церкви св. Бориса и Глеба.Принято считать, что от отца Аввакум унаследовал свой недюжинный темперамент,который тот, впрочем, проявлял большей частью в форме необузданного пьянства.Мать же, Мария, по словам Аввакума была "постницей и молитвенницей" –по смерти мужа она вообще постриглась в монахини под именем Марфы. Согласнотогдашним порядкам, Аввакум, повзрослев, должен был пойти по стопам отца,причем с высокой вероятностью унаследовав отцовский приход. Никакогоспециального образования получать для этого не требовалось – да и не было тогдана Руси для этого, в общем, никаких институций. Как бы то ни было, Аввакум былпо русским меркам начала ХVIIвека вполне образованным человеком: он превосходно знал доступную богословскуюи светскую литературу, однако – лишь на русском (церковнославянском) языке.Греческого, тем паче – латыни он не знал. Тем более не знаком он был с главным,пожалуй, продуктом правильной образовательной системы – культурой равноправногодиалога, содержательного диспута.
Вскоре по смерти отца семнадцатилетний Аввакум женился – насироте из того же села Анастасии, ставшей верной спутницей и единомышленницейпротопопа во все годы его драматичной жизни. В 1641 г. Аввакум был рукоположенв дьяконы (а двумя годами позже – в священники) и определен на приход – однако,не в родном селе, а в другом – Лопатицах, недалеко от городка Макарьева, гдекак раз в тот год открылась знаменитая Макарьевская ярмарка. Это, вроде бы,косвенно свидетельствует о каком-то конфликте семьи Аввакума с односельчанами.С другой же стороны, Лопатицы были патриаршим селом – то есть тамошний приходуправлялся не местной Нижегородсой епархией, а напрямую патриархом, к которомуместный священник получал чуть ли не право доступа по должности. Что быловесьма немало. Заметим также, что ранее в селе Лыскове – прямо через реку отМакарьева – служил священником Никита Минич – будущий главный оппонентАввакума, патриарх Никон. Оттуда же, из окрестностей Нижнего, происходилазначительная часть как вождей Раскола так и лидеров тех, кто им противостоял.
В Лопатицах Аввакум начинает духовные подвиги, о которыхпотом расскажет в своем знаменитом житии:
Егда еще был в попех,прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обремененна, блудному делу ималакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви,пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгомогнем блудным, и горько мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил кналою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злоеразжение, и, отпустя девицу, сложа ризы, помоляся, пошел в дом свой зелоскорбен. Время же, яко полнощи, и пришед во свою избу, плакався пред образомгосподним, яко и очи опухли, и моляся прилежно, да же отлучит мя бог от детейдуховных…
Важно, однако, что среди паствы Аввакума тех, кто былдоволен самоотверженным священником, было меньшинство. Основной же массе вовсене нравилась его жесткость, его отказ сокращать с помощью разного родастандартных ухищрений продолжительность службы, его попытки регулироватьнравственный облик прихожан за пределами храма:
У вдовы начальникотнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери, и он, презревмоление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти менязадавили. И аз лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе божиим мановением. Ион, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед воцерковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в товремя.
Таже ин начальник,во ино время, на мя рассвирепел, - прибежал ко мне в дом, бив меня, и у рукиотгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань ево крови, тогдаруку мою испустил из зубов своих и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же,поблагодаря бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем,наскочил на меня он же паки со двемя малыми пищальми и, близ меня быв, запалилиз пистоли, и божиею волею иа полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он жебросил ея на землю и из другия паки запалил так же, - и та пищаль не стрелила.Аз же прилежно, идучи, молюсь богу, единою рукою осенил ево и поклонился ему.Он меня лает, а ему рекл: "благодать во устнех твоих, Иван Родионович, дабудет!" Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбя, и на дорогу хлебане дал.
Тогда, в первый раз изгнанный со своего прихода, Аввакумотправился в Москву искать защиты – и это ему удалось в полной мере. В столицемолодой священник свел знакомство с царским духовником, Благовещенскимпротопопом Стефаном Вонифатьевым и протопопом Казанского собора ИваномНероновым. Эти двое, принявшие живое участие в судьбе провинциального попа идаже познакомившие его с царем Алексеем, представляли собой уже тогда ядронекоторого кружка церковных деятелей, близких по духу Аввакуму, – именно этагруппировка станет позднее, после начала реформ патриарха Никона, настоящимцентром старообрядческой оппозиции.
Как бы то ни было, изгнанного лопатицкого попа они снабдилицарской грамотой, подтверждавшей его право возглавлять приход. Вооруженный ею,Аввакум вернулся к месту службы – но не тут-то было:
Придоша в село моеплясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгналих, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великихотнял, - одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меняВасилей Петровичь Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв насудно и браня много, велел благословить сына своего Матфея бритобрадца. Аз жене благословил, но от писания ево и порицал, видя блудолюбный образ. Боярин же,гораздо осердясь, велел меня бросить в Волгу и, много томя, протолкали. Аопосле учинились добры до меня: у царя на сенях со мною прощались; а братумоему меньшому бояроня Васильева и дочь духовная была. Так-то бог строит своялюди.
На первоевозвратимся. Таже ин начальник на мя рассвирепел: приехав с людьми ко дворумоему, стрелял из луков и из пищалей с приступом. А аз в то время, запершися,молился с воплем ко владыке: "господи, укроти ево и примири, ими же весисудьбами!" И побежал от двора, гоним святым духом. Таже в нощь туприбежали от него и зовут меня со многими слезами: "батюшко-государь!Евфимей Стефановичь при кончине и кричит неудобно, бьет себя и охает, а самговорит: дайте мне батька Аввакума! за него бог меня наказует!" И я чаял,меня обманывают; ужасеся дух мой во мне. А се помолил бога сице: "ты,господи, изведый мя из чрева матере моея, и от небытия в бытие мя устроил! Ащеменя задушат, и ты причти мя с Филиппом, митрополитом московским; аще зарежут,и ты причти мя с Захариею пророком; а буде в воду посадят, и ты, яко Стефанапермскаго, освободишь мя!" И моляся, поехал в дом к нему, Евфимию. Егда жпривезоша мя на двор, выбежала жена ево Неонила и ухватала меня под руку, асама говорит: "поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет нашкормилец!" И я сопротив того: "чюдно! давеча был блядин сын, атоперва - батюшко! Большо у Христа тово остра шелепуга та: скоро повинился мужтвой!" Ввела меня в горницу. Вскочил с перины Евфимей, пал пред ногамамоима, вопит неизреченно: "прости, государь, согрешил пред богом и предтобою!" А сам дрожит весь. И я ему сопротиво: "хощеши ли впредь целбыти?" Он же, лежа, отвеща: "ей, честный отче!" И я рек:"востани! бог простит тя!" Он же, наказан гораздо, не мог самвостати. И я поднял и положил его на постелю, и исповедал, и маслом священнымпомазал, и бысть здрав. Так Христос изволил. И наутро отпустил меня честно вдом мой, и с женою быша ми дети духовныя, изрядныя раби Христовы. Так-тогосподь гордым противится, смиренным же дает благодать.
В общем, все пошло по-старому, и вскоре Аввакум вторичнопокинул Лопатицы, вернувшись к своим московским единомышленикам. Те вновьприняли в нем участие, и соорудили ему новый приход – в Юрьевце-Повольском (ныне– Ивановская область). Однако и тут суровый протопоп продержался недолго –всего восемь недель:
Дьявол научилпопов, и мужиков, и баб, - пришли к патриархову приказу, где я дела духовныяделал, и, вытаща меня из приказа собранием, - человек с тысящу и с полторы ихбыло, - среди улицы били батожьем и топтали; и бабы были с рычагами. Грех радимоих, замертва убили и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежалии, ухватя меня, на лошеди умчали в мое дворишко; и пушкарей воевода около дворапоставил. Людие же ко двору приступают, и по граду молва велика. Наипаче жепопы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: "убить вора, блядина сына,да и тело собакам в ров кинем!" Аз же, отдохня, в третей день ночью,покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве. На Кострому прибежал, -ано и тут протопопа ж Даниила (соратникАввакума по кружку Неронова-Вонифатьева – Л.У.) изгнали. Ох, горе! везде от дьявола житья нет! Прибрел к Москве,духовнику Стефану показался; и он на меня учинился печален: на што-де церковьсоборную покинул? Опять мне другое горе! Царь пришел к духовнику благословитцаночью; меня увидел тут; опять кручина: на што-де город покинул? - А жена, идети, и домочадцы, человек с двадцеть, в Юрьевце остались: неведомо - живы,неведомо - прибиты!
С того момента деятельность Аввакума окончательнопринимает, так сказать, общенациональный характер. Он поселяется в Москве истановится активнейшим деятелем кружка "боголюбцев", фактически,вторым в нем человеком после Неронова. Он по-прежнему ведет предельно активный,аскетический образ жизни, общается со своими духовными чадами, среди которыхкак простые люди с улицы, так и члены царского семейства. Вообще, диапазонконтактов Аввакума не может не удивлять – ведь, скажем, фигура царскогодуховника в Московии была крайне значительна, и даже весьма влиятельные людиприкладывали порой незаурядные усилия, дабы получить к нему доступ. Скажем,духовник Василия III, благовещенский протопоп ВасилийКузьмич составил целое состояние, получая значительные взятки от знатнейшихлюдей государства, – и даже смог выдать свою дочь за князя Мезецкого (и взятьпоследнего на свое содержание). Аввакум же сблизился с Вонифатьевым, чтоназывается, с ходу…
Здесь стоит обратить внимание на эту ситуацию с некоторойобщей стороны: в столице сам собой возник кружок влиятельных религиозныхдеятелей, настроенных, в общем, критически относительно текущих порядковцерковной жизни страны. Суть их претензий, не вдаваясь в богословскиечастности, можно выразить следующим образом: церковь в России слишком удаленаот верующих, непонятна им и неинтересна, авторитет ее недостаточен. В видуэтого следует предпринять ряд усилий – причем, предпринять непосредственно, недожидаясь действий от церковной иерархии: патриарха, епископов и т.д. Вообще, вфокусе интереса кружка протопопов был именно непосредственный контактсвященника с верующими – и связанные с этим вопросы литургии, исправленияцерковных книг и пр. "Кружковцы" стали, например, активно внедрять проповедь– вещь совершенно маргинальную в практике тогдашней русской церкви, встретившуюактивнейшую критику традиционного клира, обвинившего протопопов в завышенномсамомнении, а также в попытке разрушить мистическое начало церковной службы.Вообще, это выглядит весьма впечатляюще: несколько русских священников, в силуотсутствия школы, как и все, плохо различающих обрядность и догматику,интуитивно почувствовали, что для большинства населения православие сводитсяедва ли не к набору магических обрядов – и только. Почувствовали и решиликак-то этому противостоять.
Что это нам напоминает? Разумеется, начало европейскойРеформации, раннего Лютера, также не считавшего себя новатором, но лишьсторонником возвращения церкви к древним примерным образцам, приближенияверующих к богу. Вообще, сравнение сочинений Лютера и Аввакума – вещь весьмаплодотворная, обнаруживающая массу концептуальных и риторических совпадений. Обамыслителя в своих сочинениях высказывали в зародыше то, что их последователиразвили в идеи гражданской эмансипации и толерантности, восторжествовавшие всовременном западном обществе. При том, что сами вожди русского и немецкогорасколов вроде бы никакой толерантности не демонстрировали, считая, например,вполне нормальным физическое уничтожение своих оппонентов силами светскойвласти. (Оба, кстати говоря, были выдающимися писателями, новаторами жанра истиля.)
Не удивительнопоэтому, что кружок "боголюбцев" пользовался благорасположениемвластей – как и германо-скандинавские коллеги, царь Алексей был, в принципе,заинтересован до некоторой степени в возможной реформации, ибо таковая с неизбежностьюнесла в себе исполнение вековой мечты российских монархов – секуляризациюцерковных земельных угодий.
Однако же –развязка приближалась. 15 апреля 1652 г. скончался нелюбимый царем инепопулярный в церкви патриарх Иосиф, прославившийся каким-то запредельнымкорыстолюбием. На его место, как и ожидалось, царь поставил своего любимца –Новгородского митрополита Никона. Этот человек был в то время, в общем, близок"боголюбцам" – и идейно, и темпераментно. Соответственно, Неронов икомпания обоснованно ожидали, что теперь настанет их время, – однако,просчитались решительным образом. Меньше чем через год по смерти Иосифа Никон начал реализациюсвоей собственной программы реформ – ничего общего не имевшей с мечтаниями"боголюбцев". Опирался Никон на альтернативный "боголюбцам"полюс московской учености – появившихся в москве греческих ученых монахов ивыпускников Киево-Могилянской Академии – православного высшего учебногозаведения, основанного в 1634 г. киевским митрополитом Петром Могилой. Этилюди, поддержанные такими влиятельными светскими "западниками" тойпоры, как Федор Ртищев, имели перед доморощенныминачетниками-"боголюбцами" серьезное интеллектуальное преимущество -знание иностранных языков, дающее возможность читать религиозную литературу вгреческих оригиналах, а также опыт правильного университетского образования,причем не только в Киеве, но и в Италии – в Падуанском университете либо вримской коллегии св. Афанасия. Признавая, как и "боголюбцы"необходимость "ремонта" русской церкви, эти люди имели в виду впервую очередь формальную сторону – унификацию обрядности с остальнымправославным миром, никак не собираясь затрагивать суть взаимоотношенийсвященника с прихожанином.
Великим Постом 1653года Никон разослал циркуляр, в котором объявлял об изменении несколькихэлементов православного обряда. Эти изменения обосновывались как восстановлениесоответствия с изначальной обрядовой практикой греческой церкви, соблюдаемой такжев остальном православном мире – на Балканах, в Валахии и в православной частиРечи Посполитой, т. е. в Белоруссии и на Украине. Надо сказать, что переменыничем не затрагивали догматические основания православной конфессии – речь шлаименно об элементах обряда, хоть и весьма заметных, как вводимое трехперстноекрестное знамение взамен двуперстному. В строгом смысле, оба варианта были вГреции опционными вариантами канона – однако административный раж Никонапонятия варианта не допускал. Все отклонения от предписанного циркуляромобъявлялись крамольными и подлежали жесточайшим санкциям.
Реакция же группыНеронова-Аввакума на никоновский циркуляр была предельно жесткой:
В памети Никонпишет: "Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобаетво церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же итрема персты бы есте крестились". Мы же задумалися, сошедшеся между собою;видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали. Неронов мнеприказал церковь, а сам един скрылся в Чюдов, - седмицу в полатке молился. Итам ему от образа глас бысть во время молитвы: "время приспе страдания,подобает вам неослабно страдати!" Он же мне плачючи сказал; тажеколоменскому епископу Павлу, его же Никон напоследок огнем сжег в новгороцкихпределех; потом - Данилу, костромскому протопопу; таже сказал и всей братье. Мыже с Данилом, написав из книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подалигосударю; много писано было; он же, не вем где, скрыл их; мнитмися, Никонуотдал.
После тово вскоресхватав Никон Даниила в монастыре за Тверскими вороты, при царе остриг головуи, содрав однарядку, ругая, отвел в Чюдов в хлебню и, муча много, сослал вАстрахань. Венец тернов на главу ему там возложили в земляной тюрьме и уморили.После Данилова стрижения взяли другова, темниковскаго Даниила ж протопопа, ипосадили в монастыре у Спаса на Новом. Таже протопопа Неронова Ивана - в церквескуфью снял и посадил в Симанове монастыре, опосле сослал на Вологду, в СпасовКаменной монастырь, потом в Колской острог. А напоследок, по многом страдании,изнемог бедной, - принял три перста, да так и умер. Ох, горе!
Итак, произошел раскол, и властьобрушилась на оппонентов репрессиями. Произошел раскол, инепосредственными следствиями этого раскола вскоре станут такие вещи, какмассовое бегство населения за пределы Русского государства, столь же массовыесамо- и несамосожжения раскольников или, скажем, восьмилетняя осада ипоследующий разгром Соловецкого монастыря правительственными войсками…
