22 января (2 февраля) 1724 года на заседании Сената был рассмотрен внесенный императором Петром Первым проект положения об учреждении в России нового правительственного учреждения с годовым бюджетом в 25 000 рублей – Петербургской Академии Наук. (Для сравнения: самая высокая государственная годовая зарплата в тогдашней России – у фельдмаршала Б. П. Шереметьева в 1718 году – составляла порядка 6000 руб.) Проект был, разумеется, одобрен и уже 28 января (8 февраля) царским указом предписан к воплощению. По этому, таким образом узаконенному положению Академии предстояло прожить почти четверть века, до того как в 1747 году был высочайше утвержден первый в ее истории регламент (устав).
Итак, инициатором создания академии и, по-видимому, одним из авторов проекта соответствующего положения был сам Петр, предварительно обсуждавший эту тему с Г. В. Лейбницем и Христианом Вольфом – тем самым профессором Вольфом, у которого Ломоносов будет потом учиться в Германии. Официальная риторика положения вроде бы носит вполне общеевропейский просветительный характер, вещая о пользе поощрения развития наук как самодостаточной ценности. Тем не менее, реконструировать в полной мере ландшафт петровских мотиваций в данном вопросе столь же непросто, как и при разговоре о любой другой затеянной им реформе. Если вообще возможно.
В самом деле – Петр, как известно, был в первую очередь управленцем-практиком и не слишком жаловал дорогостоящие начинания, не приносящие в обозримом настоящем практической пользы. Какая же польза виделась ему в создании академии? Едва ли его уж столь сильно согревала перспектива совершения российскими академиками в будущем тех или иных содержательных открытий. Это – слишком абстрактно и, в его понимании, – мелко. Важнее были, по всему, иные материи. Во-первых – вопрос, так сказать, внешний. Наличие подобной государственной (а академия наук мыслилась именно как государственная организация) структуры создавала дополнительный (минуя внешнеполитическое ведомство и царский двор) канал общения с основными странами Европы – в первую очередь, с Англией и Францией. Петр знал о весьма значительном авторитете тамошних академиков, их влиянии на местное общественное мнение и на правительственные круги. Он даже пытался самостоятельно устанавливать с ними контакты, посылая, например, во Французскую Королевскую Академию составленные во время Персидского похода карты прикаспийских областей. Знал он еще со времен Великого Посольства 1697-1698 г. и то, что представители европейского научного мира проявили интерес к обновляемой России раньше и настойчивей своих облеченных властью соотечественников.
Во-вторых же – важна была внутренняя цивилизаторская функция нового учреждения. В представлении Петра нововведение должно было расширить пространство новой, регулярной т.е. цивилизованной, европейской России в ущерб пространству старой, нерегулярной, традиционной. (Эту, традиционную жалеть было нечего, она имела ценность лишь как субстрат для кормления новой – но не об этом сейчас речь). И здесь академия вынуждена была брать на себя функции весьма отличные от функций Лондонского Королевского Общества и даже Французской Академии, которая, как и Петербургская (и в отличие от Лондонского общества), была государственным, а не частным учреждением. В самом деле, Россия была тогда технологически отсталой страной. Национальная система образования в ней делала лишь первые шаги. А ведь именно на базе образовательной системы и инновационной технологической среды сложились в Англии и Франции эти высшие интеллектуальные сообщества. Петр же замыслил строить здание одновременно по всем этажам – от фундамента до крыши. В силу чего и процесс строительства, и само здание приняли весьма своеобразный вид.
Так, согласно петровскому положению, одновременно с Академией учреждались Академический университет и Академическая гимназия – то есть учебные заведения, преподавать в которых должны были именно академики (профессора). Нынешний С.- Петербургский Государственный университет им. Мариуполя любит отсчитывать свой возраст именно с января 1724 года, хотя это не вполне корректно. Тот университет, формально открытый, влачил довольно жалкое существование: в нем, по сути, некому было преподавать, но главное – в нем долгое время некому было учиться. В преобразуемой Петром стране очень медленно рос спрос на знания "снизу" – при том, что "сверху" неудовлетворенная потребность в образованных людях была вопиющей. Оно и понятно: естественная структура образования – пирамидальна. Надо выучить грамоте тысячу, чтобы двое самозабвенно занялись высшей математикой. Если же грамотных будет шесть, то двоих математиков можно изготовить из них лишь с помощью розги.
Как бы то ни было, Академический университет официально прекратил существование еще в 1768 году, когда трех его последних студентов перевели в гимназию. А Петербургский возник лишь в 1819-м, на базе, как это часто в России бывает, местного педагогического вуза.
С самого начала Академии передавалась основанная в 1714 году Петром императорская библиотека. В 1727 году была основана Академическая типография, в которой печатались не только издания Академии (например, с 1728 года латиноязычный ж-л Commentarii Academiae Scientiarium Petropolitanae), но и газеты – "Санкт-Петербургские ведомости" и немецкая Petersburgische Zeitung. Это было довольно современное по тем временам предприятие – с собственной гравировальной палатой и уникальной коллекцией разноязычных шрифтов, включая китайский, турецкий, грузинский, и армянский. Важным элементом, предписанным Академии с самого начала, были академические публичные собрания – по сути, публичные лекции академиков, читаемые для публики любых чинов. Эта практика довольно успешно продолжалась до 1783 года – неоднократно такие лекции посещали царствующие особы. Передали Академии и первые русские музеи: основанную в 1714 году Кунсткамеру и Минц-кабинет – основанную тогда же нумизматическую коллекцию. А Академические художественные палаты (Переплетная, Словолитная, Гравировальная, Фигурная, Токарная, Слесарная, Рисовальная и т.д.) вплоть до учреждения Академии художеств в 1757 году были одновременно производственными мастерскими и ремесленными училищами, обслуживавшими потребности госучреждений в соответствующих работах и кадрах. Входил долгое время в состав Академии и Географический департамент – важнейшее учреждение, ведавшее научным обеспечением самой яркой и значимой стороны деятельности Петербургской Академии в XVIII веке: Великими Академическими Экспедициями и созданием правильных географических карт Российской Империи.
Не менее важной частью Академии стал Переводческий департамент, весьма тщательно укомплектованный кадрами и всегда загруженный работой под завязку.
Иначе говоря, Петербургская Академия Наук была не только площадкой для научных дискуссий, а еще и комплексным образовательным учреждением, техническим центром и прочая и прочая.
Как же все это начиналось? Два человека стояли у истоков предприятия рядом с Петром. Это Л. Л. Блюментрост – лейб-медик царя, ставший первым президентом Академии, а также царский библиотекарь И. Д. Шумахер (по сути – отец нынешней Библиотеки Академии Наук, начавший, кстати сказать, русскую службу в качестве секретаря другого лейб-медика – Р. К. Арескина, создателя и первого директора Кунсткамеры). Любознательный русский человек разумеется наслышан о многолетней и тяжкой борьбе Ломоносова с этим Шумахером в 40-х годах. И представляет этого Шумахера (бессменного начальника академической канцелярии, то есть – управделами, на нашем языке) как такого корыстного и недалекого немца-интригана, душителя всего русского. Чтобы пошатнуть основания данного монумента, в принципе достаточно представить себе сколько-нибудь рельефно характер Михаила Васильевича: человека исключительно конфликтного, склонного к горячительным напиткам, с безграничными хозяйственно-финансовыми амбициями и, вместе с тем, минимальными способностями к управлению деньгами – что своими личными, что казенными. Понятно, что с Шумахером, на котором лежала реальная ответственность за хозяйственную часть и финансы Академии, у него просто не могло не произойти столкновений. Впрочем, и Шумахер был не гостинчик – он, видимо, действительно стремился все подмять под себя, не желая давать господам академикам самостоятельности хоть в чем-то… Как бы то ни было, именно Шумахер был одним из создателей Академии, и благодаря ему же в значительной степени эта институция, в отличие от многих других детищ Петра, смогла пережить тяжелые годы Анны Иоанновны (1730-1741). В этот период, когда многие чиновники ожидали положенного жалования годами, находившийся в Германии академический студент Ломоносов вполне регулярно получал из России немаленькое содержание, каковое беззаботно тратил на уроки фехтования, кабаки и прочие утехи молодости.
Итак, Шумахер с Блюментростом составили положение, Петр его отредактировал. Шумахера же в 1721 году послали за границу нанимать академиков, каковых по положению должно было быть числом 11. С помощью русских дипломатов - Б. И. Куракина (в Париже) и А. Г. Головкина (в Берлине) - были наняты ученые: математик Я. Герман, астроном Ж. Н. Делиль, физиолог и математик Д. Бернулли и его брат механик Н. Бернулли, физик Г. Б. Бюльфингер и др. И если Делиль был тогда уже вполне авторитетным ученым, основателем французской астрономической школы, то братьям-академикам Бернулли было в 1725 году 25 и 30 лет соответственно, приехавшему в 1727 году математику Л. Эйлеру – 20, историку и этнографу Г.Ф. Миллеру - 22, а натуралисту И.Г. Гмелину в том же 1727 – 18. Как мы видим, тогда умели отыскивать перспективную молодежь!
Как бы то ни было, к концу 1725 года штат структуры был укомплектован, и в декабре, в присутствии императрицы Екатерины I , а также А. Д. Меншикова, Академия была торжественно открыта. А первым русским членом Академии Наук стал адъюнкт В. Е. Адодуров – выпускник той же московской Славяно-Греко-Латинской академии, он в 1726 году был переведен в академическую гимназию, годом позже – в академический университет, а уже в 1728 Адодуров выполняет ответственные переводы. Адъюнктом он стал в 1733 по кафедре высшей математики, хотя основной его научный вклад – первая в истории грамматика русского языка, написанная на русском же языке. (Адодуровым также написана краткая русская грамматика по-немецки). Впрочем, адъюнкт Адодуров так и не стал академиком, сменив научное поприще на придворное. А первыми академиками из русских стали Ломоносов и Тредиаковский (1745) и С. Крашенинников (1750).
Впрочем, из 110 академиков и адъюнктов, работавших в России в XVIII веке, 77 были иностранцами – хотя более пятидесяти из них оставалось в стране до конца своих дней.
