В российской политике трудно найти персонажа с таким высоким антирейтингом, как Егор Гайдар. О "крестном отце" российской рыночной экономики сегодня вспоминают нечасто. А если и вспоминают, то исключительно со знаком минус. Сейчас в чести боги и герои другой мифологии. Телеканалы и печатные СМИ с большей готовностью разбирают сильные и слабые стороны советских вождей (на худой конец, деятелей дореволюционной России) С усердием, достойным лучшего применения, ведущие российские публицисты ищут позитив в историческом прошлом, находя протолиберальные настроения у Юрия Андропова и Алексея Косыгина, обеляя и реабилитируя Григория Распутина и августейшую семью. Однако общий тренд очевиден. Вся слава и доблесть России принадлежат истории (советской и имперской), в то время как весь негатив сосредоточен в России постсоветской (то есть в нашем современном государстве).
Между тем, нравится это кому-то или нет, но лидер всех нынешних рейтингов стал президентом именно постсоветской (а не имперской или коммунистической) России. Он стал таковым благодаря успехам и провалам ее создателей, среди которых Егору Гайдару по праву принадлежит одно из первых мест. 19 марта 2006 года идеологу рыночных преобразований в нашей стране исполнилось 50 лет. Хороший повод для содержательного разговора о реальной (не мифологизированной) роли Гайдара в становлении посткоммунистической России.
Вообще Гайдар – одна из наиболее парадоксальных фигур российской политики. Не будучи ни дня президентом страны или полноценным главой правительства (с формально-правовой точки зрения) и даже занимая ответственные правительственные посты немного больше года, именно Гайдар в глазах его оппонентов (и массы населения) является главным виновником всех российских бед и катастроф. Хотя элементарный здравый смысл мог бы подсказать, что после ухода Егора Гайдара из высших эшелонов исполнительной власти (первый раз в декабре 1992 года и второй раз - в январе 1994 года, когда он проработал предварительно вице-премьером в течение четырех месяцев) многочисленные «ошибки» реформатора можно было бы неоднократно исправить. А если их не исправляли его последователи, то, наверное, на то были серьезные основания. И уж никак не личные симпатии к Егору Тимуровичу.
2 января 1992 года правительство России, формально возглавляемое Борисом Ельциным, а фактически Гайдаром, начало путь от директивно-плановой модели экономики - к рыночной, а 16 января 1994 г. главный экономист-реформатор ушел в окончательную отставку с поста вице-премьера. Но закончилась ли с его уходом "эпоха Гайдара"? Насколько вообще востребованы в постельцинской России либеральные ценности, защищаемые реформатором №1 с большевистской пылкостью его деда? Если бы в нашей стране существовал национальный приз за политическую непопулярность, то его лауреатом без труда мог бы стать Егор Тимурович. Когда Гайдара критикуют национал-коммунисты, аграрии и прочие "крепкие хозяйственники" - это никого не удивляет. Вклад Гайдара в десакрализацию коммунистической социально-экономической практики ни с чем не сравним. Удивляет другое. Наши верные марксисты-ленинцы по-прежнему считают экономиста-реформатора лично повинным во всех экономических трудностях России, в т.ч. трудностях сегодняшних. Егора Тимуровича не жалуют и "центристы" из “Единой России”, вменяя ему в вину отсутствие "жизненного опыта" и "практических знаний". Но куда более удивительно то, что Гайдара вынуждены "прятать" от избирателей и собственные соратники. Много ли мы можем вспомнить гайдаровских выступлений, разъясняющих ту или иную позицию Союза правых сил или демократической оппозиции в целом?
Так, может быть, Гайдар вообще не та фигура, чьи дела и идеи стоит детально анализировать? Может быть, перед нами всего лишь политический банкрот, не имеющий доверия избирателей и различных элит? Думается, подобного рода выводы отпадут сами собой, если мы обратимся к фактам постгайдаровского периода экономического развития России.
Все преемники Егора Тимуровича начинали с критики либеральной экономической модели, а спустя время становились стихийными монетаристами. Виктор Черномырдин начал с призывов "прекратить базар" при переходе к рынку, а закончил клятвами в верности монетаристскому учению. Евгений Примаков, единственный премьер, поддержанный КПРФ, начал с совещаний с советским академическим бомондом, а затем провел через Думу подготовленный либералами бюджет. При соприкосновении с экономической практикой заметно "правели" Олег Лобов и Александр Заверюха, Иван Рыбкин и Юрий Маслюков. Россия, конечно, дорого заплатила за образование своих премьеров, вице-премьеров и спикеров. Начатые преобразования шли по принципу "шаг вперед и два назад", дополнялись "рынком согласований" и лоббизмом в самом худшем смысле этого слова. Но в эпоху после Гайдара к российской элите пришло понимание, что экономический либерализм - не прихоть завлабов, "мальчиков в розовых штанишках" и не идея, взращенная за океаном, а единственная реальность. Альтернативой ей является мобилизационная модель экономики, которая привела нашу страну к талонам, всеобщему дефициту и социальной апатии.
Еще в первом своем общении с гражданами РФ в прямом эфире (что стало теперь традицией) президент Владимир Путин назвал цифру работающих в бюджетной сфере. Это 10 миллионов человек. Цифра, озвученная главой государства, тогда прошла мимо ушей аналитиков. Факт, что в стране с населением в 150 миллионов человек, где еще два десятка лет назад дискутировали о допустимости частной собственности как таковой, сегодня только каждый пятнадцатый занят работой в госучреждении, свидетельствует о масштабной социальной революции, которая стала возможна благодаря экономической либерализации. Интересно и другое. Высокий рейтинг президента не мешает ему обращаться к наработкам Института экономики переходного периода, возглавляемого Гайдаром, и не просто обращаться, а использовать их в подготовке налогового, земельного, трудового законодательства, экономических "подсчетах" военной реформы. Получается парадоксальная ситуация. Идеи Гайдара, его научно-практические разработки востребованы и президентом, и правительством. И многочисленные оппоненты Гайдара вполне освоили рыночные "правила игры". Сегодня коммунисты-банкиры, чекисты-предприниматели, собственники приватизированного жилья, ностальгирующие по Брежневу - объективная реальность. Но популярность Егора Тимуровича, несмотря на все это, находится на нулевой отметке. Для объяснения этого парадокса хочется обратиться к словам самого реформатора. Говоря о Черномырдине, Гайдар выдвинул тезис о большой плате страны за экономическое образование премьера. Но весь фокус в том, что сам Егор Тимурович оказался абсолютно необучаем как политик.
Будучи незаурядным экономистом, он допустил две катастрофические ошибки, ставшие причиной описанного выше парадокса. Ошибка его не в том, что он не знал советскую экономику. Именно это "незнание" позволило ему стать качественным внешним антикризисным управляющим страны и провести преобразования, на которые у других ушли бы годы и десятилетия. Просчеты его - иного свойства. Он пришел в правительство с презумпцией виновности, заранее объявив реформы непопулярными, а себя - камикадзе. Гайдар ошибся в собственном народе, заранее полагая, что в "этой стране" живут одни "совки", ни к какому рынку не готовые. За пятнадцать лет реформ больше половины населения страны ушло в частный сектор, освоив рынок. Этот факт опроверг воззрения Гайдара со всей очевидностью.
Будучи экономическим либералом, он не до конца осознал (и сейчас не осознает) необходимость патриотической составляющей политической практики либералов. В России существует гораздо большее количество сфер и проблем (по сравнению с Европой), в которых негосударственное регулирование принципиально невозможно. Сюда можно отнести протяженные государственные границы (а значит - необходимость наличия численно крупных вооруженных сил, полицейских структур и органов безопасности, бюрократии вообще). В этом же ряду и такая проблема, как различные по своему социально-экономическому, политико-правовому и социокультурному уровню и развитию регионы, что требует от государства значительных усилий по их разумной гомогенизации, формированию единства из всего многообразия отдельных частей. В нашей стране у народа отсутствуют развитые традиции местного самоуправления и низовой организации (Вече и казачий круг оставим историкам). При этом речь идет именно о позитивной низовой организации, а не о формировании незаконных вооруженных формирований и диверсионно-террористических групп. Российское общество также имеет серьезный запрос на патерналистские настроения. Игнорировать это по меньшей мере неразумно. Тезисы, обозначенные выше, вовсе не означают необходимости отказаться от либеральных принципов строительства экономики и не являются призывом вернуться в славное сталинское прошлое. Речь идет о другом. Эти «нерыночные» сферы не должны признаваться менее значимыми, чем те, где преимущества свободной экономики очевидны. Иначе неизбежно то, что произошло в нашей стране после краха советского коммунизма и распада СССР.
Игнорирование «нерыночных сфер» реформаторами начала 1990-х гг. привело к деградации системы власти и управления страной. Более того, марксистская, по сути, идеология «рыночного детерминизма» привела к тому, что маркетизация распространилась на те сферы, в которые она не должна проникать в принципе. Административный рынок стал моделью развития российской властной системы. В начале 1990-х гг. рыночное администрирование было необходимой платой за сохранение страны. Приватизация власти в регионах обеспечила центру мирную передышку для преодоления двоевластия в 1991-1993 гг., элементарного обустройства и сохранения территории под названием РФ хотя бы de jure.
Однако уже в конце 1990-х гг. такая система работала только на развал. Тем паче, что в условиях российского «феодального федерализма» центральной властью не было предложено ни стратегии внутри- и внешнеполитического развития страны, ни внятной идеологической системы. Без всего этого российская власть так и оставалась корпорацией «кормленцев от бюджета». И если при Борисе Ельцине в процесс приватизации власти были вовлечены гражданские бюрократы (экс-партийные чиновники всех рангов, поверстанные во власть бизнесмены и интеллектуалы), то при Владимире Путине коммерциализация власти затронула силовые структуры. Люди в погонах свое влияние, информированность и силу (в прямом смысле этого слова) вложили в бизнес. Коммерциализация МВД, ФСБ, прокуратуры и армии - вот реальная опасность, стоящая перед страной. Сегодня оппоненты Владимира Путина говорят об усилении правоохранительных структур или органов безопасности. В самом факте такого усиления ничего страшного нет. Нормальное функционирование силовых структур - залог состоятельности государства и всей власти в целом. Опасно не усиление, опасно превращение «соответствующих органов» в эффективный бизнес-инструмент. Единожды став бизнес-инструментами, спецслужбы и армия перестают быть основным каркасом государства, превращаясь в ЗАО МВД, ООО ФСБ, ИЧП Министерство обороны. Будучи de jure госструктурами, они de facto выполняют частный заказ. Отсюда и дипломатия по-газпромовски (когда за приватизацию участка грузинского газопровода фактически «сдается Южная Осетия»), и закрытие глаз на формирование региональных партикулярных режимов (процесс «рамзанизации Кавказа»).
Очевидно, что без "национализации либерализма" реформы не будут восприниматься как "свои", а реформаторы будут рассматриваться только как российские американцы. Ладно бы если бы от отсутствия патриотизма страдал лишь рейтинг Гайдара. Но от этого проигрывают и либеральная идея и сами реформы. Сегодня многие публицисты и политологи, близкие Кремлю (Михаил Леонтьев, Сергей Марков, Вячеслав Никонов), говорят о президенте Владимире Путине как о стихийном «либеральном патриоте». По их мнению, проводя либеральную экономическую политику, Путин позиционирует себя и как реформатор, и как патриот. При этом игнорируется тот факт, что Путина бросает в другую крайность, когда под патриотизмом понимается не российский гражданско-политический национализм, а поклонение советской символике и советским же военным и политическим мифам. Российская же посткоммунистическая действительность рассматривается Путиным и его идеологической обслугой не как период создания новой государственности, а как эпоха анархии и национального провала. Что есть РФ для российского президента? Не более, чем самая большая часть СССР. При таком идеологическом подходе (подмене патриотизма советизмом) идейно-политическая легитимация либеральных экономических преобразований невозможна в принципе. Она невозможна даже при крайнем экономическом либерализме российской высшей власти. Следовательно, у российских либералов впереди непочатый край работы по исправлению политических ошибок выдающегося экономиста.
