"Майкл Игнатьефф в интервью спросил у Хобсбаума, тогда уже человека весьма пожилого, считает ли он, что пятнадцать, если не двадцать миллионов людей – жертва, которую стоило принести, чтобы построить идеальное коммунистическое общество. Он ответил: да. Тем самым, в глазах этого человека цель всегда оправдывала средства".
Я вот подумал, что на месте Хобсбаума ответил ровно так же. Не потому, конечно, что мне не жаль 15-20 миллионов, а просто потому, что «да», пожалуй, является единственным остроумным ответом на подобный вопрос.
В полемике о ценности «капитализма» и «коммунизма» противники неизменно пользуются математикой жертв и аргументами от бытового гуманизма. Однако аргументы от морали и математики неизменно приводят дискуссию в тупик. На вопрос о жертвах «коммунизма» всегда можно ответить «жертвами капитализма». Логическими продолжениями таких рассуждений могут быть медитации на тему губительности кирпича: «Стоило ли изобретать кирпич? Ведь столько людей пало его жертвой!» Оставив иронию, из подобных рассуждений современных российских левых и либералов можно выделить системные ошибки мышления, которые являются причиной постоянного воспроизводства подобных неотрефлексированных рассуждений и категорий. Так, в «коммунизм VS капитализм» баттлах не учитывается «нечистота эксперимента», состояющая, например, в неизбежном наложении национальных конфликтов и интересов на оба –изма.
Что хуже, подобные дискуссии не дают ответа на вопрос о том, в чем сущностное различие того, что называют «капитализмом» и «коммунизмом», и в чем причина «проигрыша» последнего. Более ценный ответ на этот вопрос в свое время дал Михаил Восленский в своей книге «Номенклатура», интеллектуальное наследие которого сейчас актуально как никогда. По версии Восленского, «коммунизм» в СССР стал новой версией азиатского типа производства, основанного на деспотическом господстве бюрократии. Восленский доказывает, что политический и социальный строй СССР был недалек от египетских царств, где классовые антагонизмы также оказываются «преодоленными», все жители падают ниц перед фараоном, а скрыто господствующим классом оказывается придворная бюрократия – номенклатура. В результате все общество оказывается регулируемым сетью бюрократической иерархии, политическая целесообразность получает приоритет перед эффективностью, а положение страны описывается в логике «осажденной крепости». Однако неправильно будет считать теорию Восленского только критикой бюрократии. Особенность такой бюрократии в неофеодальном советском обществе в том, что она оказывается правящим классом, причем классом, состоящим из маргиналов и деклассированных. Номенклатура, по Восленскому, стала логическим продолжением профессиональных революционеров, партию из которых сформировал Ленин. Политические решения «профессиональных революционеров» были противоречивы и нерешительны, так как безуспешно лавировали между требованиями социальной справедливости и практиками свергнутого господствующего класса, все больше и больше в пользу последних. Провозгласив движение к социальному равенству, бывшие революционеры поселились в особняках дворян и купцов; придя к власти с требованиями народной свободы, большевики постепенно уничтожили все очаги инакомыслия. Профессиональные революционеры не имели отношения к рабочим, хотя с помощью рабочих пришли к власти. Все больше походя на свергнутый класс, они еще верили в возможность преобразований. Неудивительно, что профессиональных революционеров после чисток середины 1930-х гг. сменили карьеристы, которые отдавали себе отчет в пустоте революционных лозунгов. Но карьеристы завершили то, что начали профессиональные революционеры: сделали репрессивный аппарат, систему эксплуатации и контроля более эффективной, не допускающей каких-либо протестов и сбоев. Все это создали под предлогом борьбы с классовым врагом, но, как изящно заключил Восленский:
Тоскующие на уроках школьники хлопают неосторожно садящихся на парту мух просто натянутой резинкой, а не просят привезти паровой молот.
Другое дело, если бы муха захотела подавить людей. Тогда ей действительно понадобилась бы гигантская машина, которая в тысячу раз усилила бы нажатие ее лапки. Огромная машина Советского государства наводит на мысль, что дело идет о подавлении огромного большинства незначительным меньшинством.
Как и всякая власть, советская не ограничилась репрессивным аппаратом. Ограничения мобильности, трудовых сил, потогонная конвейерная система под названием «научная организация труда», жесткая регламентация через ГОСТы формировали не один десяток лет субъекта и все общество. Регулируемое таким образом общество закономерно стало неспособным к развитию, что выражается, например, в проблеме «внедрения» изобретений в производство. В капиталистическом обществе любое изобретение, которое повышает эффективность производства, становится объектом желания. Такое изобретение может быть украдено, спрятано, продано, но оно представляет собой капитал, который можно вложить в производство. Для номенклатуры изобретение с потенциалом – даже не объект интереса. Более того, господствующая бюрократия не заинтересована в повышении эффективности, она заинтересована в сохранении и увеличении своей власти. Инновации (за исключением военной сферы) могут пошатнуть ее господство, а поэтому они встречают препятствия на пути к реализации. Так, повышение уровня жизни населения, его благосостояния может стереть различие в уровне жизни между привилегированным и непривилегированным классом, угнетателями и угнетаемыми. Более того, номенклатура создается как класс вокруг наслаждения своей властью, а потому чья-то бесконтрольная и независимая мысль противоречит ее «принципу удовольствия». Следуя этой же логике, человек с явным талантом к какой-либо деятельности никогда не сможет реализовать свой талант без искусственных препятствий. Более того, исполнитель, осознающий свою неполноценность, знает о том, что может быть уволен в любой момент, а значит, более лоялен к господству номенклатуры. Поэтому бездарные исполнители становятся осознанной политической стратегией господствующего класса.
Оставив несколько остроумных замечаний о механизмах усвоения обществом власти этого типа, Михаил Восленский в своем исследовании останавливается на изучении господствующего класса. Хотя это также популярное и продуктивное направление, в чем-то продолженное серией докладов «Путин. Итоги», более актуальным мы считаем изучение общественных механизмов, через которые власть номенклатуры была и остается укорененной в механизмах общества. Без демонтажа и замены таких механизмов самим обществом будет воссоздаваться азиатский тип производства, а, следовательно, политическая система России так и останется отягощенной наследием СССР. И, что хуже, в среде, созданной для консервации неэффективных институтов, социальное и экономическое развитие будет оставаться проблематичным.
На первый взгляд, эти механизмы уже вскрываются самыми образованными из «новых левых». Так, в статье Ильи Матвеева «Социальнее некуда» критикуется сращивание бюрократического аппарата официальных профсоюзов и государства. Вполне в традиции европейских парламентских левых отмечается недостаточность Минимального размера оплаты труда, проводятся аналогии с западными социальными государствами. Во многом эта статья перекликается с книгой Восленского. Перекликается настолько, что почти повторяет логику рассуждений.
Матвеев:
Минимальная зарплата
В России она отсутствует. Законодательно установленный Минимальный размер оплаты труда (МРОТ) сейчас составляет 4,6 тыс. рублей — 67% от величины прожиточного минимума (6,8 тыс.).
Ситуация, когда минимальная гарантированная государством зарплата ниже прожиточного минимума, является экономическим абсурдом. Правительство заявляет: «Зарплата не должна быть меньше определенной суммы, правда, прожить на эту сумму даже по нашим расчетам все равно нельзя». Тогда что это за сумма? Откуда она вообще нужна?
Отдельные вопросы, конечно, вызывает величина самого прожиточного минимума (до которого МРОТ все равно недотягивает). Она рассчитывается исходя из стоимости «потребительской корзины», прелести которой (один предмет верхней одежды на восемь лет, 50 рублей в месяц на развлечения и т.д.) хорошо известны.
Восленский:
В советской статистике понятие «прожиточный минимум» отсутствует. С ним советский человек сталкивается, лишь читая в газетах, что-де в такой-то капиталистической стране такой-то процент трудящихся зарабатывает меньше прожиточного минимума. И советский гражданин недоумевает: как же эти трудящиеся до сих пор не умерли с голоду?
Ему невдомек, что и сам он, и все те, кто его окружает и кого он видит на улицах - за исключением чванных типов в проносящихся мимо лимузинах, - все они получают меньше статистического прожиточного минимума. Потому что какой же обычный гражданин СССР может на свою зарплату содержать семью из четырех человек?
По официальным данным средняя заработная плата рабочих и служащих в СССР равняется ныне 257 рублям в месяц до вычета налогов. Это составляет по официальному советскому курсу (100 западногерманских марок равняется 35,4 рубля) около 725 западногерманских марок. Отсюда еще будут вычтены налоги и уплачены профсоюзные взносы, останется – примерно 600 марок. А в ФРГ трудящийся получает в среднем в 5 раз больше.
Около 1/4 населения СССР живет в сельской местности. Оплата труда колхозников составляет 187 рублей в месяц. В реальной советской жизни заработок 257 рублей в месяц – не средний, а хороший. Подлинный средний заработок, видимо, составляет примерно 200 рублей в месяц. Точную цифру сказать невозможно, так как статистика зарплаты в СССР весьма сомнительна и таинственна. Причина этой таинственности читателю, видимо, уже ясна.
Однако, перекликаясь, рассуждения Матвеева отменяют опыт Восленского уже тем, что не обращаются к нему. Так, Восленский довольно последовательно доказывает происхождение сверхэксплуатации из политической воли основателей Советского Союза. В статье Матвеева построения Восленского и других исследователей, работавших в парадигме исследования тоталитарного государства, совершенно не учитываются. Эксплуатация для автора работы «Социальнее некуда» начинается с Конституции 1993 года, наследие сложившихся до нее механизмов просто не принимается во внимание, хотя и не игнорируется полностью, раскрываясь в единственном предложении: «Система профсоюзов, доставшаяся нам в наследство от СССР, по-прежнему замечательно интегрирована во все уровни власти — так, в нынешней Госдуме работает восемь представителей профсоюзов». Возможно, в рамках одной статьи оправдано подобное ограничение предмета исследования. Но, как можно заметить по программным документам РСД, например, по Манифесту, подобное умолчание — продукт идеологии движения. Для сторонников РСД, «Левого фронта» и многих других «новых левых» критика эксплуатации начинается с критики «капитализма», т. е. распада СССР, реформ 90-х гг., «стабильности» 2000-х, но не эксплуатации ранее. Там, где приходится говорить об СССР, то же РСД утверждает, что «небезупречная, но достаточно эффективная плановая экономика» СССР обеспечила «как высочайшие темпы хозяйственного развития, так и относительно справедливую систему распределения общественных благ».
Настрой против «капитализма», который, по версии Восленского, в России еще не начинался, делает «новых левых» реакционной силой, какой бы прогрессивной риторикой они ни пользовались. Российская политическая реальность не сходна с западной, поэтому в российском дискурсивном пространстве обычная для социал-демократов практика обличения капитализма будет действовать как апологетика того странного околофеодального строя, остатки которого до сих пор сохранились в стране. А подобные высказывания о «высочайших темпах хозяйственного развития» СССР обеспечивают провал левых сил на любых альтернативных выборах.
Для примера противостояния «капитализма» и «полуфеодализма» через теорию Восленского можно рассмотреть случай Магнитского, который стал иконой либерального протеста. Конечно, иконой Магнитский стал не сам по себе, и явно не только из-за обстоятельств своей смерти. Есть множество людей, обстоятельства смерти которых еще более трагичны, но говорить предпочитают о Магнитском. Через марксистскую оптику можно ясно увидеть классовые истоки «культа Магнитского». Так, представители либерального электората, работающие в сфере услуг, не могут представить себя на месте, например, Эстемировой. Зато вполне могут — на месте Магнитского, адвоката, нанятого американской фирмой. Характер этой фирмы левая публицистика, вполне возможно, определит как «хищнический капитализм» - на основании, например, таких высказываний работодателя Магнитского Джеймисона Файерстоуна:
То есть и Магнитский, и его работодатели, и работа — продукты капитализма, того самого, против которого борются левые. Но этот самый капитализм наталкивается на непреодолимые препятствия в своем развитии. Это препятствие — современная «феодальная система», а не отдельная группировка:
В сегодняшних дискуссиях вы видите организованную преступность совсем иного рода. Она называется «министерство внутренних дел». И это еще хуже, чем частные преступные группировки, потому что а) они всегда берут взятки и б) это люди, которые по идее должны вам помогать, а не работать на преступников. Раньше, когда к вам приставали бандиты, можно было обратиться в милицию. Теперь милиционеры и есть те преступники, которые к вам пристают. Или, по крайней мере, они на них работают.
Мы посылали жалобы, но никакой поддержки не получили. Послушайте, если задуматься, почему жалобы не имеют успеха, ответ становится очевиден. Мы составляем жалобы о мошенничестве, Магнитский свидетельствует против двоих сотрудников МВД. Его тут же арестовывает один из них, и он же направляет дело на дальнейшее расследование своему близкому коллеге в МВД – майору Олегу Сильченко. Потом Сильченко держит Магнитского в тюрьме и пытает его почти целый год.
Магнитский говорит ему только одно: «это Кузнецов, Карпов и осужденный убийца Маркелов». Так вот, пока Магнитский говорит, что «это Кузнецов, Карпов и осужденный убийца Маркелов», Hermitage пишет свои жалобы о мошенничестве и об аресте Сергея. Куда идут эти жалобы о мошенничестве? К майору Сильченко. А что делает майор Сильченко? Да, он отправляет осужденного преступника Маркелова снова в тюрьму, но свидетельство Сергея он игнорирует и предпочитает не копаться в делах своих сотрудников Кузнецова и Карпова.
Арест Сергея, если называть вещи своими именами, был просто способом его заткнуть. Его проблема была в том, что он выявил двух преступников среди сотрудников МВД.
Следовательно, капитализм в современной России слаб, а силен «феодализм». Но РСД в нем видит гарантию социальной защиты населения. Это можно было бы объяснить тем, что репрессивные механизмы по большей части работают в высших эшелонах власти, а РСД пытается действовать на низовом уровне. Но тогда только острой ностальгией можно объяснить отсутствие критики ограничения мобильности, сверхэксплутатации на производстве и уменьшение покупательной способности денег в СССР. Тем более «новые левые» не хотят касаться управленческих механизмов, как и выяснять, насколько «высочайшие темпы развития» советской экономики были высочайшими.
Однако, по нашей версии, созданная еще в СССР «феодальная система» или «тоталитаризм полураспада» сегодня проявляется и в управленческих механизмах, и в способах вербовки элит. Чем отличается власть номенклатуры по Восленскому от власти коррумпированных элит в развитых демократиях? Тем, отвечает Восленский, что иерархически устроенный правящий класс («номенклатура») создает пространства искусственного дефицита, в которых распределяет блага и права (горизонтальной и вертикальной мобильности, свободу слова, право на торговлю и потребление и др.) в соответствии с занимаемой индивидами иерархией. Конечно, в первоисточнике это выражено в гораздо более красивых поэтических образах:
Иной из западных читателей снисходительно скажет: "Ну, подумаешь: квартира из 4 комнат, загородный домик, участок земли, автомобиль, жалованье 2700 марок в месяц. Все это у меня есть. Это не богатство!"
Нет, богатство. Ведь не существует некоей арифметической суммы, с которой начинается богатство. Это понятие относительное. В сравнении же с массой советского населения то, что получает номенклатурный чин, – богатство.
А главное - это привилегия. Человек - общественное существо, он всегда оценивает свое положение не изолированно, а в сравнении с положением других членов общества. Вы, читатель, спокойно ходите по улицам и не испытываете в связи с этим никаких особых чувств. Но представьте себе, что некое грозное начальство заставит остальных людей ползать на четвереньках, а вам милостиво разрешит по-прежнему ходить: вы будете невероятно счастливы, горды и будете стремиться, как принято говорить в СССР, оправдать оказанное доверие.
В этом смысле истиной Советского Союза были, конечно, «трудовые лагеря» в описании Шаламова, где приведенные закономерности были видны особенно отчетливо. Система лагерей была построена так же, как и система номенклатуры, через создание закрытого пространства, где распределение благ строго подчинено управленческой иерархии. «Блатные» лагерей – это своеобразная номенклатура, как и оригинал, не производящая ничего, кроме иерархических различений.
В социальной реальности современной России искусственными островками лагерно-номенклатурного мира можно назвать «селигеры», то есть организованные региональными или федеральными властями молодежные форумы. И в пространствах номенклатуры, и в пространстве лагерей, и в пространстве «селигеров» предельная замкнутость создается множеством «охранников» с широчайшими полномочиями. Так же, как и посещение уроков «научного коммунизма» в СССР, посещение «образовательной программы» на «селигерах» контролируется охранниками. И точно так же любое отклонение от распорядка может задеть «частную жизнь», даже в том урезанном виде, в каком она существует на закрытых форумах и существовала в Советском Союзе. Так же, как и Советском Союзе, от лекции требуется не усвоение материала, а полная посещаемость. Формальные правила, воспитывающие только послушание, доходят до абсурда - например, до запрета моргать чаще определенной скорости.
Даже свободное от «образовательной программы» время строжайшим образом регламентировано, буквально до того, что в некоторых случаях людей старше 20 лет обязуют ходить строем, а освещение палатки изнутри запрещается после определенного времени. При этом, в случае нарушения запрета, в маркированное как «частная жизнь» пространство вторгаются охранники, разрушая последние иллюзии личной неприкосновенности. Следовательно, «послание», содержащееся в медиа форума «Селигер» (как в тюрьме, как и в аппарате номенклатуры) одно: главное - не само действие и не его результат, а послушание. В дрессировке послушания в ущерб эффективности, индивидуальности и способностям к творчеству состоит задача каждого из пространств. Однако «селигеры», хотя и входят в этот ряд, занимают в нем особенное положение. Эти лагеря создаются как временные, как изолированные от общества вокруг и исключительные по своей природе образования. То есть если и «истребительно-трудовые лагеря», и коридоры номенклатуры в СССР были местами, где мог оказаться каждый, общественное мнение связывает «селигеры» с чем-то уникальным в своей чуждости обществу. «Образовательные форумы» можно сравнить с парниками, тогда как «трудовые лагеря» и систему номенклатуры – с полями. Если вторые структурировали общество, то первые могут быть лишь одним из способов организации досуга молодежи и, в идеальном случае, лифтом в «Наши» и «Единую Россию», но не больше того.
В любом случае, внутри данных пространств подобное устройство социальности имело и имеет несколько важных следствий. Первым можно назвать невозможность эффективности - как в смысле эффективного управления, т. е. подчинения приказам вышестоящих структур с наименьшими издержками, так и в смысле плодотворной разработки эффективных социальных технологий. Самый эффективный контроль вызовет в современных условиях только реакцию противодействия: участники «образовательных форумов» привыкли к гораздо большей степени свободы и не станут подчиняться абсурдным приказам, например, ходить строем. Поэтому внутри, казалось бы, идеально замкнутых и организованных систем довольно слабые механизмы управления, слабая дисциплина. Такие дисфункции прямо не предусмотрены инструкциями, но являются необходимыми для поддержания всего управленческого механизма. К ним можно отнести коррупцию в среде номенклатуры, беспредел «блатных» в лагерях, постоянное злоупотребление и торговлю спиртным на «образовательных форумах» с обязательным «сухим законом». Кроме того, действительно эффективные управленческие механизмы, даже если и будут реализованы внутри таких систем отдельными выдающимися руководителями, нарушат функционирование всего пространства либо излишним вторжением в «частую жизнь» и противодействием, либо разрушительной для всего механизма степенью свободы. И, конечно же, такой руководитель будет смещен по принципу исключения талантов. Эффективность управления требуется в подобных пространствах в последнюю очередь.
Кроме механизмов воспитания послушания у будущих элит, в нашей повседневности сохранились и другие атавизмы полуфеодальной советской системы. Главные ее признаки – ограничение мобильности, более или менее успешное в условиях капитализма. Одним из главных таких пережитков, возможно, остается институт прописки. Так, без прописки в Москве невозможно даже записаться в районную московскую библиотеку. Такую же функцию ограничения, причем как выпуска некачественных продуктов, так и творчества граждан, выполняют ГОСТы. Так, любопытным прецедентом стала угроза сноса интереснейшей и качественной самодельной детской площадки из-за ее несоответствия ГОСТу. Конечно, во всех развитых странах существуют системы качества, но далеко не во всех самоорганизованное обустройство двора пытаются уничтожить в случае несоответствия фабричной системе качества. Стремление контролировать любые потоки, даже в ущерб скорости потоков, а значит, развитию, – отличительная особенность советской социально-политической системы. Именно поэтому она стала одной из самых бюрократизированных в мире: контроль и учет для воспитанных в такой системе людей куда важнее любого развития. И до сих пор каждый день на вокзалах в крупных городах мы можем наблюдать рамки металлодетекторов, которые постоянно сигналят во время сплошного потока пассажиров. Полицейские не могут досмотреть сумку каждого, поэтому досматривают только тех, кого считают нужным. Однако весь поток пассажиров направляется через узкие рамки металлодетекторов, рядом с каждым из них стоит несколько полицейских. Такое устройство повседневности и неэффективное расходование сил полиции крайне нехарактерны для капитализма. Подобные приемы социального контроля и научения послушанию требуют очень много ресурсов. Однако же их применяют снова и снова, несмотря на видимую неэффективность. По нашей версии, по большей части, именно против таких атавизмов советской социально-политической направлено недавнее освободительное движение. Именно поэтому мечтой сторонников движения остаются реформы «как в Грузии», предполагающие доступные и удобные для граждан социальные службы, неолиберальное, но эффективное государство. Движение, начавшееся как движение за честные выборы, пытается освободить капитализм от остатков адаптированного феодализма.
Но, кроме того, это еще и движение по освобождению личности. Обучение жизни в полуфеодальных системах формирует определенные навыки. Прежде всего, конечно, это навык послушания и безынициативности, умение говорить то, что требуется, в ущерб тому, что хочется. Следствием этого является отчуждение граждан от результатов их труда, эрозия всех форм социальности. Поэтому когда околомарксистские публицисты пишут, что капитализм разрушил наследие народа Советского Союза, они неправы лишь в одном: капитализм разрушил только то, чем жители СССР пользовались, но не чувствовали это своим. Только так можно объяснить то, что они легко оставили все эти «народные» богатства: заводы и стадионы, дома культуры и дворцы пионеров. Не капитализм разрушил многие социальные группы во время Перестройки и в 1990-х, а «социализм». Если выразиться точнее, «социализм» выращивал только те формы социальности, которые были слабы или зависимы. Неудивительно, что с «полураспадом» социалистической системы рухнула и слабая советская социальность.
Полуфеодальная социально-политическая система формировала не только зависимые объединения, но и зависимую личность. Так как достать дефицитные ресурсы, следуя правилам «номенклатурно-лагерной» политико-экономической системы, почти невозможно, приходится изобретать все новые способы ее избегания, находить дыры в ее защите. Так коррупция - в значении разрушения связи слов и действий - проникает во все классы и слои общества, в каждого приученного человека. А так как обучение и воспитание неразрывно связаны, эти навыки накладывают отпечаток на характер. К сожалению, тема характера, формируемого советской реальностью, по большей части осталась полем соревнования некачественной полемичной публицистики. Однако легко предположить, что постоянное отучение говорить и действовать в соответствии с видимой реальностью и здравым смыслом формирует подавленность и уверенность в собственном бессилии - по крайней мере, насчет всего, что касается социального взаимодействия. Наблюдение того, как законы порождают постоянные дисфункции, без которых не может существовать вся система, обучает правовому нигилизму как теоретической абстракции, которая позволяет выжить. И, главное, приученный приспосабливаться к такой системе человек не может верить в свое достоинство, а значит, свободно действовать, защищая его.
Логичным следствием указанного научения и изменений в характере стали деградация социальности и сверхиндивидуализм. Все это стало результатом не разнузданного капитализма, как по умолчанию считают сторонники левых движений, а последствием развития государства под левыми лозунгами. Этот факт могут игнорировать социалисты в Европе или США, но не на территории этого распавшегося государства. Хотят или нет современные «новые левые», но они наследники того строя. Если по вине сторонников левых движений возникло тоталитарное государство, а сегодня его остатки все еще не распались, прошлое не осмыслено, наследие не изжито, то именно сторонники левых движений несут ответственность за это.
Следование закону и осознание себя законопослушным, достойным гражданином взаимосвязаны. Поэтому требование либерального освободительного движения соблюдать букву даже выгодных правящим слоям законов не так уж абсурдно. Это требование создает возможность для низового обучения правовой культуре и защиты своих прав на основании осознания себя гражданином. «Либеральное» движение, к которому так снисходительно относятся социалисты, пытается преодолеть отчуждение всех форм социальности, которую культивировало «социалистическое» государство. Поэтому без рефлексии по поводу основ, характера и причин образования под левыми лозунгами подавившего общество государства, современным «новым левым» невозможно будет занять каких-либо значимых позиций в парламенте, даже при честных выборах. Невозможно сочувствовать Советскому Союзу, номенклатуре, «тоталитаризму полураспада» под видом парламентского социализма. Невозможно делать вид, будто Советского Союза не было, а распад социальности – последствие наступления капитализма.
И это бы осталось проблемой, важной для узкого круга «новых левых», если бы политическая система, плод инерции советской политической машины, не была сегодня так близка к распаду. Сторонники коммунистических и социалистических идей говорят, что в случае прихода к власти новых либеральных элит продолжится распад национального богатства, «общих вещей», на котором сегодня держится социальный порядок на обыденном уровне. Вполне вероятно, что они правы, но сами они не могут противостоять этой тенденции именно из-за отсутствия рефлексии по поводу «социального» характера и политического устройства Советского Союза.
Сегодня как никогда остро противоречат друг другу два представления о социализме: как о радикальном либерализме и как о радикальном антилиберализме. Но общественный и политический строй, в котором радикальный антилиберализм может быть выигрышной стратегией, разрушается. Поэтому, выбрав второе определение социализма, «новые левые» проиграют. Тем более проигрышной стратегией сегодня будет не думать над этим сложным вопросом. Без работы над ошибками, все, что делают сегодня социалисты и коммунисты, уйдет к их противникам. Никакие практические задачи не заменят этой теоретической работы.
Но для этого современным «новым левым» придется проделать титаническую работу по пересмотру убеждений и, возможно, по обновлению марксизма. И прежде всего эта работа должна заключаться в предложении работающих на практике сегодняшнего дня политических форм. Как бы ни любили левые активисты Советы, у реализации этой формы самоуправления сегодня не больше шансов, чем у установления анархических идеалов Бакунина. Отчуждение от социальности, культивированное послушание и страх перед государством не проходят за два дня. Возможно, в далеком будущем Советы и смогут стать действенным органом самоуправления, но сегодня требуются переходные формы, которые приучат граждан хотя бы к минимальному самоуправлению; практики, которые привьют привычку к добровольному минимальному действию для общего блага.
Еще столетие назад «диктатура пролетариата» привела к диктатуре узкого круга малокомпетентных людей, не имеющих отношения к пролетариату. Тем более, «новым левым» стоит забыть эту формулу сегодня. Любая диктатура приведет к восстановлению единого центра сакральности власти, который на протяжении нового времени пытаются ослабить с помощью разделения властей.
И, конечно, стоит пересмотреть учение и биографию Ленина. Без отстраненного анализа того, как человек с репутацией анархиста, подаривший миру волнующую утопию отмирания государства, сделал это самое государство еще более жестоким и эффективным, чем было оно до него, «новым левым» трудно будет взглянуть на себя со стороны сегодня.