В марте 2006 года истекает мандат Альваро Хиль-Роблеса, первого Комиссара Совета Европы по правам человека, занимавшего это кресло шесть лет.
В зону ответственности Комиссара входили четыре десятка государств-членов Совета Европы, и все эти годы Роблес перемещался из страны в страну со скоростью звука, ни одну не обделив вниманием. Не в ущерб другим, но с особым интересом работал в России. А точнее – в Чечне. Впервые приехав в республику еще в 1999 году, в самом начале второй войны, Роблес буквально заболел чеченской проблемой и до самого последнего дня пытался в рамках своего мандата сделать хоть что-нибудь.
Многие правозащитники и эксперты обвиняли Комиссара в излишней склонности к компромиссам, в чрезмерных уступках российскому правительству, в неадекватной оценке ситуации, в неуместном заигрывании с Путиным. Да и сама я об этом неоднократно писала и говорила ему при встрече – вплоть до упреков в том, что глава о Чечне в его последнем, составленном в 2005 году, докладе о ситуации с правами человека в Российской Федерации откровенно играет на руку властям. Высоченный испанец разводил руками и рокотал по-французски, что такая позиция открывает ему двери в кабинеты чиновников самого высокого уровня, вплоть до президента, и дает хоть какие-то возможности. И если бы не эти компромиссы, от присутствия Совета Европы в Чечне вообще бы ничего не осталось. А так он и семинары проводит, и своего представителя в Грозном посадил, и с Генеральным Прокурором РФ, и с чеченским официозом по вопросу похищения людей в Чечне встречается регулярно… Он заговорщически улыбался. И хотя такого уровня компромисс продолжал мне казаться абсолютно недопустимым, неприемлемым, вредным, в искреннем желании Комиссара помочь не оставалось сомнений.
Последний раз Роблес приезжал в Чечню в самом конце февраля 2006 года, выступив в качестве проводника для своего приемника, шведа Томаса Хаммарберга, когда-то возглавлявшего Международную Амнистию. Он знакомил Хаммарберга с чеченским президентом и правительством, вводил в курс дел. Параллельно беседовал с журналистами – от прессы никуда не денешься.
И вот тут-то и произошла странная коллизия.
В Грозном, после встречи с Алу Алхановым, Комиссар вроде бы заявил журналистам, комментируя свою позицию в отношении боевиков: «Необходимо покончить с вооруженной борьбой, необходимо сложить оружие. Я к этому их призываю… Нужно наконец-то научиться строить мирную жизнь, строить мирное будущее своей республики…За шесть лет я много раз бывал в Чеченской республике. Первый раз я приехал сюда осенью 1999 года, когда шли военные действия. Работали пушки, орудия. Сегодня шума орудий нет. Война в Чеченской республике закончилась». Эта ремарка, процитированная "Интерфаксом", разошлась по всем информационным агентствам.
Но буквально в том же день в интервью Радио «Свобода» все тот же Роблес сказал нечто совершенно противоположное: «Ситуация в Чечне свидетельствует о том, что война здесь не закончилась. Руководство должно, прежде всего, решить проблему похищения людей».
Как-то так получилось, что мне на глаза сначала попалось именно последняя, растиражированная «Свободой» цитата. Помню, даже подумала мельком: «Сразу видно, Комиссар уходит – в последние дни в должности европейские официальные лица частенько позволяют себе непозволительное раньше: такую великую роскошь, как сказать то, что думают на самом деле. Стоит вспомнить, например, Фрэнка Джадда в бытность его в вместе с Рогозиным соруководителем Комиссии Государственной Думы и Парламентской Ассамблеи Совета Европы по Чечне. Мы с коллегами до хрипоты ругали английского лорда за бесчисленные компромиссы, но, собравшись уходить, адмирал Джадд заговорил совсем по-другому. Теперь если послушать, как он на заседаниях ПАСЕ рассуждает о Чечне, – более жесткого критика тяжело найти. Пожалуй, порадикальнее многих из нас будет...
Но в тот день у меня в конторе начал буквально разрываться телефон – журналисты, иностранные коллеги звонили, чтобы обсудить утверждение Роблеса, что в Чечне больше нет войны. Я попыталась было спорить – он же сказал обратное! О чем речь? Наверное, в том, другом сообщении просто опечатка… А потом поняла: нет опечатки в сообщении Интерфакса. И на «Свободе» тоже все верно. Комиссар сказал и то, и другое. Для него и то, и другое – правда.
Собственно, все рассуждения Роблеса о Чечне последних нескольких лет, его настойчивые утверждения, что положение в республике улучшается, построены ровно на одном: фаза активных военных действий закончена. Больше не рвутся снаряды. Нет массированных обстрелов. И это само по себе хорошо. Любой, кто сравнит положение в республике зимой 1999-2000 годов с ситуацией нынешней, не сможет не признать – стало лучше. Или, по крайней мере: стало по-другому.
Да что там 1999-2000 годы!
Сама я в Чечню первый раз приехала в 2003-м. Грозный лежал в руинах. После захода солнца стреляли непрерывно. Ночь и тишина были понятиями настолько несовместимыми, что если в течение десяти минут не звучало ни одного выстрела, ты буквально ощетинивался ожиданием – что-то не так, что-то неладно…
Сейчас по ночам тихо. И от звука разрывающей воздух автоматной очереди иногда даже вздрагиваешь непроизвольно. Дома по большей части не восстановили, но основные завалы разгребли. И в самом центре даже отстроили несколько красивых помпезных зданий. А бульвар, что идет посреди проспекта Победы, выложили красивой плиткой и круглые фонари поставили, буквально как на Старом Арбате. В декабре прошлого года даже высадили серебристые елки (правда, не приживутся, наверное, – кто же в здравом уме и трезвой памяти саженцы зимой сажает?), а в пустые глазницы разрушенных домов для пущей красы стеклопакеты вставили (интересно, как же эти разбитые коробки потом восстанавливать собираются, когда стекла есть, а половины стен нет, но это отдельный вопрос…). Так или иначе, когда сегодня попадаешь в центр Грозного и вспоминаешь, как здесь было раньше, нынешние новшества, безусловно, впечатляют… Иногда ловишь себя на том, что радуешься как ребенок – ой, а здесь фасад залатали, ой, а тут светофор на перекрестке поставили...
Вот и Роблес тоже радуется, ничуть не сомневаюсь. Люди ходят, машины ездят, студенты учатся… Да и с точки зрения статистики, бесследных исчезновений меньше, значительно меньше. Не только по официальным оценкам – даже по данным независимых организаций. Таким образом, «война в Чеченской республике закончилась».
Только тому же Роблесу очевидно - продолжаются похищения людей, виновные не несут наказания, уровень насилия крайне высок. А значит – само с языка срывается - «война здесь не закончилась». Но последнее утверждение для Комиссара – редкость. Отсутствие бомбежек и наличие хоть каких-то признаков жизни для него перевешивают все остальное.
И здесь кроется основная ошибка. Роблес выбрал неверную точку отсчёта. Нельзя сравнивать несравнимое. Нельзя рассматривать в одной плоскости ситуацию активных боевых действий и ситуацию партизанской войны. То, что происходит сегодня в Чечне, действительно, не есть война в обычном смысле этого слова. Но - в другом смысле - это даже нечто худшее: рутинное насилие и страх, которым не видно конца.
Хотя сегодня в Чечне стреляют меньше, люди боятся. Боятся даже больше, чем несколько лет назад. «Чеченизация» конфликта, при которой общество стало прозрачным для силовых структур (теперь уже не федеральных, а местных), сделала жителей республики более уязвимыми.За большинством похищений сейчас стоят «кадыровцы» и им подобные. И если человека похищают, его родственники, как правило, не подают жалобы в официальные инстанции. Они даже отказываются говорить о случившемся из страха, что пострадают и другие члены семьи. И потому что надеются договориться, заплатить выкуп. Коллеги из «Мемориала», работающие в Чечне с начала войны, отмечают, что теперь, когда «мемориальцы» узнают о похищении человека и выезжают на место, до трети респондентов в сельской местности и свыше двух третей в Грозном отказываются говорить о том, что произошло. А из согласившихся рассказать подавляющее большинство не идёт ни в милицию, ни в прокуратуру. Боятся.
Да, бесследных исчезновений стало меньше. Но людей освобождают благодаря «договоренностям» и деньгам.
Недавно в новеньком, с иголочки, чеченском парламенте была у меня встреча с Магомедом Ханбиевым, бывшим ичкерийским министром обороны, прошедшим в законодательное собрание Чечни от партии СПС. Сейчас он замглавы только что созданной парламентской комиссии по пропавшим. На вопросы о том, как будет работать комиссия и что он планирует сделать, Ханбиев отвечал так: «У нас нет ни одного человека, найденного через правоохранительные органы. Когда кого-то находят, это договариваются. Я тоже могу выйти, договориться по-чеченски. Я так за последние полтора года уже многих освободил. Но это же по-человечески, а не через органы… Как работать будем?.. Когда я еще там [в горах] ходил, меня спрашивали: «Какая тактика у вашей войны?». А я отвечал: «Чтобы понять тактику чеченской войны, нужно быть чеченцем!». И здесь также. Я буду сам работать. И как это будет, вам сейчас рассказывать не стану – не поймете все равно… И если про безопасность, про свидетелей – Парламент ничего обещать не может и обеспечить. Но я многих знаю. Есть моя личная гарантия. Могу по-чеченски приказать, чтобы конкретного человека не трогали, и его не тронут».
Трудно сказать, насколько эффективна «личная гарантия» Ханбиева. В любом случае, к правовым механизмам, к нормальной жизни все это не имеет ни малейшего отношения. И по поводу всех и каждого из похищенных – не договоришься, какие бы ни были связи. Тем более, уже вполне укоренилась практика фальсификации уголовных дел. Некоторые похищенные обнаруживаются через несколько дней или недель в местах содержания под стражей, причем уже после того, как они под пытками подписали признания в преступлениях террористического характера.
В феврале этого года в Шелковском районе Чечни я говорила с парнем, Ибрагимом Вараевым, который был вместе с младшим братом похищен ночью из дома и отпущен исключительно благодаря усилиям родных и близкому знакомству с начальником милиции района. Только вот его брата, Тимура, не отпустили. Он был признан соучастником обстрела Шелковского РОВД (райотдела внутренних дел) и осужден на 11 лет. Обстрел осуществила некая группа вооруженных людей еще 30 августа 2003 года. А почти годом позже, 6 августа 2004, незадолго до алхановских выборов, в Шелковском районе по этому делу кроме братьев Вараевых было задержано еще шесть человек: Раджи Бечеркаев, Хан-Паша Аминхаджиев, Хан-Паша Джонховатов, Ахмед Асхабов, Семен Уманцев и Руслан Эльмурзаев. Их доставили в изолятор ОРБ-2 в Грозном и жестоко пытали.
Это вообще такое очень специальное заведение – ОРБ, Оперативно-розыскное бюро (оно же – РУБОП, оно же – «шестой отдел»), и изолятора временного содержания там быть не должно. Но людей там держат, в полной власти оперативников. Против этого выступали и правозащитники, и чиновники, вплоть до того же Роблеса – но в итоге это незаконное место содержания людей лишь назвали «законным».
В ОРБ-2 ото всех требовали одного: признания в совершении нападения на Шелковской РОВД. Через сутки Ибрагима Вараева и Ахмеда Асхабова, по выражению Ибрагима, «погрузили в машину, а потом выкинули, как барашков». Остальные шестеро 19 декабря 2006 в Грозном были признаны виновными в нападении на РОВД и приговорены судом кто к десяти, кто к одиннадцати годам заключения.
Ибрагим – один из немногих, кто сегодня в Чечне осмеливается говорить. Наверное, потому, что не видит для себя другого выхода, ведь он «легко отделался», а брата долго истязали и посадили, и вряд ли тот когда-нибудь выйдет живым: «Они все делали. Били, ток пускали, сигаретами жгли. У меня до сих пор шрамы остались. Мне говорили: “Две статьи на себя возьми. Легче будет. Все равно вы все от 10 до 15 лет получите”. Палец клещами зажимали, говорили, что отрежут и спишут на огнестрел. Они орали: «Путин нам не закон! Подписывайте, давайте!». А я ничего не подписал. Отказался. И на следующий день нас с Ахмедом выбросили… Оказывается, начальник РОВД наш очень помог. Перед тем, как в машину погрузить, мне контракт подсунули, что вечно буду с ними сотрудничать. Но я и его не подписал. Вечно, говорю, не бывает. И что мне с вами сотрудничать? Чем я вам обязан? Все равно выкинули. Только сказали: “Будешь болтать о том, что здесь было, по-любому найдем и свои 15 лет получишь!»… Я за брата ручаюсь. Он не имел к этому отношения. И другие… На суд свидетелями приходили сотрудники уголовного розыска и говорили – это не они, другие нападали. Хамзат Акбулатов из УГРО, а он сам потерпевший, у него табельное оружие забрали, сказал: “Точно не они. Я этих ребят ростом выше, а те – здоровее меня были»… И все равно! Целый месяц парни в ОРБ сидели. Им ни еды, ни питья не давали, но иногда – конфеты и печенья, потому что от глюкозы, и если без жидкости, синяки лучше сходят. Брат и остальные сейчас в тюрьме Чернокозово. Я писал в аппарат президента, везде. Но это как крик – в эхо, в темноту, и все».
Сейчас в Чечне не так много стреляют. И Грозный хоть и страшен, но не так, как пару лет назад. Но то, что происходит сейчас, тоже чудовищно и тоже невыносимо. Только – по-другому. Ужас боевых действий гораздо очевиднее, чем кошмар сегодняшнего дня. Тишина обманывает. Роблес в силу своего «чеченского опыта» не может не сравнивать. Не только дипломатический политес, но и неотвязная память о грохоте разрывающихся снарядов заставляет его говорить о том, что жизнь в регионе понемногу нормализуется. Подобная ошибка восприятия понятна, и избежать ее тяжело.
Но может, к лучшему, что новый Комиссар, Томас Хаммарберг, не видел Чечню в начале войны. Для него точкой отсчета будет то, что происходит здесь и сейчас. И хочется надеяться, что он не будет обманываться относительной тишиной.
Кстати, одна грозненская подруга мне говорила, что в масхадовский период поначалу стреляли очень активно, а потом, уже в 1999, наступило затишье. Берегли патроны…
