Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Данный текст содержит следы полемики, дискуссии, различных реплик, но никакая фраза или тезис в нем не могут быть однозначно соотнесены с кем-то из участников или с мнением редакции. Отдельные линии, позиции и оппозиции, возможно, найдут отражение в других жанрах и формах нашей работы. Резюме показывает содержательное движение всего обсуждения, работу "коллективного колумниста", которая будет продолжена на следующих семинарах. Открытый семинар 25 апреля обсуждал проблемы российского образования и его реформы. Участники (кроме собственно "Полит.ру") – Александр Даниэль, Александр Долгин, Симон Кордонский, Ольга Лобач, Олег Мудрак, Виталий Найшуль, Арсений Рогинский, Александр Черкасов.
Советская система
В СССР была построена система образования, решавшая задачи обучения (приобретения навыков и информации) и воспитания (социализации). Потом, по системе распределения, человек попадал на производство и там окончательно становился специалистом.
Существовала не только противопоставленность дореволюционной системе образования, но и преемственность по отношению к ней. Атомная бомба не была бы сделана, если бы не выжили какие-то традиции. Когда носителей их уже не стало, власть предприняла значительные стратегические шаги, чтобы вырастить в рамках новой системы образования инженеров, потребных для разных новых отраслей. Например, создание специальных кафедр, пропаганда через литературу геологической романтики с гитарой привели к тому, что урановая база появилась.
Существовали научные школы, которые можно было считать носителями абсолютного качества и предметом гордости перед остальным миром.
Наряду с традиционной линией (школы, вузы, послевузовская переподготовка) существовали структуры “народного” просвещения – общество “Знание” и др.
При этом советский “рынок” работал таким образом, что можно было произвести ракету, но нельзя было произвести красивую женскую одежду.
Одновременно нельзя говорить о том, что была какая-то одна стабильная советская система образования – в СССР было как минимум 8 реформ образования (переход от общего обучения девочек и мальчиков к раздельному и назад, к платному обучению в старших классах и уход от этого, переход от десятилетки к одиннадцатилетке, возвращение к десятилетке, возвращение к одиннадцатилетке и т.д.), но нет серьезных исследований, охватывающих их в целом и подводящих итог этим изменениям, а ведь каждая из реформ была ответом на какую-то социальную правду.
Российская ситуация
Советская образовательная система распалась: из структуры среднего образования исчез элемент воспитания, из системы высшей школы изъят институт распределения, на котором во многом строилось обретение профессиональных навыков – базовые знания, полученные в вузе, дополнялись навыками, приобретенными уже на производстве, что и делало человека специалистом. Неудивительно поэтому, что сейчас более 60% выпускников института, в новых условиях решающих проблему трудоустройства самостоятельно, работают не по специальности.
Система высшего образования практически потеряла функцию профессионализации, это структура, роль которой сейчас – обеспечивать социализацию. Есть несколько мотивов для поступления в вуз: получить диплом (то есть не стать специалистом, а иметь на руках документ, который можно предъявить), откосить от армии, выйти замуж и обрести связи для будущего устройства. Существующая система решает все эти задачи.
Люди сначала отдают своих детей в хорошую школу, потом в приличный вуз, для того чтобы они освоили языки (языки общения, языки и логики бизнеса, иностранные) и обрели знакомых. А после получения диплома родители их трудоустраивают по знакомству. В этом смысле очень важно, с кем дети учились вместе. Понятно, что в Высшей школе экономики один круг знакомых, в МГУ – другой, и в зависимости от этого выстраиваются разные стратегии поведения.
Описание ситуации осложняется отсутствием знания о ней – на всех уровнях.
Никто, включая Министерство образования и науки, не может сказать, сколько вузов у нас в стране, сколько студентов. Задачу на описание образования как системы (как набора возможных социальных траекторий и инструментов для их обеспечения) никто не ставил – ни статистически, ни содержательно. Нет социологического анализа ситуации расслоения, возникшей в результате дифференциации среднего образования: есть большое количество зимних и летних школ, где дети получают дополнительное образование, есть лицеи и гимназии, а есть учебные заведения, где не учат ничему, есть реальная проблема наркомании в средней школе и т.п.
С позиции студента – это проблема навигации в сфере, где существует огромное количество красивых вывесок, липовых институтов, есть проблема экспертизы качества услуг. Когда студент обладает достаточной компетенцией для оценки уже осуществляющегося образовательного процесса или хотя бы интересом к нему, он нередко разочаровывается, увидев, что его учат не тому и не так.
При сравнении советской системы и нынешней нельзя не учитывать структурные изменения в сфере. Специфика нынешнего момента заключается еще и в том, что запрос на получение профессиональных навыков может удовлетворяться разными способами, в том числе и через самообразование: есть Интернет, есть множество форм самообучения. Дети получают знания нередко не от стариков-преподавателей, не имеющих доступа к современным знаниям и технологиям, а из собственной практики.
Общим местом при разговоре об образовании и науке является апелляция к советскому опыту и вопрос о преемственности традиций. При этом, как правило, не учитывается ни то, что советская система не была стабильной, ни главное отличие нынешних реформ от советских: в СССР с 30-х годов они шли поверх уже существующей более или менее стабильной системы, а сейчас система очень динамична.
Дело не в том, менять или сохранять советскую систему, – ее уже нет. Вопрос стоит иначе: изучать ли реальные изменения в сфере образования, строить ли цели образования и критерии соответствия им, исходя из которых можно будет выбирать тренды изменений, на которые можно опереться, погашая противостоящие им и помогая встроиться в выбранные тренды оставшимся на обочине, но еще живым продуктивным “остаткам” старой системы.
Это нисколько не отменяет необходимости изучения имевшихся (порой остаточно присутствующих) отечественных и зарубежных моделей – для анализа ситуации и построения проекта необходим материал, на который можно опереться. Но это должно быть тонкое исследование механизмов, а не недальновидный абстрактный подход “какую модель мы принимаем”. И дело не в том, что плохо заимствование как таковое, – при проведении реформ нормально учитывать существование моделей, которые можно, адаптируя, заимствовать. Но в сфере образования нет такой страны, где была бы система, которую можно взять за образец. Нам придется быть креативными.
Наличие знаний о реальных процессах, существующих механизмах и моделях неизбежно ограничивает спекуляции. При наличии демографических, культурных, институциональных и прочих ограничений отсекаются в принципе нереализуемые предложения.
Постановка целей
Бессмысленно говорить о любых изменениях в сфере, будь то реформы или, напротив, консервация оставшихся элементов советской системы, без ответа на базовый вопрос – кому и зачем нужна система образования, на что есть запрос и как он формулируется. Можно выделить четыре типа запросов на образование: цивилизационный, экономический, социальный и научно-образовательный.
Цивилизационный запрос исходит от государства и, в принципе, есть всегда. Воспроизводство культурных норм и некоторого базового объема знаний является способом удержать собственные рамки. Это то, что должно транслироваться и воспроизводиться.
Когда в Грозном заработали три вуза, учащихся там, начиная с 2000 года, стало больше, чем рабочих мест. Понятно, что там чудовищный уровень коррупции, что в значительной степени обучение направлено на решение задачи социализации типа “выйти замуж”, а у студентов Нефтяного института нет перспектив профессионального устройства. Серьезная проблема заключается также в том, что нет никакой специфики преподавания для этого важнейшего региона. Не разработаны специальные подходы к преподаванию в сложившихся условиях – непонятно, как читать грозненским студентам курс российской истории, например. Но сам факт того, что в Чечне люди получают через вузы общие для страны культурные навыки, – это решение задач государственных. В чеченских школах учат русский язык – а без этого эта часть народа была бы оторвана от всей страны.
Врастание человека в культуру – это государственная задача, которая решается через образование. Не случайно во многих европейских странах важнейшим пунктом иммиграционной политики является условие, по которому все беженцы и мигранты в первую очередь обязаны выучить язык.
Экономический запрос. Экономический запрос исходит от государства и от бизнеса.
Государство заинтересовано в том, чтобы на смену специалистами, на которых держится экономическая инфраструктура, приходили новые. Чтобы не взрывались атомные станции и не летели под откос поезда из-за недостатка знаний и навыков тех, кто строил, и тех, кто контролировал строительство и эксплуатацию.
Государство заинтересовано в гарантированном пополнении бюджета и обеспечении граждан рабочими местами за счет конкурентоспособной экономики страны, нашедшей свое место в международном разделении труда. Что невозможно без квалифицированных кадров.
Экономический спрос со стороны государства может выражаться через методы прямого и косвенного финансирования: через налоги, через создание специальных финансовых схем, мотивирующих бизнес вкладываться в сферу.
В высококвалифицированных кадрах заинтересован и бизнес.
Сейчас есть вузы, частично воспроизводящие американскую модель высшей школы, то есть дающие коммерциализированное, специализированное образование. Это пытаются делать в Высшей школе экономики, где готовится человек труда, человек по типу западного специалиста-менеджера, знающий конкретную узкую область и эффективный в ней. Это ответ на спрос со стороны бизнеса.
Сейчас ясно мыслящие, хорошо подготовленные, компетентные выпускники рейтинговых вузов, знающие менеджмент и языки, – это люди с почти гарантированной карьерой и высоким окладом. То есть бизнес осуществляет свой запрос не персонифицированно, а через мотивацию. Если отличник уже на четвертом курсе зарабатывает 5 тысяч долларов, а двоечник – нет, то в среде студентов делаются выводы.
При этом возникает вопрос, является ли спрос со стороны бизнеса на такого рода профессионалов одновременно и запросом на позитивные изменения в образовательной сфере. Очевидно, что ситуация двояка: с одной стороны, бизнес заинтересован в качественном образовании, так как даже при том, что карьерный рост выпускника во многом обусловлен его обучением уже в процессе работы, повышением квалификации через систему корпоративного образования, приобретение этих вторичных профессиональных навыков невозможно без той базы, которую человек получает в вузе. С другой стороны, не очевидно, что бизнес готов вкладывать деньги в высшую школу: ему нередко достаточно отбирать полезного для себя работника, одного из тысячи, которого и так выпускает существующая вузовская система. Возможны, правда, такие специфические формы инвестиций бизнеса в образование, как создание институтов “под себя”: так, например, все идет к тому, что бурно развивающаяся металлургическая отрасль вложит деньги в создание нового вуза вместо не удовлетворяющего имеющимся требованиям Института стали и сплавов – если к тому моменту еще будет за кого “зацепиться” из профессуры.
Однако такие возможные вложения в систему высшего образования носят единичный характер – гораздо более развита система вторичного образования, финансируемая корпорациями. Этот рынок очень бурно развивается: это система тренингов, семинаров, стажировок, курсов повышения квалификации и т.п. При этом надо понимать, что к существующей системе образования он имеет косвенное отношение: вторичное образование направлено на получение узких навыков, это повышение квалификации кадров.
Значительная часть запроса бизнеса – это запрос не на образование, а на гибкий и способный человеческий ресурс, который быстро приобретает профнавыки. Бизнес очень скептичен. Он предпочитает не образовывать, а учить навыкам. Здесь возможны два подхода: бизнес может рассматривать людей просто как кадры, чьи навыки надо развивать, а может – как ресурс развития, в образование которого надо вкладывать деньги. При этом второй вариант всегда будет сдерживаться опасениями, связанными с проблемой текучки кадров.
Еще один источник запроса на отечественное образование находится за рубежом. Гуманитарные курсы в университетах читает множество российских мигрантов, Восточное побережье США “забито” нашими компьютерщиками.
Социальный запрос – это запрос на социализацию со стороны общества. Многие готовы платить за образование. Во всяком случае, пока.
Интересны в этой связи процессы, происходящие с детьми, которых отправляли в начале-середине 90-х учиться за границу. В среднем 1 из 5 остается там и социализируется в том обществе, вернувшиеся часто не способны к социализации, они приспосабливаются спустя какое-то время с большим трудом.
Есть проблема сужения социальной мобильности из-за растущей коммерциализации и поляризации образования на элитарное и массовое. Остается открытым вопрос, может ли это стать точкой социального протеста. На данный момент процент “выходов” за родовые и коммунальные страты как при получении образования, так и при дальнейшем трудоустройстве невелик. Родители отдают ребенка, чтобы он получил диплом. А последующая социальная траектория, карьера чаще всего формируются в зависимости от бытовой страты, где живет человек, от коммунальных контактов, в том числе приобретенных в период обучения в вузе.
Научно-образовательный запрос на образование исходит со стороны научной корпорации: на воспроизводство и развитие, то есть на создание социальных условий для того, чтобы в науку и образование приходили новые люди, которые через несколько лет после этого не эмигрируют или не уйдут в бизнес.
Когда сама культура не имеет больше заказа в виде неполитических и неэкономических статусов, когда падает статус ученого – она начинает “схлопываться”. Надо сказать, что культурная действительность пережила экономические передряги последних 15 лет, хоть и существенно регрессировала.
Научно-образовательная корпорация не может быть самостоятельным заказчиком преобразований в себе, она решает только задачу самовоспроизводства. Для того чтобы ее заказ был принят, нужен политический субъект, заинтересованный в этом воспроизводстве.
