Прошел почти месяц после эпохального, — это я без иронии говорю, — выступления Президента, провозгласившего решительную смену способов формирования политической власти в России. Отзвучали выступления партийных вождей и парламентских деятелей, комментарии журналистов и политологов (которые, разумеется, “давно ждали чего-нибудь подобного”), традиционно сдержанные оценки зарубежных лидеров. Великая сентябрьская революция вступила в практическую фазу.
В чем суть этой революции?
Преобразования, предложенные Путиным, относятся к числу тех, которые не требуют никаких дополнительных разъяснений. Они просты и внятны каждому, от бомжа до министра.
Во-первых, мы больше не будем выбирать себе губернаторов. Только, ради Бога, давайте не станем отвлекаться на споры с теми, кто утверждает, что население все-таки участвует в “выборах” глав регионов, поскольку кандидатура, внесенная Президентом, должна быть утверждена региональными законодательными собраниями. Мы же с вами серьезные люди. Во-вторых, мы больше не будем выбирать в Госдуму депутатов от мажоритарных округов. Мы будем голосовать только за партийные списки.
Вопрос: как относиться к этим новшествам?
В течение последних недель они бурно обсуждались в средствах массовой информации, в политическом истеблишменте, в сообществе гражданских организаций. В какой-то момент мне даже почудилось, что к путинской революции проявил какое-то подобие вялого интереса и средний российский обыватель, — не журналисты, не политики, не чиновники и не общественные деятели, а обыкновенные российские граждане. Померещилось, наверное…
В самом деле, каким боком коснется основной массы российских граждан порядок формирования губернской власти? Что, аппаратные интриги, которые неизбежно станут возникать вокруг процесса назначения главы региона, будут чем-то лучше (или хуже) политических интриг, связанных с выборами? Что, сегодняшние всенародно избранные (то есть, по сути, назначенные по соглашению местных элит: бюрократической, деловой и криминальной или же в борьбе этих элит) губернаторы и президенты чем-то симпатичнее тех, которые будут назначаться Москвой? В таком случае давайте отдадим наши симпатии самым всенародным: Муртазе Рахимову и Минтимеру Шаймиеву…
Покушение на конституционные основы федерализма? Да что это за священная корова такая — федерализм? И почему федеративное устройство страны обязательно должно быть милее нашему сердцу, чем не менее традиционное “la Russie, uni et individible”?
Спор о способе заполнения мест в российском парламенте? В парламенте, где пропрезидентское лобби с легкостью захватило “контрольный пакет” и без сомнения в обозримом будущем этот пакет сохранит — что при смешанной системе голосования, что при пропорциональной? Меня он, во всяком случае, вроде бы, трогать не должен, ибо и в нынешнем парламенте, избранном по смешанной системе, нет милых моему интеллигентскому сердцу демократических партий; не будет их и в новом парламенте, избранном по чисто пропорциональной системе.
И что мне за дело до сентябрьского переворота президента Путина? В чем смысл этого переворота? В доступе к рычагам управления? Но ведь меня и так к этим рычагам не подпустят; да и не больно-то хотелось. Президент непомерно усиливает собственную личную власть? Ах, что вы говорите! Как будто она раньше была такой уж невыносимо слабой… На дворе осень, на смену фрюктидорам приходят вандемьеры, а там и до брюмеров рукой подать. А нам-то, извините за выражение, “простым людям”, — нам-то что до того? А все как-то не по себе.
Отбросим иронию. Одна — и очень серьезная — причина для беспокойства налицо: реформа всей политической системы России была нам преподнесена в упаковке борьбы с терроризмом. А терроризм касается всех, в том числе и тех, кто к политике абсолютно равнодушен.
Возможны разные подходы к изучению связи между назначением губернаторов и борьбой с терроризмом; наиболее очевидный из них продемонстрировал некогда на призывной комиссии незабвенный Йожеф Швейк (“А в каком году умерла у швейцара его бабушка?”). Есть и другие подходы; но это — отдельный и долгий разговор. Поэтому оставим пока в стороне вопрос, что мы приобретаем, отказываясь от выборности глав регионов.
Зададимся другим вопросом: а что же мы при этом теряем? Подчеркиваю: не “российская демократия” и не “принципы федерализма”, а мы с вами.
А ведь теряем, все вместе теряем, и каждый из нас по отдельности. Мы с вами теряем толику наших гражданских и политических прав. Именно за счет наших прав Президент решил укрепить… кто говорит – “российскую государственность”, кто — “властную вертикаль”, а кто полагает, что В.В.Путин попросту упрочивает свою личную власть над страной. На самом деле по большому счету это не имеет значения. Что бы ни укреплял Президент, он укрепляет это за наш счет — за счет наших прав.
Ну да, мне и впрямь нет особого дела до того, кто будет надо мною региональным царем — кремлевский ли назначенец или ставленник местного истеблишмента. Но раньше у меня было право: раз в четыре года отправиться на избирательный участок и заявить, что я об этом думаю.
Очень ли я дорожу этим правом? Да нет, пожалуй. Я не ропщу о том, что отказали боги… и далее по тексту. Я отлично понимаю, что это мое право в специфических российских условиях, при усиливающейся подконтрольности средств массовой информации, мало на что влияло. Но это было мое право, гарантированное мне Конституцией. И его у меня отняли.
При этом у меня даже не спросили, не сочли нужным спросить, — а как я к этому отношусь? Согласен ли с этой конфискацией моих прав или, может быть, у меня есть какие-то возражения?
В конце концов, я ведь и сам могу добровольно отказаться от части своих прав и свобод. Например, я могу захотеть обменять некоторые из них на безопасность. Именно так мы поступаем уже лет тридцать пять, когда позволяем обыскивать себя при посадке на самолет. Мы уступаем наше право на личную неприкосновенность, а взамен получаем, — или считается, что получаем, — гарантию того, что на борт самолета не проникнут воздушные пираты или террористы. Такие сделки между обществом и некоторыми его публичными институтами (в первую очередь — государством) происходят сплошь и рядом. Они — часть современной цивилизации, более того — ее фундамент.
Но в случае сентябрьской реформы нас, повторяю, никто не спрашивает: обмен принудительный.
Хотелось бы понять: с какими еще конституционными правами нам предстоит нечувствительно расстаться? И что нам навязывают взамен? Что за товар? И какого качества?
На самом деле, это не самое главное. Важнее всего то, что произошедшее вообще не может рассматриваться как обновление “общественного договора”. Ибо, с точки зрения государства, мы с вами, как выясняется, недееспособны и, стало быть, “недоговороспособны”. Государство считает, что мы не в состоянии сами распорядиться собой, своими правами и свободами, и что оно, государство, сделает это лучше, чем мы с вами. Нас опять зачислили в разряд “вечно несовершеннолетних”.
Согласны ли мы с этим? И, если нет, то что нам, — обществу, и гражданам, и гражданскому обществу, — дОлжно делать, когда правительство, не спросясь нашего мнения, начинает распоряжаться нашими правами и свободами?
Пожалуй, это и есть главные вопросы, который ставит перед нами сентябрьская революция президента Путина.
