В определенный исторический момент стержневой целью существования России, ее геостратегией стало “собирание земель”, которое выражалось в масштабной территориальной экспансии с последующей социокультурной переработкой населения. Становление России было прочно связано с освоением новых земель, с успехами и неудачами в области интеграции и ассимиляции иноплеменников.
Устройство русского государства, его сословная организация (весь цикл закрепощения от верхнего до низшего сословия и постепенного высвобождения из него), формы сопротивления государственной власти (казачество, раскол и другие способы бегства от государства и его “тягла”), отношения с Церковью и предпринимательским классом, вся система общественных институтов в целом, транспортные, военные и пространственные приоритеты — все это и многое другое было “заточено” под ключевую задачу собирания земель.
Итогом такой геостратегии стала держава с территорией и объемом природных ресурсов, намного превышающими пространство и объемы любой другой (на сегодня) страны мира. Мы также доминировали численно, уступая лишь Китаю и Индии, твердо удерживая третье место в рейтинге населенности стран планеты.
Вторым важнейшим результатом выбранной стратегии было то, что Россия оказалась единственной страной, не относящейся к Западной Европе, но так и не ставшей ее колонией хотя бы на краткий исторический период. Мы всегда себя защищали, даже в период гражданской смуты, чего не смогли сделать ни страны ислама, ни многочисленные и цивилизационно многоопытные Китай и Индия.
Таким образом, стратегия собирания земель полностью себя оправдала.
И это была тотальная стратегия. Василий Ключевский утверждал, что вся история русского народа — это история колонизации. Собственно, русский народ состоялся как суперэтнос (используя язык Льва Гумилева) именно что в процессе колонизации, выявляя несокрушимое качество культурной ассимиляции, которое возможно исключительно в связке с открытостью, терпимостью и культурным любопытством. В результате был создан социокультурный сплав, получивший устами Достоевского имя всемирного.
Итак, русская история — это история колонизации… Но не вся. Спустя почти век после смерти Ключевского стало ясно, что не вся.
В ХХ веке Россия пережила как несколько триумфов центростремительной политики, блестящих геополитических побед, так и несколько сомасштабных геокультурных катастроф. Мы уступали земли, и мы отпускали целые страны и регионы — так было с Польшей, Финляндией, Карсом. Мы боролись с центробежными национализмами. Мы делали барские подношения — Крым. Мы также пытались взять то, что нам не могло принадлежать, — Афганистан.
Но именно в ХХ веке, на пике своего могущества после окончания Второй мировой войны, мы (чуть ли не впервые) прибегли к несвойственному нам способу формирования пространства контроля не путем присоединения и распространения на приобретенные земли гражданских (ранее — подданнических) прав, а путем формирования пояса геополитических фаворитов (стран соцсодружества)
Об этом неоднократно писал философ-публицист Борис Межуев, указывая на то, что Россия явилась единственной империей в XX веке, устранившей, еще в период нахождения у власти Временного правительства, все виды дискриминации подданных по национальному, расовому или религиозному принципу, предоставив всем народам, входящим в состав Российской империи, равные избирательные права. Причем начало этому процессу было положено в рамках избирательного закона 1906 г., который обеспечил представителей неправославного населения империи правом голосовать и быть избранными в Государственную думу. “Причина такой легкости коренилась в том, что Россия упорно не желала сознавать себя “колониальной” империей, аналогичной Британской или Французской: на такой позиции в начале века — особенно в период обострения отношений с Англией в конце XIX столетия — сходилось практически все русское общество — от монархистов до крайне левых. Именно поэтому провозглашение политического равноправия всех народов империи до сих пор кажется нашим согражданам совершенно естественным актом, своего рода восстановлением попранной исторической справедливости, при том что ни на что похожее не отважились даже французские социалисты в период нахождения у власти Народного Фронта в 1930-х годах.” (Б.Межуев)
Но в конце сороковых по итогам войны политика Кремля резко меняется. Расширению и включению новых народов в гражданский состав СССР руководство страны предпочло создание пояса фаворитов, а собственную страну стыдливо прикрыло железным занавесом. Видимо, это и стало прелюдией внутреннего Перелома.
Совсем скоро, в 1960-е, произошел слом многовекового колонизационного тренда. Русский народ двинулся вспять, в свой исторический центр — Московию, а часть его и того дальше — на Запад, с которым у части населения произошла культурная ассоциация (90-е годы лишь обнажили этот процесс). Вся информация об этом в советские годы была засекречена не хуже, чем местонахождение ядерного потенциала. Но традиционная кремлевская секретность не могла снять нарастающую проблему.
В те же 60-е годы нетто-коэффициент воспроизводства населения страны опустился ниже единицы и с тех пор, за исключением краткого периода 1986–1988 гг., таким и остается. Другими словами, замещение поколений с этого момента стало отрицательным — каждое последующее было меньше предыдущего.
Тогда же произошел слом тренда мужской смертности, которая, вопреки всему, после долгого падения стала расти — что происходит и по сей день, когда больше половины мужского населения страны не доживает до не такого уж высокого пенсионного возраста.
Наконец, в конце 1960-х, когда наш идеологический враг переживал культурную революцию, мы предпочли законсервироваться. В результате формирование нового отношения к человеку и нового отношения человека к действительности, закрепленного в рамках так называемого второго эпидемического перехода — фитнес-революции, — не состоялось.
То, что все это закончилось 91-м годом, — не удивительно.
Наше историческое отношение к пространству и народонаселению нужно кардинальным образом менять. Почему?
Да потому, что у нас больше нет демографического избытка. Мы больше не можем генерировать колонизационные волны из центра к периферии, построенные на массовом выбросе коренного населения. Ведь исторический колонизационный потенциал русского народа был подкреплен показателями естественного прироста населения. Сегодня это кажется невероятным, но в конце XIX — начале XX вв. рождаемость у великороссов, малороссов и белорусов была много выше, чем у других народов. В крестьянских семьях Центральной России детей было больше, чем в сельских же семьях народов Северного Кавказа и Средней Азии. Естественно, что в тот период страну распирало от избытка энергии, и она могла позволить себе любой масштабный колонизационный проект. “Что людишек жалеть — бабы еще нарожают”, — в этом циничном афоризме была своя известная логика. Демографический взрыв в России на рубеже веков по своей мощности позволял решить геополитические задачи по уплотнению системы расселения на огромной территории от Карпат до Тихого океана. Но все это в прошлом.
У нас больше нет возможности продолжать экстенсивное освоение огромного пространства, и тем более такими методами, какие мы применяли в рамках системы ГУЛАГа (неоднократно обращалось внимание на тот факт, что карта Главного управления лагерей совпадает с картой индустриализации СССР).
Мы уже не можем действовать в аграрной логике, “сажая” колонизацию на земельные наделы (вспомним политику русского правительства на Дальнем Востоке в начале ХХ века), — времена изменились, и доля традиционно аграрного населения будет неизбежно падать до незначительных величин.
Мы уже никогда не сможем “затыкать” дыры, возникшие в результате масштабных управленческих ошибок, дешёвыми (и, казалось бы, неисчерпаемыми) человеческими ресурсами…
…а значит, необходимость смены пятивековой геостратегии — очевидна.
Очевидны и возможности осуществления такой смены. Ведь у нас огромная геокультурная периферия — и это не только постсоветское пространство, еще нами удерживаемое невзирая на участившиеся внешнеполитические ошибки Кремля.
Мы по-прежнему первая страна в мире и по площади, и по ресурсам, хранящимся в наших недрах, что обеспечивает нам уникальный собственный энергетический баланс и завидную долю в глобальном энергетическом балансе, а следовательно, уверенное будущее.
Но при этом мы допускаем нарастание антропопустынь — “остывающих” от человеческого присутствия пространств старообжитых территорий. На нашей территории господствует “западный дрейф”, — массовое перемещение населения с востока на запад — превращающий страну, в системе глобального обмена населением, в транзитную территорию. Мы испытываем возрастающее демографическое давление со стороны наших восточных и южных соседей, с одной стороны, и с другой, западной стороны, мы сталкиваемся с настойчивым выманиванием наших ученых и талантливой молодежи.
Все сказанное позволяет почувствовать направление, в котором просматривается наша новая геостратегия. Стратегия, учитывающая слом вековых отечественных трендов, нарастающую силу новых глобальных тенденций, учитывающая те заделы, которые мы имеем благодаря и вопреки нашей истории, и чутко улавливающая открывающиеся возможности...
Поэтому необходимо говорить о переходе — от геостратегии собирания земель к геостратегии собирания народов.
Мы находимся в состоянии, когда еще можем избежать катастрофы. И несмотря на то что
— утратив в 1991-м земли на западном и южном рубежах с проживающим на них населением, мы в миг уполовинили свою численность (на западе и на юге мы лишились практически всего, чего можно было лишиться, но и это не предел: остаются калининградский эксклав и Северный Кавказ; на востоке после истории с Аляской и Алеутами мы, сколь это ни удивительно, ничего не потеряли — разве что в последнем эпизоде российско-китайских отношений Амурские острова; но именно на востоке сохраняется угроза глобального геополитического поражения);
— утратив механизм не то что расширенного, но даже простого воспроизводства населения в ситуации слабой освоенности земель за Уралом и демографического давления со стороны перенаселенных трудоизбыточных соседей, мы оказались не готовы к последствиям глобального демографического перехода;
— сумев подготовить и развернуть в ХХ веке грандиозный проект новых общественных отношений и человека нового типа, проведя масштабный социокультурный эксперимент, мы пришли к ситуации тотального уничтожения практически всех общественных институтов, в результате чего на сегодня имеем крайне низкую степень как социальной структурированности, так и социальной связности с туманными перспективами их быстрого восстановления;
— поразив в свое время мир скоростью разворачивания индустриального проекта, мы, тем не менее, оказались не готовы совершить следующий шаг (причем на сегодня лишнего времени для преодоления постиндустриального барьера у нас нет, фактически мы ограничены темпом втягивания нас в чужие глобальные производственные цепочки, предписывающие России долгосрочную сырьевую специализацию);
— проиграв Холодную мировую, мы, как всякий проигравший, вынуждены выплачивать репарации победителю, который сегодня во многом предопределяет русло развития культурной политики в стране. В итоге не российское государство, а большой мир, олицетворяемый Западом, обеспечивает личные права и возможности капитализации граждан России….
…шанс у нас остается. Шанс сохранения себя в истории.
Проект собирания народов может быть успешным только в том случае, если будет предъявлен идеологический стержень, вокруг которого начнет формироваться нация, в языке христианской мифопоэтики — “Новая Земля Обетованная”. Нация не как этнокультурная общность, не как кровь и плоть, а как дух и язык, оформленный в непреложные политические принципы. И это будет новый универсалистский проект, указующий на вечные ценности. Таковыми — универсалистскими — были как наши собственные исторические проекты “Третьего Рима” и коммунизма, так и современные проекты, сформулированные интеллектуалами объединяющейся Европы, политического ислама и неоконсервативными протестантами США, т.е. элитами полноценных участников исторической процесса.
Какие народы, в каком количестве и, главное, в рамках какого геокультурного проекта будет собирать наша страна — от этого зависит, сможет ли она существовать в будущем именно как Россия (не по этнониму, а по сути культурного наследия) или, как заметил питерский исследователь Дмитрий Житин, — подобно Риму, заселенному варварами, станет лишь разделом в учебном пособии по мировой истории.
В стране придется менять очень многое. Предстоит подлинная социокультурная модернизация даже не масштабов эпохи Петра Великого, а эпохи монгольского ига, когда в глубине самого ига формировались подходы к работе с пространством, населением, обществом, культурой. Перелом, который нас ждет, сомасштабен эпохе образования Московской Руси.
Главное - придется изменить отношение к человеку: провести подлинную гуманизацию всех сфер жизнедеятельности — армии, систем наказания, взаимоотношения населения с властями, воспитания, образования и репродуктивного поведения.
Без этого невозможно ни сделать Россию привлекательной для миллионов новых граждан, ни существенно поднять качество жизни тех, кто уже является российскими гражданами.
Поэтому новая стратегия России, какой бы она ни была, в обязательном порядке будет иметь дело с культурной революцией, задача которой — фундаментально изменить характер отношения к человеку, истребить “звериное” начало в структурах принятия судьбоносных решений.
