29 ноября (н. ст.) 1744 г., вспокойное мирное время начала царствования императрицы Елизаветы Петровны, вСанкт-Петербурге скончался художник, скульптор и архитектор Растрелли – не тот,кто построит потом Зимний дворец, а его отец, человек, самой знаменитой работойкоторого является конная статуя Петра Великого ("прадеду – правнук")на площади Коннетабля перед Инженерным замком. Впрочем, нынешняя публика, саматого не подозревая, знакомится с творением этого мастера главным образом в иномместе – в световом зале Московского вокзала, где установленный бронзовый бюсттого же Петра является точной копией растреллиевской работы – независимо оттого, кем она нынче подписана.
Родился Б. Растрелли 11 января1667 г. в весьма состоятельной дворянской семье во Флоренции, где началполучать художественное образование, продолженное уже в Риме. С чего Бартоломеоначинал свой творческий путь – мы, похоже, не узнаем никогда: ранних работ егоне сохранилось. Известно лишь, что ни во Флоренции, ни в Риме он особой славы иособых денег не сыскал – да и время в этих местах было не урожайное… В 1700 г.Растрелли, женившийся на испанской дворянке, переезжает в Париж, надеясьобрести счастье во Франции Людовика XIV, щедрой к художникам. Там, в Париже молодая семья обрелапополнение – родился первенец, Франческо, тот самый, которому выпадет статьсимволом русского архитектурного барокко. (Почему-то у нас его станут потомназывать Франческо Бартоломео Растрелли – при том, что Бартоломео Растрелли-млбыл его родным братом и тоже служил архитектором. Вот и слились два человека вединое имя! Бывает…)
Парижский периодРастрелли-старшего, продолжавшийся более пятнадцати лет, известен нам покрайней мере двумя его скульптурными работами – ныне существующей мраморнойстатуей Марии Магдалины (1706) и выполненного в следующем году несохранившегося надгробия маркизу де Помпонну. Успех, однако, был весьмаотносительным – чего, в общем, и следовало ожидать: воспитанный на бароккомастер выглядел в осваивавшей классицизм Франции уже некоторым анахронизмом.
К тому же периоду жизни Растреллиотносится и обретение им титула графа Папского государства. По одним сведениям,титул был просто куплен в 1704 г., по другим – получен в награду от короля какраз за надгробие Помпонну. Как бы то ни было, с того времени Растрелли всегдадобавлял к своим инициалам буковку C., полное же имя писалкак Bartolomeo Comte de Rastrelli.В России же по смерти скульптора эта дополнительная буква почему-то сталавосприниматься как второе имя – Карл. И до сих пор во многих довольно серьезныхизданиях отец русской круглой скульптуры значится как Бартоломео-КарлоРастрелли. Что его самого, наверное, изрядно бы удивило. (Ну, да у нас инемецкое имя императора Петра IIIвезде пишется как Карл Питер Ульрих, хотя никаким Ульрихом он никогда и впомине не был!)
В Россию Растрелли приехал вмарте 1716 г. Скульптор был нанят Н. Зотовым и подписал в мае 1715 г.трехлетний контракт (растянувшийся потом на всю жизнь). Это было время увлеченияПетра Францией, шашней с окружением малолетнего Людовика XV, волны импорта специалистов из этойстраны. Год с небольшим спустя и сам царь окажется во Франции – восполняяпробел своего европейского путешествия 1697-1698 г.г.
В России Бартоломео должен былзаниматься проектированием дворцов, садов, каскадов и фонтанов, изготовлениемстатуй из мрамора, порфира и других твердых пород, отливкой скульптуры из меди,свинца и железа, изготовлением портретов из воска и гипса, штемпелей длячеканки медалей и монет, созданием декораций и машин для театральныхпредставлений. Говоря иными словами, Растрелли нанимали не только и, возможно,не столько в качестве художника, сколько в качестве инженера довольно широкогопрофиля. Это вполне укладывается в русло мировосприятия Петра и его"птенцов", воспринимавших красивое через призму регулярного. В то жевремя, это укладывается и в русло гораздо более давней русской традиции –достаточно вспомнить приглашенного из Италии в 70-е годы ХV века Аристотеля Фиорованти – автораУспенского собора Московского Кремля. Этот человек также был малоизвестен народине в качестве архитектора, зато обладал инженерными навыками самого разноготипа – умел и пушки лить (Растрелли, впрочем, тоже отметился на этом поприще),и монеты чеканить, и многое прочее. Все это нашло в России Ивана Великогоприменение, но в истории он остался именно Успенским собором – шедевромархитектуры, исключительно своеобразным и неповторимым примером плодотворнойэклектики, чарующего синтеза североитальянского Ренессанса ирусско-византийского крестово-купольного зодчества.
То же, в целом, случилось и сРастрелли: в пятидесятилетнем, не хватавшем прежде звезд с неба, скульпторесловно бы проснулся ранее дремавший талант – все его русские работы безусловнохороши – и первый в России конный монумент, и два сохранившихся бюста Петра,сделанные с использованием снятой с императора восковой маски, и эрмитажная"восковая персона", и статуя Анны Иоанновны с арапчонком, и бронзовыйМеншиков – едва ли не первая скульптурная работа мастера, сделанная в России…
В чем же причина этого чудапреображения? Видимо, в достаточно тонком нюансе: финальное качествопроизведения искусства зависит не от одного лишь дарования художника, но и взначительной степени – от специфики заказчика. В нашем случае позициязаказчиков была практически идеальной: и Меншиков, оказывавший скульпторупокровительство, и прочие клиенты испытывали, с одной стороны, почтениенеофитов перед признанным мастером. С другой же – вполне четко осознавалиидеологическую компоненту своего заказа. (Либо же эта компонента просто виталав воздухе – не важно.) Лучше на свете и не бывает: заказчик не дергаетисполнителя за руку, но имеет четкие критерии соответствия результата своемузамыслу. А может – все дело в совершенно уникальном пафосе создания еще однойнациональной европейской культуры с чистого листа – тот, что привлекал в ту,плохо обустроенную, нерегулярно оплачиваемую и неуютную петровскую Россию целыйряд первоклассных европейских интеллектуалов. Пафос, с тех пор утраченный,вообразить который нам сейчас едва ли под силу.
* * *
Юрий Тынянов. «Восковая персона», 1930 г.:
«Его пропустили с подмастерьем,господином Лежандром. Господин Лежандр шел по улицам с фонарем и освещал дорогуРастреллию, а потом внизу доложил, что просит пропустить к герцогу и его,подмастерья, господина Лежандра, потому что бойчей знает говорить по-немецки.
Их допустили.
По лестнице граф Растреллий всходил бодро и щупал рукойперилы, как будто то был набалдашник его собственной трости. У него были рукикруглые, красные, малого размера. Ни на что кругом он не смотрел, потому чтодом строил немец Шедель, а что немец мог построить, то было неинтересноРастреллию. А в кабинетной – стоял гордо и скромно. Рост его был мал, животвелик, щеки толстые, ноги малые, как женские, и руки круглые. Он опирался натрость и сильно сопел носом, потому что запыхался. Нос его был бугровый,бугристый, цвета бурдо, как губка или голландский туф, которым обделан фонтан.Нос был как у тритона, потому что от водки и от большого искусства графРастреллий сильно дышал. Он любил круглоту и если изображал Нептуна, то именнобрадатого, и чтоб вокруг плескались морские девки. Так накруглил он по Неве доста бронзовых штук, и все забавные, на Езоповы басни: против самого Меньшиковадома стоял, например, бронзовый портрет лягушки, которая дулась так, что подконец лопнула. Эта лягушка была как живая, глаза у ней вылезли. Такогочеловека, если б кто переманил, то мало бы дать миллион: у него в одном пальцебыло больше радости и художества, чем у всех немцев. Он в один свой проезд отПарижа до Петерсбурка издержал десять тысяч французской монетой. ЭтогоМеньшиков до сих пор не мог позабыть. И даже уважал за это. Сколько искусств онодин мог производить? Меньшиков с удивлением смотрел на его толстые икры. Ужбольно толстые икры, видно, что крепкий человек. Но, конечно, Данилыч, какгерцог, сидел в креслах и слушал, а Растреллий стоял и говорил.
Что он говорил по-итальянски и французски, господинподмастерье Лежандр говорил по-немецки, а министр Волков понимал и уж тогдадокладывал герцогу Ижорскому по-русски.
Граф Растреллий поклонился и произнес, что дук д'Ижора –изящный господин и великолепный покровитель искусств, отец их, и что он толькодля того и пришел.
– Ваша алтесса – отец всех искусств, – такпередал это господин подмастерье Лежандр, но сказал вместо «искусств»: «штук»,потому что знал польское слово – штука, обозначающее: искусство.
Тут министр господин Волков подумал, что дело идет огрудных и бронзовых штуках, но Данилович, сам герцог, это отверг: ночью в такоевремя – и о штуках.
Он ждал.
Но тут граф Растреллий принес жалобу на господина деКаравакка.
Каравакк был художник для малых вещей, писал персонынебольшим размером и приехал одновременно с графом. Но дук явил свою патронскуюмилость и начал употреблять его как исторического мастера и именно ему отдалподряд изобразить Полтавскую битву. А теперь до графа дошел слух, что готовитсясо стороны господина де Каравакка такое дело, что он пришел просить дука в этодело вмешаться.
Слово «Каравакк» Растреллий картавил, грозно, спрезрением, как бы каркал. Слюна брызгала у него изо рта.
Тут Данилыч нацелился глазом: зрелище художника стало емуприятно.
– Пусть говорит о деле, – сказал он, – длячего у них стала ссора с Коровяком. Коровяк вострый маляр и беретдешевле. – Ему была приятна ссора Растреллия с Каравакком, и если б нетакое время, он что бы сделал? Он созвал бы гостей, да позвал бы того Растреллияи Коровяка, и стравил бы их, аж до драки. Как петухов, этого толстого с тем, счернявым.
Тут Растреллий сказал, а господин Лежандр пояснил:
– Дошло до его слуха, что когда император помрет, тогосподин де Каравакк хочет делать с него маску, и господин де Каравакк не умеетделать масок, а маски с мертвых умеет делать он, Растреллий.
Но тут Меньшиков легонько вытянулся в креслах, воздушнососкочил с них и подбежал к двери. Заглянул за дверь и потом долго глядел вокошко; он смотрел, нет ли где изыскателей и доносителей.
Потом он приступил к Растреллию и сказал так:
– Ты что бредишь непотребные слова, относящиеся ксамой персоне? Император жив и нынче получил облегчение.
Но тут граф Растреллий сильно махнул головой с отрицанием.
– Император, конечно, умрет в четыре дня, – сказалон, – так говорил мне господин врач Лацаритти.
И тут же, поясняя речь, ткнул двумя толстыми и малымипальцами вниз, в пол, – что именно в четыре дня император, конечно, пойдетуже в землю.
И тут Данилыч почувствовал легкий озноб и потрясение,потому что никто еще из посторонних так явно не говорил о царской смерти. Онпочувствовал восторг, что как бы восторгают его над полом и он как бывозносится в воздухе над своим состоянием. Все переменилось в нем. И уже застолом и в креслах сидел спокойный человек, отец искусств, который более неинтересовался мелкой дачей.
Тут Растреллий сказал, а господин подмастерье Лежандр иминистр Волков перевели, каждый по-своему:
– Он, Растреллий, это хочет для того сделать, что тойлюбопытной маской он надеется приобрести большое внимание при иностранныхдворах, и у Цесаря, равно как и во Франции. А зато обещается он, Растреллий,сделать маску и с самого герцога, когда тот умрет, и согласен сделать емупортрет, медный, небольшой, с герцогской дочери.
– Ты ему скажи – я сам с него маску спущу, –сказал Данилыч, – а с дочки пусть сделает середней величины. Дурак.
И Растреллий обещался.
Но потом, потоптавшись, побулькав толстыми губами, онвытянул вдруг правую ручку – на правой ручке горели рубины и карбункулы – истал говорить до того быстро, что Лежандр и Волков, открыв рты, стояли и ничегоне переводили. Его речь была как пузырьки, которые всплывают на воде вокругкупающегося человека и так же быстро лопаются. Пузырьки всплывали и лопались– инаконец купающийся человек нырнул: граф Растреллий захлебнулся.
Потом герцогу доложили: есть искусство изящное и самоеверное, так что нельзя портрет отличить от того человека, с которого портретделан. Ни медь, ни бронза, ни самый мягкий свинец, ни левкос не идут противтого вещества, из которого делают портреты художники этого искусства. Искусствоэто самое древнее и дольше всего держится, еще со времен даже римскихимператоров. И вещество само лезет в руку, так оно лепко, и малейший выем иливыпуклость, оно все передает, стоит надавить, или выпятить ладошкой, иливлепить пальцем, или вколупнуть стилем, а потом лицевать, гладить, обладить,обровнять, – и получается: великолепие.
Меньшиков с беспокойством следил за пальцами Растреллия.Маленькие пальцы, кривые от холода и водки, красные, морщинистые, мяливоздушную глину. И наконец, оказалось еще следующее: лет двести назад нашли витальянской земле девушку, девушка была как живая, и все было как живое исверху и сзади. То была, одни говорили, статуя работы известного мастераРафаила, а другие говорили, что Андрея Верокия или Орсиния.
И тут Растреллий захохотал, как смеется растущее дитя: егоглаза скрылись, нос сморщился, и он крикнул, торопясь:
– Но то была Юлия, дочь известного Цицерона, живая,то есть не живая, но сама природа сделала со временем ее тем веществом. –И Растреллий захлебнулся. – И то вещество – воск.
– Сколько за тую девку просят? – спросил герцог.
– Она непродажна, – сказал Лежандр.
– Она непродажна, – сказал Волков.
– То и говорить не стоит, – сказал герцог.
Но тут Растреллий поднял вверх малую, толстую руку.
– Скажите дуку Ижорскому, – приказал он, –что со всех великих государей, когда умирают, непременно делают по точной меркетакие восковые портреты. И есть портрет покойного короля Луи Четырнадцатого, иего делал славный мастер Антон Бенуа – мой учитель и наставник в этом деле, итеперь во всех европейских землях, больших и малых, остался для этого дела одинмастер: и тот мастер – я.
И пальцем ткнул себя в грудь и поклонился широко и пышнодуку Ижорскому, Данилычу.
Спокойно сидел Данилыч и спросил у мастера:
– А ростом портрет велик ли? Растреллий ответил:
– Портрет мелок, как сам покойный французскийгосударь был мал; рот у него женский; нос как у орла клюв; но нижняя губасильна и знатный подбородок. Одет он в кружева, и есть способ, чтоб онвскакивал и показывал рукой благоволение посетителям, потому что он стоит вмузее.
Тут руки у Данилыча задвигались: он был малознающ вустройствах, но роскошен и любил вещи. Он не любил художества, а любилдосужество. Но по привычке спросил, как бы из любознания:
– А махина внутри или приделана снаружи, и из сталиили железная – или какая?
Но тут же махнул рукой и сказал:
– А обычай тот глуп, чтоб персоне вскакивать ивсякому бездельнику оказывать честь, да и не время мне сейчас.
Но после краткого перевода Растреллий поймал воздух вкулак и так поднес герцогу:
– Фортуна, – сказал он, – кто нечаянноногой наступит – перед тем персона встанет, все то есть испытание фортуны.
И тут наступило полное молчание. Тогда герцог Ижорскийвынул из глубокого кармана серебряный футляр, достал из него зубочистку ипочистил ею в зубах. – А воск от литья, от фурмов пушечных чтоостался, – на тот портрет годится? – спросил он потом.
Растреллий дал гордый ответ, что нет, не годится, нуженсамый белый воск, но тут вошла Михайловна.
– Зовут, – сказала она.
И Данилыч, светлейший князь, встал, распоряжатьсяготовый».
