Если попытаться провести ревизию результатов реформаторской деятельности Петра Первого на момент его смерти, – в январе 1725 года – то впечатление будет, аккуратно говоря, странно-неоднозначное. Кое-что, конечно, было сделано: появилась сильная армия и т.д. Однако масса других вещей, которые мы обычно считаем объектами петровского реформаторства, представляла собой зрелище едва ли симпатичное: отстроенный наспех флот, недоукомплектованный кадрами и недообученный, гнил на кронштадтском рейде без какой-либо внятной цели. Петербург – петровский "Парадиз" – и близко не напоминал "полночных стран красу и диво": это был грязный, дорогой, неудобный, истерически организованный и халтурно застроенный город с насильно удерживаемым населением. Под стать Петербургу было и, допустим, петровское законодательство: не покушаясь на заданные еще Уложением 1649 года основы, оно, однако, дополнило их массой разнородных и взаимопротиворечащих, подчас случайных новаций самого разного качества и масштаба. Еще больший хаос царил в государственных учреждениях: одни, пришедшие на смену учреждениям допетровской эпохи, однозначно уступали прежним по производительности и квалификации персонала, другие – Академия наук, Университет и т.д. – вообще существовали главным образом в качестве вывесок. Третьи же были вскоре демонтированы преемниками Петра: оказалось, например, что петровская система губернского управления с функциональным разделением властей на независимые иерархии (по идеологическому замыслу – одна из передовых в тогдашней Европе!) неподъемно дорога для небогатого Русского государства.
И тем не менее никто не станет оспаривать того, что Петр был крупнейшим реформатором в русской истории. В самом деле, величие его деятельности не столько в том, что он создал те или иные учреждения, законы или вывел на кадровый верх определенных людей. Важнейшим результатом стал сам вектор развития страны, заданный им. Вектор, сохранявшийся затем по крайней мере до конца XVIII века, несмотря на все перипетии – династические, политические и прочие.
Именно так мы оцениваем реформы Петра и именно так мы, зачастую, отказываемся оценивать все последующие реформы в стране – вплоть до нынешних.
Действительно, всякий человек не прочь, чтобы его жизнь изменилась позитивно, чтобы завтра стало лучше, чем сегодня. Именно этого мы так или иначе требуем от властей. Закавыка же состоит в том, что управление с подобными результатами никаким РЕФОРМИРОВАНИЕМ не является. Это просто ТЕКУЩЕЕ УПРАВЛЕНИЕ, причем в крайне благоприятном своем варианте. Настоящее же реформирование на первом своем этапе по определению подразумевает слом старой формы, т.е. разрушение существующей системы. А у каждой существующей системы ВСЕГДА имеются бенефициары. Тем самым, любое реформирование гарантированно ущемляет чьи-то интересы. И чем масштабнее реформа, тем больше групп интересантов оказывается в ходе ее начала ущемленными.
Разумеется, они не сидят сложа руки. Они противодействуют. Однако, в силу закономерностей человеческого поведения, это противодействие в первую очередь оказывается направлено на ЛИЧНОСТИ реформаторов и уже во вторую – на их мероприятия. Именно по этой причине "кавалергарда век недолог" – редкий из настоящих реформаторов сохраняет свой пост до конца основных мероприятий инициированной им реформы – будь он Адашев, Милютин или Гайдар.
Что из всего этого следует? Совершенно определенная ТЕХНОЛОГИЯ реформ. В рамках этой технологии главной задачей инициаторов-реформаторов становится создание условий для того, чтобы ОСНОВНЫЕ БЕНЕФИЦИАРЫ ПРЕЖНЕЙ СИСТЕМЫ, ОТСТАИВАЯ СВОИ НЕПОСРЕДСТВЕННЫЕ ИНТЕРЕСЫ, СПОСОБСТВОВАЛИ ПРОДВИЖЕНИЮ РЕФОРМЫ ПОСЛЕ ОТСТАВКИ ИНИЦИАТОРА, то есть – строительству новой системы. Именно по этой логике права собственности на активы в ходе приватизации и других мероприятий 90-х были переданы тем, кто управлял этой собственностью и прежде – от имени государства.
Кроме того, для снятия остроты сопротивления реформе уже на первом ее этапе основные субъекты должны получить что-то значимое (как вариант – сохранить что-то на их взгляд значимое). То есть им вначале должно показаться, что ничего или почти ничего не произошло, изменения носят косметический характер, групповые привилегии сохранены либо заменены на сопоставимые. Так, изменение юридического статуса Государственных Унитарных Предприятий на АО со 100% государственной долей – вроде бы просто смена вывески. Однако уже это, словно бомба с часовым механизмом, диктует иную логику поведения людей – и руководящих этими новыми АО, и взаимодействующих с ними на разных уровнях. И эта логика способна сама собой привести данную реформу к ее принципиальной цели – приватизации не свойственных государству функций.
Еще пара штрихов технологии реформаторства. Демонтируемая старая система ПОЧТИ ВСЕГДА ЯВЛЯЕТСЯ НЕПРОЗРАЧНОЙ (и уже по этой причине требующей реформирования). Говоря иначе, никто – ни реформатор, ни общественность, ни даже бенефициары старой системы – не обладает полнотой знания (в цифрах) о текущем функционировании системы. Таким образом, реформы НИКОГДА не начинаются на базе стопроцентного просчитывания результата. Именно поэтому несостоятельны добрых три четверти критики предпринятой правительством т.н. монетизации льгот. Ей-богу, один Аллах ведает, сколько до реформы предоставлялось в России льгот, кто ими пользовался и кто за них платил. И выяснить это было никак не возможно, поскольку СЛИШКОМ МНОГО ВЛИЯТЕЛЬНЫХ ГРУПП БЫЛО ЗАИНТЕРЕСОВАНО В ИСКАЖЕНИИ И СОКРЫТИИ ДАННОЙ ИНФОРМАЦИИ. То есть укорять правительство в том, что оно что-то там не так рассчитало, столь же наивно, как и упрекать его в том, что кто-то на первом этапе монетизации льгот понес убытки. Удивительно же то, что положительные результаты этой реформы проявились столь быстро – при подведении первых же годовых экономических итогов. Впрочем, об этом писали в СМИ немного – это ведь не интересно и скучно: состоянии бюджетов, инвестиции в транспорт и т.д. Заметим лишь, что данная реформа не закончена – она лишь перешла во вторую стадию, когда двигателем ее является не воля реформаторов, а созданная ими новая диспозиция на шахматной доске общественно-экономических отношений.
Как ни странно, СВОБОДА ВСЕГДА СТОИТ ДЕНЕГ. Вернее, так: свобода, либерализация и, шире, дополнительная степень упорядоченности (!) всегда покупаются. В каких-то случаях эти первоначальные вложения оказываются рентабельными – и тогда структура общества переходит на более высокий уровень. В противном же случае либо наступает анархия (как в Ичкерии), либо обретенные свободы уходят туда, откуда пришли (как в вышеописанном случае петровских губернских учреждений). Так, введение в 1550 г. местного самоуправления сопровождалось 10-кратным (!) увеличением ставки налогообложения – и этот гамбит посчитало для себя выгодным население большей части территории страны. Аналогичным образом, усилением налогового пресса, сопровождалось освобождение крепостных крестьян в 1861 году. Выросли налоги и у нас в начале 90-х. Помня об этом, стоит ли удивляться тому, что в ходе медленно текущей реформы ЖКХ первоначальные расходы граждан, взявших в свои руки управление собственным жильем, скорее всего возрастут? В этом же русле лежит и другой процесс, происходящий буквально на наших глазах, – трансформация в течение последних двух лет политической системы соседней Украины. Многие аналитики отмечают, что результатом его, всего вероятнее, станет формирование там устойчивой двух- или трехпартийной демократии – довольно прогрессивной схемы политической организации общества. И этому, финальному, успеху преобразования никак не противоречит весьма кислое настоящее 2005-2006 годов, наполненных бульдожьей схваткой малоотличимых друг от друга, вполне советских лидеров-коррупционеров на фоне экономической стагнации.
