То, что этот кризис приведет к довольно глубокой рецессии, то есть отбросит экономику назад, сейчас уже общепризнанный факт. Прогнозы разнятся только в глубине падения. Можно упасть и быстро встать — или выползать из ямы не один год. Какие меры предпринять, чтобы выход из кризиса (рецессии) оказался быстрым, а последствий почти не было? Об этом говорили российские экономисты на zoom-конференции в Вольном экономическом обществе России (ВЭО), где был и обозреватель Полит.ру.
Мировые и российские финансовые институты считают, что по итогам 2020 года спад экономики (или, как выражаются экономисты, отрицательный рост) неизбежен. Как отметил профессор Сергей Бодрунов, президент ВЭО России, ЦБ оценил падение экономики в 2020 году в 4–6 %. Наибольший вклад в это внесет обвал экспорта.
«Международный валютный фонд считает, что в 2020 году глобальная экономика испытает самую глубокую рецессию со времен Великой депрессии 1929–1933 годов, спад мирового ВВП составит 3 %. По прогнозу МВФ, рецессия в 2020 году будет зафиксирована в 157 странах из 194. ВВП России сократится на 5,5 % в 2020 году. Экономика США упадет на 5,9 %, еврозоны — на 7,5 %, а рост в Китае замедлится до 1,2 %. Большинство прогнозов экономистов по России сосредоточено в диапазоне 3–5 % падения экономики. Хотя, например, эксперты РАНХиГС уверены, что речь идет о 7 %, а то и 12 % при разных сценариях. Алексей Кудрин допустил снижение темпов роста экономики на 6–8 % по итогам года. Коллеги из Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП) дают прогноз, что, даже несмотря на масштабную программу антикризисных мер, российскую экономику «всё равно с высокой вероятностью ожидает двухлетняя рецессия», — добавил Бодрунов.
Сейчас объем бюджетных мер для борьбы с коронавирусом и его последствиями в России составляет около 2,8 % ВВП. По сравнению с другими странами, это в разы меньше: США закладывают 10 % ВВП, в Германии — 37 % ВВП, в Италии — 20 %, а в Великобритании — 16 %.
28 апреля глава государства поручил готовить новый пакет мер поддержки, и, что более важно — национальный план развития экономики. При этом президент рассказал о некоей пока для многих загадочной новой реальности , которая складывается в мире, и потребовал обеспечить долгосрочные структурные изменения, чтобы российская экономика была готова к этой новой реальности. По мнению ряда экономистов, которые выступали на конференции ВЭО, от содержания третьего пакета и плана развития будут во многом зависеть послекризисные успехи (или наоборот) российской экономики.
Эти латинские буквы в экономических расчетах обозначают графики роста после кризиса: V — это отскок, то есть быстрый, мгновенный, стремительный рост, L — длительное пребывание экономики на глубине кризиса. По мнению Андрея Клепача, главного экономиста государственной корпорации развития ВЭБ.РФ, по какой букве пойдет экономика России после кризиса, важнее глубины падения.
«Будет ли V-образный отскок (а я думаю, что для этого есть все предпосылки, хотя за один год будет трудно компенсировать провал этого года, но рост около 4 % вполне реален), или это будет так называемая L-образная кривая, когда экономика будет выходить очень медленно из спада. Это зависит не только от того, насколько мы упадем сейчас во втором квартале, но и от того, как долго продлится эпидемия, потому что оптимистичный прогноз (а мы опираемся на него) — пик эпидемии будет пройден в мае 2020 года в ключевых регионах, в столичных — в первую очередь, где основное количество заболевших. Хотя в ряде регионов оно может продлиться дольше, и уже с конца мая — в июне начнется ослабление карантинного режима, который существенно влияет на экономику», — считает Клепач.
По мнению экономиста, те меры, которые сейчас уже одобрены и приняты правительством, недостаточны. Бо́льшая часть стоимости согласованного пакета — это отсрочка социальных, страховых и налоговых платежей, то есть даже не освобождение от налогов.
«По опыту других стран, да и по нашему опыту преодоления кризиса 2008–2009 года, нужны как серьёзные меры в части поддержки доходов населения, так и секторальные меры для крупного бизнеса. Но об этом сейчас можно говорить только в предварительном плане, так как новый пакет мер только формируется правительством», — подчеркнул экономист.
Академик РАН Александр Дынкин, президент ИМЭМО РАН им. Е. М. Примакова, считает, что избранная нашим правительством «игра вдолгую» — без массовых одномоментных вливаний в экономику — правильная. Потому что не ясно, насколько долгим будет кризис, сколько денег понадобится на реструктуризацию экономики после кризиса.
По мнению эксперта в международных экономических отношениях, нам не нужно поступать, как, скажем, в США, где предпринята попытка выйти из кризиса одним мощным финансовым ударом: «Они выбрали эту стратегию, потому что количество жертв в Соединенных Штатах сегодня зашкаливает, и количество погибших от этого вируса уже превышает потери американцев во вьетнамской, афганской и иракской войнах вместе взятых. Для американцев это исключительно чувствительный удар, а 3 ноября будут президентские выборы, и, естественно, это обостряет и форматирует эти антикризисные меры».
«Если говорить о том мире, который мы увидим после кризиса, то его контуры уже сегодня просматриваются. Финансовый рынок оценил падение стоимости компаний из таких секторов, как нефтедобыча, автомобилестроение, авиаперевозки и так далее, и при этом относительно стабильная рыночная цена в компаниях Facebook, Amazon, Microsoft, Google и Apple. Это говорит о том, что тренд посткризисного восстановления будет во многом связан с нематериальным производством и нематериальным потреблением», — считает академик.
Состояние экономики России до кризиса было далеко не блестящим, и ряд экономистов, в том числе Абел Аганбегян, заведующий кафедрой экономической теории и политики ВШКУ РАНХиГС, оценивали ситуацию как стагнацию. Заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования (ИНП) РАН Александр Широв выразился так: наша экономика «лежала на боку», а когда ты лежишь — падать некуда.
«Я могу тут привести любопытный факт: если наша экономика в этом году упадет меньше, чем экономика Германии, то по итогам 2020 года Россия станет пятой экономикой мира. Мы проводили разные расчеты при разных параметрах паритета покупательной способности. По-видимому, действительно, то, что я сказал, скорее всего, будет очень вероятным. Но надо добиться того, чтобы падение нашего ВВП было меньше, чем падение ВВП Германии», — рассказал Широв.
Мало толку будет в таком пассивном продвижении вперед, если мы после этого ничего не будем делать или сохраним старую политику.
После того как карантин пройдет, возникнет отложенный спрос. Это позволит, по мнению экономиста, получить рост экономики на 3–4 %, а по итогам года 2–3 % роста ВВП, может быть, 4 %.
«На мой взгляд, это был бы крайне средний результат. При условии, что у нас есть возможности и резервы в некотором смысле подтолкнуть экономику на выходе из этого довольно тяжелого кризиса. Сейчас мы остановили до трети экономики, остановили политическими решениями, и то, как мы запустим эту треть в обратную сторону, и будет определять, насколько эффективной будет наша экономика. Кроме того, сейчас удачный момент для инвестиций в новые сектора экономики, там, где у нас есть технологические разрывы, там, где эти средства, которые мы можем потратить, будут более эффективны, чем простая раздача этих денег. И очень важно, что кривая выхода экономики из кризиса будет определяться параметрами внутреннего спроса, причем не только потребительского, потому что потребительский спрос надо будет поддерживать, безусловно, но и инвестиционного, и спроса со стороны государства», — пояснил экономист.
Эту фразу американского экономиста Джеймса Гэлбрейта цитировал директор Московской школы экономики МГУ им. Ломоносова Александр Некипелов. По мнению экономиста, в посткризисной ситуации не стоит бояться и инфляции, потому что иногда она «играет роль определенной смазки и способствует более справедливому распределению тягот кризиса, но это не означает, что вопросам финансовой стабильности вообще не надо уделять никакого внимания».
«Я думаю, очень важно действительно разработать ясную стратегию расходования средств Фонда национального благосостояния. В моем представлении, эта стратегия могла бы базироваться на государственном импорте медицинских препаратов, потребительских благ и критических важных видов оборудования и комплектующих для отечественного производства. Кстати говоря, насчет средств в валюте резерва тоже надо иметь в виду, что в зависимости от того, как будет разворачиваться общая ситуация в мире с обвалом, сами эти средства могут оказаться подверженными обесценению. Эти средства также в большей или меньшей степени используются на регулирование цен на жизненно важные товары, их поставки на рынок. И очень серьезная вещь, в США очень активно ее используют, — это оказание помощи нуждающимся в натуре, не деньгами, а в натуре. И для этого, как мне кажется, есть совершенно ясные и понятные основания», — считает Некипелов.
По словам академика, необходимо ограничить возможности для финансовых спекуляций — например, ввести налог наподобие налога Тобина, а это позволит быстрее сокращать процентную ставку, блокировать потоки спекулятивного капитала и тем самым делать относительно более устойчивую ситуацию на валютном рынке. (Налог Тобина (Tobin Tax) — налог на спекулятивные операции с иностранной валютой, предложенный нобелевским лауреатом Джеймсом Тобином в 1978 году как средство для контроля за миграцией капитала, снижения избыточной эффективности на валютных рынках и уменьшения колебаний на рынке ценных бумаг).
Учитывая, что кризис создаст некую новую экономическую реальность, сам переходный период может продлиться несколько лет. В связи с этим важны не только правильные траты, но и поддержание резервов. По мнению академика РАН, директора ИНП РАН Бориса Порфирьева, важен баланс между двумя главными направлениями: активными тратами на развитие и поддержку и резервированием.
«Судя по всему, то, что происходит, — это явно история не на один день и не на один год, поэтому, очевидно, экономика должна будет всё больше ориентироваться на определенное резервирование. Это касается и финансов, и материально-технических резервов. Кстати, сейчас наблюдая то, что происходит у нас в плане реагирования на ту кризисную ситуацию, которая возникла (возможно, просто не располагаю нужной информацией), у меня нет представления о том, как задействован наш Росрезерв, хотя, наверное, какие-то его возможности должны здесь использоваться. По крайней мере, эта задача на будущее совершенно точно должна стоять весьма серьезно, потому что обеспечение устойчивости экономического роста даже после того, как мы выйдем из этой острой фазы, будет, несомненно, существенной задачей», — сказал Порфирьев.
Ряд экономистов выразил пессимизм по поводу возможностей быстрой структурной перестройки российской экономики. В частности, Руслан Гринберг, научный руководитель Института экономики РАН, отметил, что у нас уже есть очень много разных начинаний: и индустриальная политика, и стратегическое планирование, «но на самом деле ничего этого не происходит в реальности, и страна обречена на примитивную структуру экономики. И похоже, что шансов на то, чтобы каким-то образом диверсифицировать эту структуру, особенно диверсифицировать структуру экспорта, очень мало».
«В этой связи надо подумать о том, чтобы каким-то образом преодолеть эту примитивизацию. Мне всегда казалось, и я это часто говорил и писал, что инфраструктурные проекты, в том числе Транссиб-2, составляют какую-то альтернативу для того, чтобы диверсифицировать структуру экспорта. В противном случае мы опять будем ждать очередного нефтяного провала, и, скорее всего, таких высоких цен на нефть всё равно уже не будет. Тем самым появляется дилемма: либо мы опять ждем, копим резервы в тучные годы, которых уже не будет, либо мы должны включить валютные ограничения, для того чтобы все-таки каким-то образом поддерживать валютный курс», — отметил экономист.
По мнению Гринберга, в социальном плане, похоже, везде в мире зреет идея безусловного базового дохода, и, судя по всему, ей нет альтернативы и у нас.
«Этот базовый доход не может быть как помощь малоимущим, он должен иметь конституционное право. Это право каждого! В таком случае те кризисы, к которым мы приговорены в результате сохранения примитивизации структуры экономики, будут каким-то образом смягчаться», — подчеркнул эксперт.
По мнению заведующего лабораторией «Исследование проблем инфляции и экономического роста» НИУ ВШЭ Владимира Бессонова, дискуссии о последствиях кризиса концентрируются на одном макроэкономическом показателе — валовом внутреннем продукте (совокупной рыночной стоимости всех конечных товаров и услуг, произведённых за год во всех отраслях экономики на территории страны). Однако он считает, что стоит сместить точку зрения.
«ВВП — не слишком хороший инструмент для мониторинга кризисных явлений, и вообще, и у нас, в частности. Есть основания полагать, что у нас спад по потреблению будет более глубоким, чем спад ВВП. На мой взгляд, именно спад потребления будет главной проблемой кризиса, а отнюдь не спад ВВП, который мы так подробно обсуждаем. В этом отношении нынешний кризис, на мой взгляд, напоминать будет кризис, начавшийся в 2014 году, а отнюдь не кризис, например, 2008 года. Напомним, что в 2014 году у нас начался спад производства, и по последним данным, это был всего лишь один год по продолжительности (если смотреть по годовым данным) и всего лишь 2 % по величине ВВП. Многие склонны говорить, что вообще спада в общем не было. Может быть, это была стагнация, маленькая флуктуация, и так далее. Если же мы смотрим на данные по динамике, например, реальных располагаемых денежных доходов населения, то спад по времени составлял 4 года и 8,4 %, после чего началось совсем не убедительное восстановление. Когда мы зациклены на анализе ВВП, мы не видим чего-то более существенного, более важного. И мне кажется, что нужно такого рода обсуждения концентрировать в большей мере на показателях благосостояния», — считает Бессонов.
