Помню, в 1980 году, когда, едва очухавшись от олимпийской истерии, государственная пропагандистская машина вдруг принялась на все лады славить 600-летие Куликовской битвы, один мой ироничный знакомый бросил как-то вскользь, что мол, года через два Татарская АССР вполне может столь же помпезно отметить 600-летие последующего сожжения Москвы золотоордынским ханом Тохтамышем, случившееся 26 августа 1382 года.
Что ж – шутка была вполне в духе времени. Когда советский официоз четко делил всю совокупность исторических субъектов на наших и не наших, а, кроме того, щедро черпал из старинной бочки под названием "Куликовский миф", наполненной достоверными и, большей частью, недостоверными сведениями, некорректными упрощениями и обобщениями, брутальной поэтикой и православно-окрашенным шовинизмом. Мифа настолько мощного, что государство, по меткому наблюдению современного историка, предпочло юбилей этого, весьма неоднозначного для русских земель по своим непосредственным политическим последствиям, события, даже более круглому (полтысячи лет, как-никак!) юбилею события вполне однозначного – настоящему освобождению России от ордынского ига в 1480 году.
В самом деле, чего ж вам боле: есть русские, ведомые московским князем Дмитрием Донским, и есть татары, т.е. – враги. Кто не с одними, те с другими. Татар разбили в 1380 и они же, увы, отомстили два года спустя. Потому и иго продлилось еще век. Хотите подробностей? Ну, там – общерусское единство и поддержка церкви в лице Сергия Радонежского на Куликовом поле. Плюс – сказка про единоборство богатырей, полумиллионное татарское войско и предательство некоторых, наиболее дремучих, удельных князей, никак не способных взять в толк, что ради грядущего общерусского единства вполне можно отдать на разорение татарам свой, доставшийся от отцов, удел – лишь бы московскому властителю было хорошо. Еще есть предательство московских бояр, благодаря которому и взяли татары Москву в 1382 – но это уже советский, кажется, припев. Бояре, они, знаете ли, всегда какие-то подозрительные… именно от них – все… без них москвичи уж, конечно же, не дали бы врагу войти в город!
Нормальный же взгляд на вещи упирается, понятно, в многократно усложненную, по сравнению с мифологической, картину былой действительности. Действующие лица словно бы расщепляются и расщепляются еще – и вот за словом "татары" возникает Мамай, правивший от лица марионеточных ханов-чингизидов, главным образом в части Орды, лежащей по правому берегу Волги. Возникает и несколько других ханов, ожесточенно враждующих друг с другом и среди них – чингизид Тохтамыш, при поддержке среднеазиатского властителя Тимура захвативший в 1379 году столицу Орды Сарай и создавший тем самым для Мамая смертельную угрозу полной потери власти. Отсюда поход последнего на Русь в 1380 году – для продолжения борьбы с Тохтамышем Мамай категорически нуждался в деньгах. Каковые и попытался взыскать с Москвы, уже несколько лет не платившей оговоренного "выхода" под предлогом ордынской "замятни": внутренней нестабильности и отсутствия законного, т.е. из рода Чингисхана, "царя". Таким образом, для Мамая Куликово поле было последним шансом. Шанс был упущен и Мамай погиб – Тохтамыш добил его войска и консолидировал власть в Орде. "Замятня" окончилась и перед Дмитрием Донским встала очевидная перспектива: признать верховенства хана-чингиизида и начать платить "выход" по меньшей мере с того времени, когда Тохтамыш воцарился в Сарае. Князь Дмитрий попробовал "покачать ситуацию": верховенство "правильного" ордынского властителя признал, но вместо "выхода" послал Тохтамышу "дары" и "поминки", т.е. совсем не те по объему средства. Тот стал настаивать, Москва же как будто его не слышала. Тогда Тохтамыш двинулся в поход, ибо деньги ему были нужны почти как до того Мамаю: прежний его союзник Тимур превратился не просто во врага, но в сильнейшую угрозу самой власти ордынского хана.
Поход, как мы знаем, был в военном отношении удачным. Удалось застать Донского врасплох: удар был нанесен не, как ожидалось, со стороны владений Олега Рязанского, бывшего в непростых и неоднозначных отношениях с московскими князьями, а через владения князей суздальско-нижегородского дома, которые присоединились к войскам хана. Взяв по дороге Серпухов, татары 23 августа подошли к Москве.
Надо сказать, что столицу в те дни покинула большая часть наличного начальства, как, все равно, в 1941. Причем, если два взрослых князя московского дома – сам Дмитрий и его двоюродный брат Владимир Серпуховской отправились в Кострому и к Волоку Ламскому соответственно, имея целью организовать сопротивление, то бегство тогдашнего предстоятеля русской церкви митрополита Киприана в Тверь ничем, кроме личной трусости объяснить нельзя – и это при том, что татары традиционно соблюдали неприкосновенность людей и имущества, принадлежащего русской церкви, а сам Киприан был принципиальным политическим противником князя Дмитрия. Это, кстати, вообще отдельный сюжет – отношения Дмитрия и церковных иерархов. Не вдаваясь в подробности, скажем лишь, что московский князь проводил активную политику, направленную на подчинение митрополии своему влиянию, взамен влияния Константинополя. Вплоть до устранения неугодных князю митрополитов и самовольного, без согласия Константинопольского Патриарха, поставления своих кандидатов на этот пост. Сюжет предельно занимательный и динамичный – с погонями, похищениями и т.д. Ввиду чего, такие, например, сусальные картинки, как благословение идущего на Куликово поле воинства св. Сергием выглядят практически невероятными – скорее всего князь Дмитрий и Сергий Радонежский на одном Куликовом поле бы не сели. Да и проблема борьбы с татарами занимала тогдашних церковных деятелей в 39 очередь, причем отнюдь не факт, что они были как раз именно противниками "ига".
Итак, татары подступили к Москве, в которой не было ни одного взрослого мужского представителя правящей династии. Тем не менее, город вполне мог выдержать довольно длительную осаду – только что был отстроен белокаменный Кремль, его уже два раза успешно "опробовали" в ходе осад литовцами, а, кроме того, по некоторым сведениям имелось даже что-то вроде артиллерии. (Первое же абсолютно достоверное известие об артиллерии на Руси относится к 1389 году). Однако сказалось безначалие – в городе начался бунт черни. Его, впрочем, удалось подавить присланному Дмитрием наместнику – литовскому князю Остею, сыну одного из двух сыновей Ольгерда, перешедших на службу к московскому князю. Нижегородские князья Василий и Семен (родоначальники князей Шуйских, сыгравших впоследствии заметную роль в русской истории) вступили с ним в переговоры, возможно, вполне искренне убедив его, что татары не имеют целью разграбление города, а лишь ищут князя. С трудом поддерживавшего в осажденной Москве порядок Остея удалось выманить из города, его убили, а татары ворвались в Кремль. Москва была сожжена, после чего татары, разделившись, отправились штурмовать города княжества. Взять, впрочем, удалось лишь Переяславль, а направленный к Волоку отряд был даже уничтожен Владимиром Серпуховским. Затем татары двинулись восвояси, по дороге взяв и разграбив Коломну и разорив земли Рязанского княжества. Дмитрий же, собрав войско, вернулся на московское пепелище, погоревал и двинулся дальше – отвести душу на… тех же самых владениях Олега Рязанского. Которому, таким образом, досталось от обеих сторон конфликта. (Задним числом рязанского князя обвинили в том, что он, якобы, указал татарам броды через Оку – словно бы для последних добыча подобной информации составляла сколько-нибудь заметную трудность!) Вскоре после этого восстановились ежегодные платежи "выхода" в Орду.
Однако вовсе не серебро было основным сюжетом этой истории. И, тем более, не суверенитет Москвы от ордынских татар. Допуская теоретически возможность прекращения ордынской власти над русскими землями, Дмитрий Донской уж во всяком случае никогда не считал это актуальной политической задачей. Совсем другая вещь была сердцевиной его политической жизни – и вещь эта называлась "борьбой Москвы за владимирский великокняжеский стол".
Тут расклад был следующим: Север Руси представлял тогда довольно сложно организованный конгломерат политических образований, связанных между собой разнообразными узами зависимости. Имелись, в частности, структуры, напрямую подчиненные Орде – как, скажем, та же Рязань. Имелись вассалы Литвы – такие, как Смоленское княжество. Было также с полдюжины русских княжеств, в каждом из которых к тому времени власть утвердилась прочно за тем или иным родом потомков князя Ярослава Всеволодовича – отца Александра Невского. Три из них обладали значительной (и примерно – равной) военно-экономической мощностью и назывались "Великими": Московское Великое княжество, Тверское Великое княжество и Нижегородское Великое княжество.
А кроме того, существовала территория так называемого Великого Княжества Владимирского с богатыми городами Владимиром, Переяславлем, Юрьевом, Костромой, Вологдой и т.д. Здесь не было собственной правящей династии – Владимирского Великого князя каждый раз назначал ордынский хан из числа упомянутых трех великих князей. Назначал, руководствуясь нехитрым принципом – иметь лояльного вассала, однако усилить назначением самого слабого из них, дабы тот стал противовесом наиболее усилившемуся. Действительно, назначенный Владимирский Великий князь резко расширял свою доходную базу за счет собственно владимирских территорий. Кроме того, он становился номинальным сюзереном для остальных князей и для Новгородской республики – а значит, получал право использовать в своих целях их военную мощь и, кроме того, "садился на денежные потоки": через него теперь, главным образом, шел в Орду их "выход".
Понятно, что за такой куш стоило побороться и эта борьба, в целом, и составляла политическую жизнь Северо-Восточной Руси с середины 13 века. Успеха добивались, попеременно, разные игроки, однако "закрепиться" не удавалось никому: уже Мамай трижды лишал Дмитрия Владимирского стола, передавая его то тверичам, то нижегородцам.
Так вот, основное дерзновение Дмитрия Донского как раз и состояло в узурпации Владимирского престола – московский властитель в явном виде игнорировал решения Мамая, лишающие его этой доходной власти, перехватывая бесцеремонно направлявшиеся в Орду тверские посольства и, напротив, отказываясь принимать послов ордынских властителей. В сочетании с неуплатой "выхода" подобное поведение напрашивалось на военную интервенцию, и та, казалось бы, осуществилась в беспрецедентном со времен батыева нашествия объеме: в самом деле, между 1238 и 1382 годами ни разу пришедшими на Русь татарами не руководил сам "царь" – то есть верховный ордынский хан-чингизид. Поскольку главной целью такого похода было отрешение московского князя от владимирской власти, создание Дмитрием коалиции русских князей наподобие куликовской исключалось – напротив, одни соперники Москвы (нижегородцы) в явном виде помогли татарам, другие же (тверичи) ограничились антимосковской дипломатической активностью, однако Донской все равно рассматривал Тверь как источник военной угрозы.
Таким образом, для московско-ордынских отношений не на Куликовом поле, а именно в 1382 году настал момент истины – ситуация открытого противостояния, не завуалированного никакими юридическими зацепками и прикрытиями. Каковы же оказались его итоги?
Главный – сохранение владимирского княжения за Москвой, теперь уже навсегда. Несмотря на потерю столицы, Донской не был разбит татарами, он не признал поражения, отказался первым направлять в Орду послов, и даже в ответ на приглашение совершить традиционную поездку к хану за ярлыком, послал туда лишь малолетнего сына. При этом, однако, Дмитрий, формально признав верховенство хана, в полной мере возобновил платежи. По совокупности всего этого, Тохтамыш решил не испытывать более судьбу – если бы он настоял на смещении Дмитрия, между претендентами на владимирский стол началась бы длительная изнуряющая борьба с неясным исходом. Получать в это время с русских княжеств серебро было бы предельно затруднительно, и Тохтамыш, готовившийся к походу против Тимура, предпочел в лице московского князя ясные гарантии платежеспособности русских вассалов. Его, впрочем, все это не спасло, тогда как московская династия обрела в результате чрезвычайно сильное и никем более никогда не оспариваемое доминирование над прочими русскими княжествами. И в самом деле – последующие русские династические смуты, сколь бы масштабными и продолжительными они не были, носили по отношению к московскому великокняжескому дому исключительно внутренний характер.
