Остановка сердца Бориса Николаевича Ельцина оказалась внезапной для всех. Однако дня не прошло, а уже столько было сказано и написано, что стала ясна и бессмысленность слов, и необходимость слова.
Многие, впрочем, это почувствовали.
"О мёртвых – либо хорошо...", – таков был смысл выступления Владимира Путина.
Тому же правилу следовало большинство "говорящих голов" из числа последовательных оппонентов "проклятых девяностых".
Кроме, разве что, одного выдающегося во всех отношениях "политолога", члена Общественной палаты. Тот высказал всё, о чём другие до времени замолчали, закончив тем, что ушедший правил Россией "по усмешке судьбы".
Спорить с означенным "политологом" было бы странно. И вообще, сегодня не лучший день для споров, не лучшее время для объективного и беспристрастного анализа личности и эпохи Бориса Ельцина. У нас в России любят судить о людях и судить людей. Всяк норовит повторить библейское: "Ты взвешен и найден лёгким", – забывая другое: "Какою мерой меряете, такой и вам будет отмеряно".
Но вот насчёт "усмешки судьбы", затянувшейся на десятилетие странной случайности...
Не буду расписывать очевидное. Что с Ельциным мы избежали "балканского" сценария распада Советского Союза. Или – для слишком пристрастно относящихся к Югославии – поправлюсь: "кавказского" сценария. Может быть, кто-то завидует братьям-грузинам, пытавшимся силой удержать абхазов и осетин в своей, по выражению академика Сахарова, "малой империи"? Это во-первых – по поводу "развала Союза".
Во-вторых – по поводу "шоковой терапии" и "ограбления народа" – с Ельциным мы избежали голода и коллапса зимой 1991-1992 годов. Может быть, стоило открыть перед телекамерой сейф и сказать: "Дорогие россияне, ушедшая власть оставила нас всех банкротами. А если кто из вас, дорогие россияне, хочет получить свои советские вклады, то это можно – они лежат, обгоревшим и ржавым металлом в горах Афганистана, в пустынях и джунглях Африки, закопаны в сибирских болотах и мерзлоте..."? Может быть, стоило объявить дефолт тогда, и он не случился бы в 1998-м? Не знаю.
В-третьих, по поводу ельцинского "властолюбия". Да, после октябрьской "малой гражданской войны" была принята не просто президентская, а суперпрезидентская Конституция – "под Ельцина". Что можно было при желании выжать из этой Конституции – показал нам ельцинский преемник. Очевидна, однако, слабость этой "сильной" системы, которая коллапсирует, "схлопывается" при уходе одного человека.
Наконец, по поводу слабости и непоследовательности Бориса Николаевича. По-моему, за слабость ошибочно принимали то, что он не боялся ошибаться, и не боялся признавать ошибки. За непоследовательность принимали умение отменять ошибочные решения. Но ведь это как раз свойства сильного политика. Слабый – он боится. Боится показаться слабым. Боится отказаться от принятого решения. Боится противоречить ранее сказанным словам. Ошибившись, он упорствует, повторяет ошибку и возводит её в норму.
Впрочем, это всё частности, пусть и существенные.
Главное же, по-моему, в том, что как раз Борис Ельцин, пусть ненадолго, уловил дух времени и течение истории.
Ведь крушение Советского Союза было лишь материальным выражением краха идеи, всеобщего разочарования в ней. Никто не хотел защищать режим, преступная история и природа которого была ясна для всех – в том числе и для "столпов" самого режима.
Единственной альтернативой были идеи "демократов", "диссидентов", "правозащитников". Не было сформулированной программы, не было чёткого общего видения будущего, но были хотя бы вопросы к прошлому и настоящему. "Национальная" альтернатива, по сути, не была таковою, поскольку оказалась уже давно освоена властью. В отличие от других республик, российское демократическое движение не было национально-освободительным – и это была удача для России.
Борис Ельцин шёл "по партийной линии" с 1968 года, при нём в Свердловской области сажали по антисоветской 70-й и клеветнической 190-й "прим" статьям, при нём снесли "Дом особого назначения". Но ведь и Александр Яковлев руководил в шестидесятых идеологическим отделом ЦК, курировал диссидентские процессы. Что не помешало ему стать "прорабом перестройки". Их сходные судьбы – свидетельство того, что человек может меняться.
Но дальше начинаются различия.
Мало кто помнит, что зимой 1988-1989 годов Борис Николаевич поначалу отнюдь не посягал на лидерство в "демократическом движении". Да, он был готов выставить себя на выборах народных депутатов СССР – но в своём "медвежьем углу", в Раменском округе. Как это непохоже на решительного вождя верхом на танке...
Мало кто помнит, что и в самом "демократическом движении" сомневались – а стоит ли ставить на бывшего партийного секретаря? А ведь в итоге именно московские академические интеллектуалы убедили тогда Ельцина: страна видит в нём лидера. Он может и должен выдвигаться по Москве, и он победит.
Мало кто помнит обстановку в предвыборном штабе Ельцина в ночь с 26 на 27 марта 1989-го – ожидание... усталость... победа!
Маятник российской истории качнулся к свободе, сметая на пути то, что казалось прочным и незыблемым. Трудно было почувствовать это движение. Куда труднее – войти в резонанс. Совсем нелегко – не утратить эту связь.
Сэра Эрнста Резерфорда однажды спросили: "Как это вам удавалось всю жизнь быть на гребне волны?". На что он ответил: "Нет ничего проще. Ведь это я и поднимал волну..."
Российскую "волну" конца восьмидесятых поднял не Ельцин, но он смог на ней утвердиться и удержаться. Что не менее важно, он не пытался её погасить. Другое дело, что спад этой "волны" был неизбежен, если её не подпитывать. Но делать это должен был вовсе не Ельцин, а совсем другие люди. Мы, дорогой читатель, – то есть вы, я...
... Общение с теми, кто "поднимал волну", с этой новой для Бориса Николаевича средой, было слишком недолгим. В декабре 1989-го умер Сахаров. А 21 августа 1991-го школа кончилась. Началась жизнь – настоящая борьба за реальную власть. Но Ельцин – человек, умеющий учиться, – воспринял новые для него ценности. С поправкой на то, что "мысль изложённая есть речь".
Дальше их пути незаметно начали расходиться. Прошло чуть более года, и в декабре 1992-го Борис Николаевич "сдал" Егора Гайдара новой оппозиции, своей вчерашней опоре – Съезду народных депутатов. Тогда же из Останкино убрали другого Егора – Яковлева. После того, как последний попытался объективно освещать кровавый осетино-ингушский конфликт, а первый остановил начавшееся под прикрытием этого конфликта выдвижение войск на Чечню.
С той ли осени время поменяло направление или раньше? Стало ощутимо возвратное движение маятника: Москва-93, Грозный-94, Будённовск-95, Первомайское-96, далее везде...
Окружение Бориса Николаевича менялось. Вместо вчерашних завлабов – вчерашние функционеры. Старая площадь – бывший Центральный комитет КПСС, теперешняя Администрация президента – постепенно возвращала себе привычную роль. После осени 1993-го Ельцина окружили "силовики" – Куликов, Барсуков, Коржаков. Неудивительно, что трое из четырёх премьер-министров времён "кувыркколлегии" 1998-1999 годов были выходцами из госбезопасности – включая нынешнего президента.
Ведь за тот, первый, год Ельцину так и не удалось "окончательно, фактически" разобраться с "делом КПСС". О люстрации речь и не заходила – в 1992-м на своих постах был переутверждён весь генералитет госбезопасности.
Когда в начале второй чеченской войны главной "говорящей головой" генштаба стал генерал Валерий Манилов, никто не вспомнил, что восемью годами ранее, в дни путча, тот же Манилов занимал ту же самую должность.
Мы как-то дружно не заметили, что маятник вернулся назад, и московский август 1991-го "склеился" с московским сентябрём 1999-го – "прощальным костром догорает эпоха..."
Это верно, в 1991-м, при распаде Союза, Ельцин предотвратил гражданскую войну. Но ведь в гражданской войне вовсе не обязаны участвовать все граждане, всё общество. Суть её в том, что граждане определяют себя по отношению к этой войне, общество оказывается расколото. В девяностых для граждан России, для российского общества такой раскол прошёл по Кавказу. В России гражданская война прошла незамеченной...
И тут мы, кажется, подходим к главному. В девяностые у граждан была возможность влиять на события. Возможность выстраивать и структуры гражданского общества, и сообщества профессиональные. У нас был выбор – вплоть до возможности в 1996 году сменить самого Бориса Ельцина на президентском посту.
Торопливо осуждая его теперь, не произносим ли мы слова, которые по справедливости должны были адресовать себе: «Ты взвешен и найден лёгким…»
"Усмешка судьбы"? Нет, скорее – судьба. "Окно возможностей". Приоткрытая дверь...
И если мы не воспользовались этой дверью, этими возможностями, то дело было отнюдь не только в Борисе Николаевиче Ельцине, первом президенте России, сердце которого внезапно остановилось 23 апреля.
