События в столице Карачаево-Черкесии снова заставили обратиться к кавказской проблематике. В прочем, эта проблематика, несмотря на все бравые рапорты о «ликвидации», «задержании», «обезвреживании» очередного «бандглаваря», «лидера террористов», «члена радикальной группировки», остается одной из ведущих в российских СМИ.
Первые сообщения из Черкесска в понедельник 25 декабря вызвали к жизни «призрак Нальчика». Однако последующая картина дня показала, что происходящее в Черкесске разительно отличается от той трагедии, которая разыгралась в октябре 2005 года в столице Кабардино-Балкарии. Собственные «источники информации» автора настоящей статьи (не доверять которым нет оснований) утверждают, что спецоперация по ликвидации боевиков в доме на улице Ленина в Черкесске не вызвала никакой паники ни в столице КЧР, ни в республике в целом. Работали школы, детские сады, государственные и муниципальные учреждения. В отличие от Нальчика, город Черкесск не стал «полем боя» между правоохранительными структурами и боевиками. Сам же формат сопротивления боевиков и операции пока вызывает больше вопросов, чем готовых ответов. Общественности представили труп Руслана Токова, которого подозревают в причастности к другим диверсионно-террористическим действиям. Сегодня о Токове говорят как об участнике группировки Ачимеза Гочияева. Самого Гочияева подозревают в организации взрывов домов в Москве в 1999 году.
Все это дало повод для новой порции бравых реляций о блестящей работе правоохранительных структур и спецслужб, очередном их успехе в «контртеррористической операции». Правда, как известно из слов президента Владимира Путина, «контртеррористическая операция» в Чечне уже завершена (об этом российский лидер заявил еще в начале 2006 года), а новой никто (включая и верховного главнокомандующего) еще не объявлял.
По мнению главы МВД Карачаево-Черкесии Николая Осяка, силовые службы во время спецоперации в Черкесске действовали эффективно. Однако события, последовавшие за операцией в понедельник, поставили много новых вопросов. В Черкесске в ночь на вторник было совершено нападение на милиционеров, охранявших тот самый дом на улице Ленина. В ходе этого нападения под колеса милицейского «уазика» было брошено взрывное устройство. К счастью, никто из них не пострадал. В этой связи целый ряд экспертов в области безопасности высказал свои сомнения относительно эффективности работы российских правоохранительных структур и специальных служб в их борьбе с террористами и экстремистами. По мнению Людмилы Авериной, ситуация с безопасностью на Северном Кавказе не «стала как-то лучше. И это несмотря на то, что Патрушев недавно отрапортовал об успехах спецслужб. Тем не менее, на Кавказе жить по-прежнему страшно. Патрушев говорил о том, что предотвратили 300 террористических актов на Северном Кавказе и на всей России. О том, что плоховато все-таки на Северном Кавказе с безопасностью, говорит сегодняшний случай в Черкесске (интервью было дано в понедельник, эксперт еще не знала о событиях вторника 26 декабря 2006 года – С.М.). О каком профессионализме можно говорить? В квартире засело то ли три, то ли четыре человека, и ради того, чтобы их уничтожить, разбили целый квартал – все это ради того, чтобы из квартиры вытащить труп одного боевика. Операция шла десять часов. Боевик прыгает с третьего этажа горящего дома. Голливуд какой-то».
Однако, признавая работу правоохранительных структур и спецслужб чрезвычайно важным элементом и национальной безопасности вообще, и борьбы с терроризмом на российском Северном Кавказе в частности, необходимо помнить, что силовые структуры – это лишь одна из составляющих государственной политики в целом. Сегодня российская политика на Кавказе – это запоздалая реакция на те или иные вызовы. Обозначилась проблема в Нальчике – стали обсуждать ситуацию в Кабардино-Балкарии, рвануло в Дагестане – поговорили об этом. Возникла ситуация в Черкесске – значит, надо что-то сказать о проблемах в КЧР. Однако никакой системной оценки нового «кавказского вызова» российская власть не делает.
Между тем еще в начале 2006 года президент Владимир Путин во время своего телевизионного общения с прессой буквально одной единственной фразой обмолвился, что сегодня другие республики Северного Кавказа представляют проблему не меньшую, чем Чечня. «Сегодня в некоторых других регионах Северного Кавказа нас ситуация даже больше беспокоит, чем в Чечне», – сказал тогда президент. Однако что же конкретно беспокоит президента России в самом проблемном российском регионе, осталось непонятно. А поскольку в своих публичных выступлениях российский лидер больше к этой проблеме (т.е. возрастанию нестабильности и террористических угроз в регионе) не обращался, то представители российского политического класса посчитали, что она и вовсе не заслуживает должного внимания. Напомню, что вместо детального анализа состояния общества в Кабардино-Балкарии, рассмотрения причин превращения некогда «спящей красавицы» (образное выражение Джохара Дудаева) в одну из потенциально нестабильных территорий – власть в 2005 году заявила о победе над «бандподпольем». Именно такую формулу придумал тогда министр обороны Сергей Иванов (как будто нальчикские боевики пришли в столицу КБР грабить инкассаторов или магазин).
Были произведены необходимые «зачистки», но системная работа по профилактике терроризма и экстремизма не велась и не ведется. Во многом ситуация повторяет ту, что произошла в Дагестане в 1999 году. Тогда после рейда Шамиля Басаева и Хаттаба тоже были проведены серьезные «зачистки», обезврежены представители экстремистских структур и на время была обеспечена «мирная передышка». Однако эта «передышка» закончилась, чему свидетельством победа Дагестана в своеобразном «террористическом соревновании» с Чечней в 2005 году. Почему такой результат произошел в самой крупной северокавказской республике? Потому что власть ограничивается в своей борьбе с терроризмом исключительно административно-полицейскими методами. Возможно, и в КЧР пройдут определенные «зачистки». Кого-то обезвредят и, может быть, даже предотвратят несколько новых терактов. Однако причины роста террористической активности не будут изучены и поняты.
Оговорюсь сразу. В отличие от некоторых правозащитников, я считаю использование силы против боевиков оправданным. Никаких страданий по поводу «неправильного» захоронения я не испытываю. Однако борьба с терроризмом – это не специальные операции, осуществляемые «русскими рэмбо (тем паче, что степень их «рэмбости» вызывает сомнения). Борьба с терроризмом должна начинаться с понимания того, против кого ведется эта борьба, кто ее ведет и каковы мотивы борьбы. Такое понимание нужно не в силу какого-то абстрактного гуманизма («понять – значит простить»). Оно необходимо для того, чтобы быть вооруженным, ибо знание о противнике (реальное знание, а не набор пропагандистских штампов, вспомним бутылки коньяка в «Норд-Осте»!) – это самое эффективное оружие.
Объявляя «акции возмездия», российская власть отказывается понимать саму суть терроризма как политического явления. По информации руководства ФСБ, в 2006 году российские спецслужбы провели на Северном Кавказе 119 спецопераций, в ходе которых были уничтожены более 100 лидеров незаконных вооруженных формирований. В 2006 году были торжественно отмечены ликвидации террориста номер один Шамиля Басаева и так называемого «президента Чеченской Республики Ичкерия» Абдул-Халима Сайдулаева (хотя последний не был даже объявлен в розыск). Однако эти успехи (здесь без кавычек, поскольку уничтожение террориста, захватившего больницу с детьми и беременными женщинами, – бесспорный успех) не принесли на Кавказ стабильности. И не могли принести. По справедливому замечанию политолога Тимура Музаева, «безопаснее жизнь на Кавказе станет тогда, когда там будет, наконец, нормальная экономика, нормальные отношения – социальные, политические, нормальные возможности для жизни людей. Потому что сама нестабильность, сами условия жизни генерируют вот это сопротивление». Летом 2006 года автору этих строк не единожды пришлось озвучивать тезис о том, что ликвидация Басаева – это полдела. Необходимо ликвидировать «басаевщину», то есть те социально-политические и экономические условия, которые воспроизводят басаевых, гочияевых и прочих экстремистов.
К сожалению, сегодня в российских верхах нет адекватного понимания самой природы терроризма как политического явления. Российская элита воспринимает терроризм либо как криминальное (но не политическое) действие, либо как конечную цель, а не средство борьбы. Владимир Путин, не желающий слышать из уст министра внутренних дел о «джамаатах», предпочитая мудреному слову понятное «бандиты», Сергей Иванов, говорящий о «бандподполье» в Нальчике, Николай Патрушев, докладывающий о ликвидации «бандита Масхадова», едины в одном: терроризм – это не политическое, а криминальное действо. Между тем целью террориста служит не воровство и не финансовая махинация ради обогащения, а реализация политического проекта. Проекта, возможно, людоедского, каким была Ичкерия времен Дудаева и Масхадова. Но, тем не менее, речь идет именно о политическом, а не криминальном проекте. И понимание этого необходимо не для победы в теоретической дискуссии, а для строительства адекватной стратегии антитеррористической борьбы.
То, что произошло в столице КЧР накануне новогодних торжеств, снова показало, что такие знания (или хотя бы попытки их обрести) у российской власти отсутствуют. Вместо серьезного разговора о том, что такое северокавказский терроризм как политический феномен, а также о том, какая модель управления Кавказом наиболее оптимальна, слышны новые победные реляции. Однако за тактическими победами видны стратегические просчеты. Сегодня Москва не понимает изменения характера угрозы на Кавказе. Между тем 2006 года только закрепил тенденцию, начатую еще в середине 1990-х гг. На смену этнонационализму приходит религиозный радикализм, который находит определенную поддержку в республиках Кавказа. Находит по нескольким причинам. Во-первых, идеи этнонационализма дискредитировали себя еще в начале 1990-х гг. (здесь можно вспомнить и провал идеи независимой Ичкерии, и приватизацию власти представителями «титульных наций»). Во-вторых, в условиях краха коммунистической идеи радикальный ислам, апеллирующий к эгалитарным ценностям, становится в условиях Кавказа популярной «левой идеей». В-третьих, идеи радикального ислама апеллируют к надэтническим ценностям, универсализму. В-четвертых, в условиях коррупции региональной власти невозможность попасть «в верхи» на основе конкуренции толкает молодых амбициозных людей в объятия радикалов. И в-пятых, поскольку федеральный центр поддерживает исключительно региональную власть, недовольство ей механически переносится на Москву. В этой связи следует понимать, что сегодня контртеррористическая операция – это уже далеко не Чечня. Это весь Северный Кавказ, поскольку исламистский проект не знает границ и этнических различий. А значит, нужна принципиально новая стратегия на Северном Кавказе. Стратегия, в которой «силовой» компонент, конечно, должен присутствовать, но не должен быть единственным.
Важно, чтобы ситуация в Черкесске не стала бы поводом для какой-то кампанейщины, скороспелых оргвыводов, наказания «стрелочников». Это та ситуация, которая должна дать серьезный толчок к размышлениям о том, какой должна быть политика России на Кавказе. Сегодня федеральному центру нужно ответить на вопрос: «Должна ли Москва проводить политику поддержки исключительно действующих властных структур и всех негативных явлений, которые связаны с властью только потому, что это – власть, или необходимо начинать работу (хотя уже вчера было поздно) по формированию новой элиты, готовой участвовать в российском общенациональном проекте? Если на Кавказе Россия не будет сегодня рекрутировать таких людей, готовых защищать не этнические и религиозные проекты, а общероссийский, государственнический проект, то, к сожалению, мы не досчитаемся наших лояльных граждан.
Проводниками «российской идеи» на Кавказе должны стать не лично преданные бюрократы и не коррумпированные чиновники, а политически мотивированные люди (как представители Москвы, так и слой так называемых «еврокавказцев», то есть выходцев из республик Кавказа, нацеленных на реализацию модернизационного, а не трайбалистско-традиционалистского проекта). Однако на протяжении всего существования постсоветской России высшая власть вместо насаждения формального права систематически усиливала неформальные связи в регионе. Все это в совокупности и привело к утрате контроля и влияния за ситуацией и к новому «пробуждению» Кавказа в 2005-2006 гг.
В любом случае, если Россия хочет сохранить за собой Кавказ, альтернативы усилению государства в этом регионе нет. Точнее, единственная альтернатива – это несколько федераций полевых командиров. Другой вопрос, что означает для нас «усиление государства»? Очевидно, что это – не усиление местных номенклатурных режимов и их коррупционных связей с московскими покровителями. Это и не сдача региональных ресурсов и власти под чисто внешнюю лояльность, и не хаотические проверки паспортов и зачистки. Ключ к решению этих проблем находится за пределами Кавказского региона.
Все проекты по обустройству Северного Кавказа упираются в одну точку. Для того чтобы успешно бороться с исламистскими «джамаатами», Россия должна стать полноценным государством. Не корпорацией кормленцев, а сильным и эффективным государством с ответственными государственными служащими вместо пиарщиков-очковтирателей.