31 июля умер советский и российский писатель Фазиль Абдуллович Искандер. Писатели, литературоведы и просто любители его творчества вспоминают о нем, его стихах и прозе.
Исканедер создал в своих текстах мир, в котором можно жить, целую расширяющуюся Вселенную, которая будет продолжать существовать еще долго, убежден Виктор Куллэ, литератор, переводчик, поэт, литературовед, сценарист.
«Для меня Фазиль Абдуллович находится в некоей системе зеркал, что ли. С одной стороны, ближайший его друг и человек, перед которым я преклоняюсь и творчеством которого занимаюсь, – это Булат Окуджава. С другой стороны – мой рано ушедший друг, замечательный абхазский писатель Даур Зантария, для которого, как для любого абхаза – любого из них спросите, для них Фазиль Искандер как Пушкин для нас, наверно – Искандером пропитан воздух, он растворен в воздухе.
Это совершенно фантастическое ощущение, которое мы, будучи носителями огромной имперской культуры, может быть, не очень понимаем, потому что у нас всего много. А когда таких фигур не так много, для народа их появление – это предмет особой, поразительной, удивительной гордости, и такие люди держат культуру, держат свой народ.
Что поразительно в Фазиле Абдулловиче – так это то, что он, чисто технически, будучи человеком пишущим и очень быстро, буквально с первых своих прозаических опытов проявившим себя как несомненный мастер, мог свое абхазское существование в мире, этот свой абхазский эпос сделать некоей забавной литературной игрой, что ли, с позиции такого гражданина мира. Как Маркес. Но Искандер совершенно поразительным образом исхитрился и стать классиком абхазской литературы, не написав ни строчки на абхазском языке – и, в то же время, стать классиком литературы русской, причем классиком, масштаб которого мы до сих пор не осознали.
То есть каждая вышедшая его книга была событием, но кажется все равно, поскольку это все не о судьбах России, а судьбах какого-то там Чегема, который бог весть где находится, будто все это – какая периферия литературы, некий привкус экзотики в ней. На самом деле это и есть фантастический пример того, как выполняется интеграционная, так скажем, функция русской культуры.
Потому что ситуация двуязычия, которая всегда плодотворна для любого писателя (пусть у него двуязычия даже и не было), давала возможность какого-то отстраненного взгляда на происходящее. В России, с точки зрения абхазской культуры, он исхитрялся подмечать какие-то фантастически точные вещи о нас, о России, об устройстве нашей страны – даже более зорко и точно, чем даже самые отважные русские писатели могли себе сказать.
Было у него такое эссе – «Разговор думающего о России русского с американцем». Там были сказаны неимоверно важные вещи обо всем, что сейчас у нас происходит. Повторяю: Искандер – огромный писатель. И катастрофически непрочитанный. Хотя он и увенчан почти всеми возможными премиями (ну, кроме Нобелевской, но это позор Нобелевского комитета, а у него очень много позоров: там и Борхес, и Набоков, и много еще тех, кто не получил). Он переведен на множество языков. Но все равно масштаб сделанном им, написанного им до сих пор не оценен.
Я видел кое-какие отклики на его смерть: «Умер самый веселый писатель», например. Он не был таким уж веселым. Он иногда уморительно смешон, но, как всякий талантливый человек, не ставил для себя задачи быть веселым. В одном из эссе Фазиль говорил, что вся литература, неважно какой страны, делится на тех, кто пишет дома, и тех, кто пишет в бездомье. То есть поэзия, написанная «дома», как бы мудрее, что ли, гармоничнее; поэзия, написанная в бездомье, – это поэзия поисков гармонии.
На пути поисков гармонии тоже могут быть фантастические прорывы, мощь, открытия и так далее. Вот он, будучи абхазом, все равно туда ездил и страшно переживал за события этой страшной войны – и он исхитрялся быть дома и здесь, и там. Он констатировал: что есть гармония, и есть поиски гармонии, как два разнонаправленных вектора развития литературы. Как Пушкин и Лермонтов, предположим. Но сам исхитрялся каким-то образом это в себе совместить, и это было, на мой взгляд, удивительно.
И вот что еще я хочу сказать. Он был человеком какого-то неимоверного внутреннего целомудрия. Я не знаю, насколько это связано с культурой, с традициями Абхазии, мне трудно судить – наверно, как-то связано, потому что в покойном Дауре это тоже было. Но в Дауре был и внутренний надлом, он был страшно опален войной, и она в нем болела и саднила. А в Фазиле Абдуловиче было какое-то умение всегда приподняться на цыпочки над любой самой сложной, самой запутанной ситуацией, посмотреть на нее отстраненно – даже не свысока, а как бы со стороны, походя, заметить, если они есть в ситуации, черты абсурда, еще что-то – и дать безукоризненно выверенный, точный совет.
Но при этом сам он никогда и никому не набивался в учителя жизни – вообще был человеком, которого очень трудно было разговорить. Который мало кого к себе подпускал, который не был, как у нас говорят, «больше, чем поэтом» или «больше, чем писателем». Он, скорее, был неимоверно замкнутым. Жил в своем мире, который был неимоверно же гармоничен.
Вот сейчас, когда я говорю о нем, я подумал: есть такой старый анекдот, когда писателя спрашивают: «Над чем вы сейчас работаете?» А он отвечает: «Над собой». Потому что самое главное – не то, какой роман, рассказ, повесть или книгу стихов ты пишешь. А самое главное – умение сделать так, чтобы текст, над которым ты работаешь, стал для тебя этапом какого-то внутреннего становления. Чтобы текст менял тебя сам. И тогда, может быть, есть маленький шанс, что и читатели поймают этот импульс, и мир стране чуточку лучше.
Вот он владел таким поразительным секретом. Он умел не суетиться: он медленно, спокойно делал свое дело. Притом, что все складывалось очень и очень непросто, он не был каким-то баловнем судьбы. Но когда ты видишь человека, который ворочает такие глыбы, то понимаешь, что в этом есть что-то тектоническое, что это неотвратимо – что он все равно это доделает. И вот эта какая-то спокойная, светлая уверенность в правильности того, что он делает, в неизбежности того, что он пишет, была для Фазиля, я думаю, побочным следствием этой внутренней гармонии с мирозданием, которой он ухитрился достичь.
Самое главное – он был человеком редкостного благородства, редкостной внутренней честности и скромности, что ли. Он совсем не высовывался – он был как-то сам в себе. И да, уже было понятно, что он болен, что никаких улучшений не будет – но само знание того, что такие люди еще живы, знание того, что он есть, каким-то образом служило некоей опорой всем тем, кто моложе, кто не настолько состоялся. Сейчас таких людей становится все меньше: ну, Битов остался, ну, Юз Алешковский – и все, собственно, по пальцам сосчитать. И я в самом деле чувствую, что мы осиротели, и очень горько. Но самое главная загадка и то, что внушает оптимизм и радость, осталась. Есть ведь ситуация, когда вышедшая книга ошеломляет публику, сразу начинает с самой верхней ноты – а дальше погрязает в частностях. А есть произведения, напоминающие расширяющуюся Вселенную, которая при первом прочтении, даже если радостно приняты, еще не оценены и не поняты до конца. А они являют собой мир, в котором можно жить. Вот Фазиль создал такой мир.
И я думаю, что наше понимание его прозы, какой-то фантастического, органического, удивительного сочетания ума, внутренней тонкости и совести (а совесть же, в принципе, вещь достаточно глупая, она жить мешает. Но для Фазиля мудростью был ум, подсвеченный совестью – где-то он об этом говорил) – это понимание такой расширяющейся Вселенной. И Вселенная его будет расширяться. И это, я думаю, залог того, что значение его как одного из самых крупных, мощных русских прозаиков 20 века, которые с легкостью становятся вровень с любым классиком, станет явным.
Такие вещи можно говорить только после смерти, к сожалению – при жизни это как-то неловко. Но теперь уже, можно сказать, есть у нас это горькое право», – сказал Виктор Куллэ.
Писатель Андрей Волос поделился с «Полит.ру» своим впечатлением от творчества Фазиля Искандера:
«Я не знал его лично, к сожалению, но как писатель он всегда для меня был образцом. Это некоторое такое полыхание классики, еще прежней, той, которую знают все; и я, честно говоря, в большой степени пытался писать так, как он. Потому что он писал очень конкретно, и конкретную правду.
Конечно же, это для всех нас большая утрата. Но утрата для всех – даже не то, что он умер, потому что все-таки он не умер, он будет жить в своих книгах. Утрата для нас в том, что мы уже сейчас его недостаточно помним. Что не понимаем своей обязанности помнить, что такой писатель был – и есть, и будет. Сейчас, к сожалению, если спросишь, знают ли Искандера, можно услышать в ответ: "Какой Искандер? Великой завоеватель?"
А он – действительно великий, на мой взгляд – величайший русский писатель. Один из трех-пяти крупнейших современных русских писателей, тех, которые просто должны быть любимыми. И дело ни в какой-то особенной интонации: главное, что он писал чудесным русским языком. И это владение языком – в числе важнейшего из того, что нужно, чтобы тебя любили.
В этом отношении Искандер схож с Астафьевым. Хотя, казалось бы, Астафьев уж какой русский, из какой уж глубинки! А Искандер – какой не русский, из Абхазии! Но они оба писали удивительным, чудесным русским языком.»
Масса откликов и воспоминаний об Искандере появилась в социальных сетях. Александр Черкасов, член Совета правозащитного центра «Мемориал», член Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в России, отозвался на известие о его смерти таким образом:
«Про что бы сегодня ни говорили, это будет о нем. О человеке, открывшем Кавказ советскому читателю... ну, и не советскому: просто время было такое, «время, в котором стоим». Написавший много всего и разного, ушедший от нас на 88 году жизни Фазиль Искандер останется прежде всего автором романа «Сандро из Чегема».
Чегем Искандера – он на самом деле не только про Абхазию. Он про весь Кавказ и про всех нас.
«Человек из Чегема» – так года два назад Александр Генис озаглавил публикацию на «Свободе» к 85-летию Фазиля Абдуловича.
Но, вообще-то все мы – и прочитавшие роман, и не прочитавшие, – все мы оттуда.
Эта толстенная книга и многие другие тексты Фазильабдулыча, написанные им годам к шестидесяти, – они про целую Вселенную. Это галерея былинных персонажей, Вселенную населивших.
Основатель села – дедушка Хабуг – из мухаджиров, после Кавказской войны отъехавший в Турцию, но потом вернувшийся.
«Абхазы спросили турок: "А почему вы раньше нас кормили, а теперь кормить перестали? " – "Это потому что у нас раньше была такая политика, а теперь эта политика кончилась!" Но абхазы не поверили, что политика кончилась, они решили, что турки ее для себя припрятали...»
История изгнания и возвращения – это ведь и про чеченцев с ингушами, и про карачаевцев с балкарцами. Абхазов при Сталине не депортировали, а вот греков... И об этом пишет Искандер в своем романе.
Про Хабуга – это история человеческого труда на своей родной земле. То есть – про все народы Кавказа. Хабуг – труженик, суровый хранитель веры и адатов.
Его дети – очень разные.
И заглавный герой, кинто, любитель... нет, гений застолья и безделья.
И суровый пастух Махаз, выпивший кровь обидчика своих дочерей.
И бродячий еврей Самуил, – куда же без него?
«Чегемцы спрашивали Самуила: "ты кто – еврейский абхаз или абхазский еврей?" – "Я еврейский еврей!" – отвечал Самуил чегемцам. "Скажи, Самуил: еврей, рождающийся среди чужеродцев, сам знает, что он еврей, или узнает об этом от окружающих народов?" – "В основном от окружающих народов! А вы не такие простые, как кажетесь..." – "Да, – сказали чегемцы, – мы не простые, это эндурцы думают, что мы простые...»
Книги Искандера – это и деревянный броневик, и Сталин из «Пиров Валтасара», и Созвездие Козлотура, и многое-многое. Это жизнь на фоне революции, гражданской войны, коллективизации, террора и безвременья. На фоне Вечности и гор Кавказа.
«О, время, в котором стоим!» – восклицают его чегемские герои. И эти же книги – попытки, поиски пути прожить эту жизнь достойно. «Бывают времена, когда коллективную вонь народ принимает за единство духа» – это и про то время, и про новое «время, в котором стоим».
И еще – предчувствие конца вечности. Во всех этих словах про «эндурцев» видно будущее. Предчувствие гражданской войны. Лет тридцать назад «время, в котором стоим» пришло в движение. И – где тот мир, казавшийся прочным? То, что было навсегда, пока не кончилось?
Тот мир – его люди, его опыт и уроки – остался в книгах Искандера.
В книгах, написанных едва ли не лучшим русским языком, – но с кавказским красноречием, когда рассказчик, снова и снова вроде бы отвлекаясь от темы, непременно к ней возвращается, и оказывается, что отвлечение было вовсе не отвлечением...
В книгах – с надеждой, «что не зря же! А что "не зря"? А все не зря!» – но это из другого писателя, горевестника, от которого я сегодня узнал о смерти Искандера...
Прощайте, Фазиль Абдулович!
Но мы знаем – Вы остаетесь с нами, пока мы помним. А мы будем помнить. Мы все равно будем собираться у Ваших книг, как под Молельным деревом.
А Вы вернетесь в свой небесный Чегем, в «большой день Большого дома».
Этот комментарий для «Эха Кавказа» был размещен в блоге Черкасова на Facebook и воспроизводится с разрешения автора. В беседе с «Полит.ру» Черкасов добавил:
«Искандеровский эпос, его мир, в котором судьбы людей на фоне времени от Кавказской войны 19 века (ведь дедушка Хабуг, основатель Чегема, был мухаджиром: он вначале выехал в Турцию, а затем вернулся) до спокойствия поздней советской власти (а там все в середине: и Гражданская война, и коллективизация, и козлотур хрущевских времен) кроме вот этого прошлого содержит еще и будущее.
Будущее угадывалось и в отношениях чегемцов и эндурцами; и в рассуждениях о разного рода эндургенции, которая заменила собой интеллигенцию. Виделся конец вечности. И то, что будет дальше, у Искандера прочитывалось.
А дальше была та самая война, которая окончательно разрушила весь этот Чегем, и он остался только в книгах самого Фазиля Абдуловича. Но на самом деле этот конец прочитывался в предшествовавшей истории.
Это первое. Второе: получается, что Чегем – не только Абхазия, но и Кавказ в целом. Общего там достаточно много. И, если разобрать все эти этапы, включая коллективизацию и разрушение традиционной семьи, они касаются всех, живших в Советском Союзе. Поэтому эта книга, написанная едва ли не самым замечательным русским языком, не только как экзотика, но и как часть собственной жизни была понятна читателям совершенно равнинных, а не горных мест. И террор, и коллективизация, и война – все то, что связало всех в единую общность людей «советский народ» у него там прочитывалось и перекладывалось на свою жизнь всеми жителями, которые жили ниже Нижнечегемской дороги» .
Лев Рубинштейн, российский поэт, литературный критик, публицист и эссеист, на своей странице в соцсети Facebook написал о нем:
«Казалось бы, чего проще – найти собственную тему, найти собственный мотив, собственную, различимую в любом шуме интонацию, найти бесперебойный механизм безошибочного различения добра и зла. И всего-то, и всего-то...
Это я, разумеется, про Фазиля, известие о горьком уходе которого заставит теперь очень многих потянуться к полке и достать оттуда какую-нибудь из его вечных книг, немедленно открыть ее на любой странице и дочитать до конца. А потом – еще раз.»
Петр Романов, политический обозреватель, писатель, публицист, в своем блоге так откликнулся на известие о смерти Искандера:
«Умер Искандер. У нас в семье прижились очень многие его блестящие ироничные находки, вроде, "мальчик смотрит". Мудрый и светлый был человек.»
Эльмара Фаустова, советский и российский эстетик, социолог, поэт и прозаик, научный сотрудник сектора живой традиционной культуры Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва написала так:
«Думаю о Фазиле Искандере, который в своё время поразил всех нас своим блестящим талантом. У него замечательные – глубокие, философские – стихи, а уж проза! Никогда не забуду "Созвездие Козлотура", "Сандро из Чегема", "Детство Чика", "Кролики и удавы"... Ушёл по-настоящему великий писатель. Светлая память»
Вадим Ольшевский, американский математик советского происхождения, профессор факультета математики Университета Коннектикута, также вспоминал о писателе:
«О Фазиле Искандере. Есть два вида математиков (среди прочих). Те, кто решает очень важные и сложные задачи, но их работы, каждая из которых может быть и блестящей, при этом не сочетаются в единое целое. Статьи других же складываются в теорию. Значение каждой статьи у последних определяется не только силой полученных в ней результатов, но еще и высотой здания, в котором она является кирпичиком. Фазиль Искандер – из вторых. Пламя у него полыхает не только между строк, но и между рассказами. Целый мир...
Юмор, ирония, которыми полны рассказы Искандера – дело почти всегда, почти автоматически, недоброе. Удивительная черта Искандера – человеколюбие. Его образ мира, в слове явленный, необычайно добр. Комфортен, если это слово подходит.
Искандер как-то сказал, что русская литература часто рождала писателей парами, писатель дома и писатель бездомья. Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Ахматова и Цветаева, Пастернак и Мандельштам. Не знаю, кто у Искандера пара, но он, очевидно, писатель дома. На фоне нынешнего всеобщего тотального бездомья.»
