Александр Герман: Добрый день, уважаемые пользователи. Сегодня в беседах на «Полит.ру» Сергей Маратович Гуриев, ректор Российской экономической школы, доктор экономических наук, известный российский экономист. И говорить мы будем о развитии корпоративного капитализма в России со времен залоговых аукционов и до последнего времени, то есть до создания системы государственных корпораций. Тем более, что Сергей Маратович совсем недавно стал независимым директором ряда российских государственных корпораций и потому имеет опыт непосредственного участия в делах и управлении этими структурами. Сергей Маратович, добрый день.
Сергей Гуриев: Добрый день, Александр.
А. Г.: Залоговые аукционы утвердились в общественном мнении как мероприятия с сомнительной репутацией. Но все же это был если не первый, то очень весомый шаг по созданию российской корпоративной структуры. Как Вы полагаете, можно ли было обойтись без них в становлении российских корпораций?
С. Г.: Мне трудно судить, поскольку в середине 90-х годов я не участвовал в формировании экономической политики. С одной стороны, денег в бюджете тогда отчаянно не хватало. Кроме того, и это видно сейчас, более десятилетия спустя, это был эффективный способ связать интересы крупнейших российских предпринимателей с предвыборной кампанией президента Ельцина. С другой стороны, после залоговых аукционов оказалось, что большинство россиян не приемлет результатов приватизации. И это привело к тому, что в России возникло огромное противоречие между демократическими и либеральными экономическими ценностями. Демократические ценности заключаются в том, что экономическая политика должна учитывать интересы, предпочтения, выборы большинства людей. С точки зрения построения капитализма очень важно, чтобы большинство людей признавало частную собственность. В России эти условия не выполняются, во всяком случае, это показывают опросы общественного мнения. А потому, если правительство защищает частную собственность, оно противоречит предпочтениям большинства россиян. Если российское правительство делает своей выбор с предпочтениями большинства россиян, это потребует пересмотра приватизации. И вот в этом, я думаю, огромная, самая главная проблема сегодняшнего российского общества.
А. Г.: Не так давно многие говорили, что необходимо пересмотреть результаты залоговых аукционов, сейчас эти разговоры утихли. И все-таки, будет ли каким-то образом легитимирована собственность, полученная в результате залоговых аукционов? Когда, как Вы думаете, это может произойти?
С. Г.: Очень опасно пересматривать результаты любой приватизации, в том числе и залоговых аукционов, потому что этот пересмотр будет бесконечным. А сегодняшняя российская судебная система работает не очень хорошо, по крайней мере, так говорят президент Д.А.Медведев и премьер-министр В.В.Путин в своих выступлениях. Это означает, что переделить собственность еще раз, теперь уже справедливо, в соответствии с законом очень трудно. Всегда будут недовольные, всегда какие-то законы будут нарушены, всегда будут примешаны какие-то не вполне легитимные действия. И, соответственно, новый передел собственности будет также нелегитимным. Я думаю, что хотя большинство россиян считает залоговые аукционы несправедливыми, необходимо провести черту под переделом собственности в 90-х годах. И правительство сделало несколько шагов в этом направлении. В частности, в прошлом году была проведена налоговая амнистия. Мне кажется, это очень важный шаг, хотя правительство могло бы сделать больше для популяризации этого действия, чтобы в налоговой амнистии приняло участие большее количество россиян. Мне кажется, очень важно подвести черту. Ощущение легитимности, в конце концов, возникнет при демонстрации того, насколько эффективнее работают приватизированные предприятия, чем государственные. В начале беседы Вы упомянули, что залоговые аукционы привели к становлению крупнейших российских компаний. Многие из них работают намного успешнее государственных. И мне кажется, что именно отсюда: из роста производительности, создания высокооплачиваемых рабочих мест, инвестиций, выхода на внешние рынки, именно из экономических достижений постепенно возникнет легитимность собственности предпринимателей, которые сейчас входят в залоговый аукцион.
А. Г.: Собственность в России, помимо того, что она появилась сразу в таком крупном формате, была распределена достаточно концентрированно. У нас появилось много частных предпринимателей, которые владели значительными долями в крупных компаниях. Причем и в старых индустриальных отраслях, где на Западе, насколько я знаю, уже нет такой концентрации собственности. Насколько после проведения подобных реформ собственность оказалась сконцентрированной в странах Восточной Европы? И более широко: насколько вообще собственность сконцентрирована в развитых странах? Может быть, у нас об этом сложились какие-то неправильные представления, мифы?
С. Г.: Нет, собственность действительно сконцентрирована в России очень неравномерно. Существуют разные критерии, которыми мы пользуемся. Дело в том, что простые критерии неравенства здесь не работают, поскольку речь здесь идет всего лишь о нескольких десятках крупнейших собственников. Их слишком мало, чтобы опираться на коэффициенты, которые показывают уровень неравенства в стране в целом. Иногда смотрят на то, какой процент выпуска продукции или долю фондового рынка контролируют десять крупнейших семей, 10 или 20 крупнейших предпринимателей. По этим показателям Россия действительно стоит очень высоко, сопоставимо с тем, что было в Америке 100 лет назад, и намного выше, чем любая западная страна сегодня. Концентрация у нас даже больше, чем в Индонезии времен Мохаммеда Сухарто или в Филиппинах времен Фердинанда Маркоса. Вполне возможно, что уровень концентрации в России сопоставим с Кореей времен расцвета чеболей[1], но по ряду данных можно предположить, что у нас выше. Но все же такая высокая концентрация - это относительно нормальный исторический процесс, потому что в 90-х годах (да и сейчас тоже) мы находились на этапе становления экономических институтов. Когда институты не развиты, то чем крупнее ваша промышленная империя, тем легче добиваться новых приобретений. Размер имеет значение и в отношениях с органами государственной власти, и в отношениях с системой. Поэтому чем вы больше, тем вам легче расти дальше. И в такой экономической среде, естественно, возникает огромный уровень неравенства: те, кому удалось получить большую долю собственности на первых этапах, растут быстрее других. А люди, владеющие бизнесами средних размеров, теряют и отстают. С другой стороны, можно предположить, что в будущем предприниматели первой волны постепенно будут отходить от дел, «размываться», продавать часть бизнесов. Так было в Америке, в других западных странах: постепенно большие крупные пакеты акций, крупные состояния размываются, но не за счет экспроприации или передела собственности, а за счет нормального рыночного процесса. Это происходит по мере того, как растут другие компании, другие конкуренты, а эти семьи продают свои пакеты акций на фондовой бирже.
А. Г.: После 1998-го года вроде бы наметилась тенденция распродажи непрофильных активов и привлечения иностранных инвесторов. В начале 2000-х годов началось усиление государственного влияния на корпоративную структуру. А до этого периода действия наших корпораций были достаточно эффективными с точки зрения корпоративного управления?
С. Г.: Долгосрочные инвестиционные решения предполагают возможность планировать на достаточно большой срок. И, наверное, до 1999-го – 2000-го г.г. делать это было очень трудно в связи с макроэкономической нестабильностью, неопределенностью правил игры, прав собственности, политическим риском. Не было известно, кто станет президентом в 2000-м году, какую он будет проводить экономическую политику, как он будет относиться к правам собственности и так далее. С этой точки зрения строить долгосрочные прогнозы было достаточно трудно. И большинство крупных российских предпринимателей занимались тем, что собирали иногда очень разнородные активы, которые стоили по нынешним меркам недорого. А потом, когда началась эпоха макроэкономической стабилизации и появилась возможность строить макроэкономические планы, различные группы стали выделять непрофильные активы, делить промышленные империи на промышленные дивизионы и строить более осмысленную долгосрочную стратегию. Начали инвестировать, и в некоторых отраслях мы видели миллиарды, а то и десятки миллиардов долларов инвестиций, о чем и помыслить было нельзя в 90-е годы. С этой точки зрения в 90-е эффективным было приобретение активов, построение крупных, иногда диверсифицированных холдингов. А в 2000-х годах более эффективной стала специализация, долгосрочные стратегии, инвестиции, выход на большие внешние рынки. В обоих случаях мы видим совершенно естественную реакцию предпринимателей на изменяющуюся окружающую среду.
А. Г.: Сергей Маратович, 8-летний период высокого экономического роста является не только периодом стабильности, но его, может быть, даже в большей степени, можно назвать периодом глобализации. И дефолт 1998 года, и нынешний экономический кризис лишний раз нам об этом напоминают. Конгломератная структура была создана, потому что многие крупные предприниматели являются владельцами разнородных бизнесов. Их выход на мировые рынки, необходимость выдерживать международную конкуренцию - приведет ли это к тому, что они будут все более и более специализироваться на каком-то одном бизнесе и становиться мировыми брендами?
С. Г.: Уже сейчас уровень специализации достаточно высокий. Осталось лишь несколько крупных холдингов, которые работают в разных отраслях. Но в небольшом числе отраслей, а не в десяти или, тем более, двадцати. В таких холдингах, как «Базовые элементы» или «Ренова», есть 4-5 ключевых отраслей, в которых они работают. Так что Вы правы; специализация имеет значение. И поэтому именно сейчас эти отраслевые подразделения будут получать все большую самостоятельность от головной структуры. С другой стороны, важно иметь возможность в любой момент получить доступ к большому объему ликвидности. Это не всегда хорошо, но сейчас, в условиях кризиса, это может стать ключевым конкурентным преимуществом. Если вам нужно сейчас, например, приобрести банк в Западной или Восточной Европе, или инженеринговую компанию в Америке или в Азии, то вы можете получить доступ к этим активам. Просто потому что в вашем холдинге есть достаточно серьезный объем ликвидных активов. Я уверен, что менеджерские решения, в том числе и стратегические, будут приниматься в этих холдингах все более и более самостоятельно на уровне отраслевых дивизионов, а не штаб-квартир.
А. Г.: Как вы считаете, можно ли считать достаточно честным конкурентный процесс на внутреннем рынке? Есть ли какой-то сговор между частными и государственными компаниями? Или это действительно честная конкуренция, которая и в государственных, и в частных компаниях способствует улучшению корпоративного управления, прозрачности и понятности для инвесторов?
С. Г.: Здесь можно выделить несколько моментов. Во-первых, есть иллюзия, что можно построить такой рынок, где будут честно конкурировать частные компании между собой или государственные компании с частными компаниями. Такого, конечно, не бывает. Государство всегда будет отдавать предпочтение государственным компаниям. Отрицать это - значит не замечать реалии политической жизни не только в России, но и в любой другой стране. Это известный факт; политический процесс устроен именно так и не может быть устроен иначе. Разве что частные компании, напрямую принадлежащие физическим лицам, которые работают в органах государственной власти, могут получать еще больше привилегий, чем государственные компании.
А. Г.: А вот скажите, то, что сейчас произошло в Америке, - национализация ипотечных агентств, это укладывается в ту схему, о которой вы говорите?
С. Г.: Скорее, это особый случай, потому что эти агентства с самого начала имели достаточно непонятный статус «government sponsor and enterprises», то есть предприятий, поддерживаемых правительством. И в принципе ожидалось, что в какой-то момент Министерство финансов Америки так или иначе придет им на помощь. Я думаю, что акционеры этих компаний были очень сильно наказаны. Насколько я помню, акции упали на 80%. Держателей облигаций тоже можно было бы наказать. Но Министерство финансов, конечно, не хотело полномасштабного ипотечного кризиса. То, что происходит сейчас, это цветочки по сравнению с тем, что бы произошло, если бы держатели облигаций Fannie Mae и Freddie Mac были бы наказаны, если бы случился дефолт по этим облигациям. Министерство финансов поступило правильно. Не надо только не путать Fannie Mae и Freddie Mac, например, с Роснефтью, Сбербанком или «Газпромом». В современной России трудно себе представить банкротство «Газпрома», например, или Сбербанка. Понятно, что неформально государство дало гарантии, что оно всегда придет на помощь Сбербанку. Тем не менее, Сбербанк, с точки зрения юридического статуса, это гораздо более частная, рыночная компания, чем Fannie Mae или Freddie Mac, которые с самого начала назывались «government sponsor and enterprises». И это несмотря на то, что Сбербанком в большинстве своем владеет Центробанк России, а Fannie Mae и Freddie Mac имели частных акционеров. С другой стороны, возвращаясь к вашему вопросу про госконкуренцию, не нужно путать госкомпании и госкорпорации. Госкомпании - это обычные акционерные общества, контролирующим главным акционером которых является государство. Вообще говоря, с юридической точки зрения, это такие же акционерные общества, как и другие компании. А госкорпорации - это совершенно другое. Госкорпорации - это некоммерческие организации, каждая госкорпорация создана своим законом, имеет уникальный статус. В этих законах зачастую написано, что в госкорпорациях не обязательно публиковать отчетность, они не подчиняются законам о банкротстве и так далее. В общем, это совершенно особые юридические лица. Как они будут функционировать, не совсем понятно. Мы также не понимаем, кто им будет давать взаймы, если известно, что закон о банкротстве на них не распространяется. Поэтому не совсем ясно, что будет происходить с этими организациями. По идее они создаются как раз там, где частный сектор отсутствует. Так что вопрос о конкуренции не совсем применим к госкорпорациям. Все они так или иначе конкурируют за кадры, за финансовые ресурсы, конкурируют за землю. И любое создание госкорпорации так или иначе искажает рынки факторов производства, и не нужно строить иллюзии. Возвращаясь к госкомпаниям, я думаю, что доминирующая роль госкомпаний на многих рынках искажает конкуренцию, и опять-таки иначе быть не может.
А. Г.: Значит, все-таки будет какой-то паритет? Или, допустим, в нефтяной промышленности или, скажем, в газовой вы ожидаете дальнейшей консолидации?
С. Г.: Каждый год обсуждаются такие возможности. Мы видим, что рост присутствия государства в этих отраслях, по крайней мере, замедлился. В частности, пока не произошло сделки «Газпром» - СУЭК. А с точки зрения конкуренции возникла бы совершенно другая реальность, если бы «Газпром» купил СУЭК, объединил энергетические активы «Газпрома» и СУЭК. У «Газпрома» была бы гигантская доля в российской электроэнергетике и в энергетике вообще. Он ведь и так играет огромную роль, потому что поставляет газ для очень многих тепловых станций. Поэтому можно сказать, что безудержный рост государственного присутствия в этих секторах, по крайней мере, замедлился, хотя доля присутствия государства в этих секторах остается очень высокой. И, конечно же, российским частным компаниям приходится нелегко.
А. Г.: В концептуальном подходе к созданию и функционированию госкомпаний пока существует все-таки во властных эшелонах представление о конкуренции. То есть, что отрасль может включать в себя предприятия с различной собственностью - и пусть они конкурируют между собой. Причем, именно конкурируют, надо поддерживать конкурентный процесс в большей степени, чем какую-то конкретную организационную формулу. Потому что сегодня она может быть более оправдана, а в следующем цикле уже нет. Кстати говоря, среди российских экономистов и политиков вы уже чувствуете эту парадигму цикличности, которая четко видна в Америке, даже на уровне избирателей?
С. Г.: Давайте я начну с вашего первого вопроса. Мы слышим много заявлений, что государственные компании должны вести себя именно как компании, конкурировать с частными компаниями. Еще раз повторю, это трудно себе представить, потому что государство всегда будет отдавать предпочтение своим собственным компаниям. Я думаю, в ближайшее время мы услышим ясные формулировки, почему государство владеет именно этой госкомпанией и именно в этом секторе и не собирается ли ее приватизировать. Один из ваших предыдущих вопросов касался роли государства с точки зрения корпоративного управления. И мне кажется, что государство, о чем говорили и президент Медведев, и первый вице-премьер Шувалов, должно подавать пример другим компаниям с точки зрения корпоративного управления и эффективности. Сделать это очень трудно, потому что в частных компаниях есть акционеры, которые всегда настаивают на повышении эффективности, на улучшении корпоративного управления. Государство – это не частное лицо, это не организация, которая активизирует прибыль, поэтому государству это делать гораздо сложнее. И, тем не менее, какие-то шаги в этом направлении ведутся. В частности, минувшим летом крайне оперативно были произведены изменения в Советах директоров многих российских госкомпаний, в них были введены люди извне, чтобы постараться улучшить корпоративное управление. Вполне возможно, что это коснется и госкорпораций тоже. Но для того, чтобы госкомпании задавали стандарт эффективности, нам еще идти и идти. Возвращаюсь к вашему вопросу о цикличности. На эту тему идет очень серьезная дискуссия. Есть чиновники, которые считают, что в России есть циклы, и соответственно сейчас Россия находится в стадии перегрева. Другие чиновники полагают, что Россия пока не доросла до того уровня развития, когда она может говорить о циклах. Во многом, я думаю, идет речь о терминах, но этот спор не пустой. Потому что если принять одну точку зрения, нужно бороться с инфляцией. А если принять другую, то нужно бороться с недостатком инвестиций. Эти вещи часто взаимоисключающие. Но все-таки это разговор о терминах, поскольку слово «перегрев» обычно применяется к развитым экономикам, которые подошли к границе мощности и производительности. Больше они не могут производить, и если вбрасывать деньги в такую экономику, все кончится инфляцией. А Россия далеко от границы эффективности, отстает от самых богатых, самых производительных стран в 3 – 4 раза, а в некоторых отраслях в 10. Поэтому у нас есть, куда инвестировать. Другое дело, что институционная среда пока настолько несовершенна, что многие инвестиции российская экономика не может переварить. Если вы захотите построить завод рядом с большим российским городом, вы вдруг сможете обнаружить, что не сможете быстро купить и оформить на себя землю, не сможете подвести электричество и так далее. В этом смысле вроде бы вкладывать надо, а построить ничего нельзя. Как выходить из этой ситуации? Нужно одновременно и инвестировать, и бороться с коррупцией, налаживать более эффективное регулирование, более эффективную судебную систему. И кто из этих чиновников прав: Министерство финансов, которое считает, что у нас перегрев, или Министерство экономики, которое считает, что страшно не хватает инвестиций? Я думаю, что оба правы, нужно делать и то, и другое.
А. Г.: Циклический кризис и перегрев связаны с полной или почти полной занятостью ресурсов. То есть возникает дефицит в трудовых ресурсах, или в инвестиционных, или даже в природных. Но в России, по-моему, проблема как раз не в этом. Необходимо более эффективное инвестирование многих проектов и отраслей для достижения современного состояния технологического уровня. И в то же время, как вы сказали, существуют большие институциональные проблемы. Сергей, если вернуться к госкорпорациям, они ведь призваны инвестировать какие-то отрасли, связанные с прорывами, перспективными технологиями, на базе которых можно создать новые отрасли, новые бизнесы. Что, частный бизнес совсем не инвестирует в эти вещи? Какова все-таки концептуальная основа того, что создаются госкорпорации? Понятно, что госкорпорация по Олимпиаде - это особый проект национального масштаба, не просто государственного, а действительно национального масштаба. Но эта корпорация имеет какой-то ограниченный срок существования. А с «Ростехнологиями», наверно, не так. Они созданы без ограничения срока. Можете вы рассказать, что это за госкорпорации? И есть ли шансы на технологическое обновление с помощью этой корпорации?
С. Г.: Я не совсем понимаю цель создания госкорпорации «Российские технологии». Мы видим, что в эту госкорпорацию входит много активов, которые действительно конкурируют с частным бизнесом. Например, завод «АвтоВАЗ» - это компания, которая работает на рынке, где в основном представлены частные заводы, которые работают достаточно успешно.
А. Г.: Но там ведь существует достаточно сильная иностранная конкуренция.
С. Г.: Да, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы была сильная иностранная конкуренция в автомобильной промышленности. Наши чиновники ездят на немецких автомобилях и тоже вроде бы не собираются от них отказываться. С другой стороны, есть завод, который производит титан, продукцию, которая имеет отношение к оборонной промышленности. Но ведь этот завод достаточно успешно работал и до национализации, до включения в состав «Рособоронэкспорта», а затем в «Ростехнологии». Там был конфликт между акционерами, но производство работало очень хорошо, и этот завод действительно успешно конкурировал на мировом рынке. Мне трудно судить по всему списку активов, но, судя по развернувшейся дискуссии, многие чиновники в правительстве считают, что миссия «Ростехнологии» пока не сформулирована четко. И потому не совсем понятно, какие активы нужны «Ростехнологии» для осуществления этой миссии, а какие не нужны.
А. Г.: Но если брать инновационный сценарий, который разработал Минэкономразвития, это может быть действительно серьезный инструмент развития. Но все-таки должна быть более внятная концепция того, что касается инновационного бизнеса.
С. Г.: Все не так просто, потому что инновационный бизнес, венчурный бизнес - это целый набор разных стадий. Для придумывания идеи нужен один инструмент, для доведения ее до ранней стадии - другой, для разработки прототипа коммерционализации, внедрения в массовое производство, - совершенно иные инструменты. И в этом смысле, насколько я понимаю, Министерство экономики такие инструменты создает вместе с частным сектором, и действительно есть целый ряд возможностей. Но, если честно, я не могу хорошо ответить на ваш вопрос по «Ростехнологиям», я думаю, что этот вопрос нужно переадресовать менеджменту и наблюдательному совету «Ростехнологий». Это действительно трудно понять, потому что развитие «Российских технологий» не обязательно подразумевает создание холдинга из сотен предприятий. В конце концов, многие страны успешно развивают свою технологическую базу без доминирования государственной собственности.
А. Г.: Сергей Маратович, я придумал название для ситуации, которую вы обрисовали. Действительно, идут какие-то очень бурные процессы и в институциональной сфере, и в экономике вообще, а их осмысление совершенно недостаточное. По аналогии с Вернадским я это называю «вакуумом социальной ноосферы». У нас не хватает исследований, у нас не хватает анализа всех этих процессов, специалистов, которые всем этим бы занимались. Может быть, вы знаете какие-то исследования, которые существуют в этой сфере?
С. Г.: На самом деле многие наши экономисты активно занимаются именно российской экономикой. Другое дело, что очень трудно проводить исследования в тот период, когда идут бурные изменения: структурные в экономике, в социальной сфере. Это все сложно, пока недостаточно данных, пока непонятно, чем все кончилось. К сожалению, экономисту лучше всего работается с данными о прошлых событиях, потому что тогда можно накопить достаточно большой массив данных, использовать современные количественные методы. Тем не менее, я бы не назвал ситуацию катастрофической. Просто мы действительно находимся внутри развивающегося процесса, и этот процесс не линейный. Совершенно непонятно, куда приведет этот процесс структурных изменений. Я бы сказал, что и в правительстве, и в университетах есть много людей, которые в реальном времени пытаются и осмыслить этот процесс, и направить его в другую сторону. Но еще раз повторю: процесс очень сложный, поскольку Россия проходит через трансформацию исторического масштаба. Таких изменений было мало в истории. Сейчас они происходят и в некоторых других странах тоже, но ритм сложности трансформации российской экономики очень велик, потому что это страна, которая имела развитую промышленность. И перевести эту промышленность, построенную для плановой экономики, в рыночную не легко. С социальной точки зрения, на это накладывается ностальгия по утраченному статусу великой державы, что делает изменения очень трудными. Еще на это накладывается тот факт, что в России не осталось поколений, которые помнят, как функционировала рыночная система. И таких проблем очень много, так что исследования ведутся, но проблемы слишком сложные.
А. Г.: В ваших работах говорится о том, что для инновационного рывка, инновационной экономики необходимы финансовые рынки. А насколько крупные структуры способны формировать эффективные финансовые рынки, которые могли бы подпитывать инновационные проекты? Не тормозят ли они их?
С. Г.: На рынке депозитов государственные банки действительно обладают огромной мощью. Но на новых рынках, например, на рынках потребительского кредитования, на банковском рынке госсектор присутствует уже не так явно. Фактически не было государственного инвестиционного банка вплоть до недавнего времени, когда банк ВТБ создал организацию «ВТБ-Капитал», которая переманила десятки людей из иностранного инвестиционного банка и создала свою организацию. Поэтому нет государственных хэтч-фондов, нет целых финансовых рынков, в которые государственные компании не могут войти по причине своей неповоротливости. Я думаю, что госкомпаниям всегда будет очень трудно конкурировать с частными и иностранными компаниями, хотя они стараются это делать. Мне кажется, хорошо, что такая здоровая конкуренция остается, и она реально есть. А есть рынки, которые госкомпании помогают создать. Вот, скажем, Агентство ипотечного жилищного кредитования - это типичная госкомпания, немножко похожая на Fannie Mae и Freddie Mac, которая создает рынок закладных под ипотечные кредиты. Мне кажется, что не хватает рынков студенческих кредитов, пока они создаются практически без участия государства. Только в этом году государство начало поддерживать рынок студенческих кредитов. Это немножко напоминает мне мобильную связь. Во многих европейских странах рынок мобильной связи доминируется монополистом на рынке фиксированной связи. В России же монополист на рынке фиксированной связи не успел войти на рынок мобильной связи. И все три ключевых оператора на рынке мобильной связи - это частные компании с огромным иностранным капиталом, и это нормально. Конкуренция ведь и возникла из-за того, что у телефонных монополистов, которыми владело государство, были все возможности для того, чтобы захватить этот рынок, но они не успели ими воспользоваться, и рынок стал конкурентным и частным. И, мне кажется, во многих финансовых рынках будет происходить то же самое.
[1] Чебо́ль — южнокорейская форма бизнес-конгломератов, представляющая собой группу формально самостоятельных фирм, находящихся в собственности определенных семей и под единым административным и финансовым контролем. Чеболи возникли в Южной Корее в конце Корейской войны и существуют до сих пор.