В день 125-летия со дня удавшегося покушения народовольцев на Александра II на вопросы “Полит.ру” о происхождении и особенностях российских террористических организаций ответил доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник ИРИ РАН, автор многих книг и статей по истории терроризма в России Олег Будницкий. Беседовала Александра Егорова.
Является ли деятельность “Народной воли” первым проявлением феномена терроризма в мировой истории? Действовали ли в тот момент заметные террористические организации в других странах мира?
Ответ на этот вопрос зависит от того, что мы понимаем под терроризмом. Организации, использующие террористические методы, существовали и до “Народной воли”, так же, как случались и отдельные террористические акты. Вспомним итальянских карбонариев или убийство в 1819 году студентом Карлом Зандом Августа Коцебу. Но “Народная воля” - первая революционная партия, в которой идеология, организация и действие сошлись. Именно поэтому она стала классическим образцом и в российском, и в европейском масштабах, поэтому считается родоначальницей современного терроризма.
Следует учесть, что к моменту создания “Народной воли” появились и “материальные” предпосылки, позволившие терроризму стать эффективным средством революционной борьбы, – был изобретен динамит, в повседневную жизнь вошел телеграф, разносивший известия о громких терактах по стране и за ее пределами. Средства массовой информации - в то время прежде всего газеты - стали невольными популяризаторами деятельности террористов.
Также важно, что “Народной воле” отчасти сопутствовал успех. Народовольцы “анонсировали” цареубийство и после нескольких неудачных попыток его действительно совершили. Тактическая цель партии была достигнута. Было доказано на практике, что небольшая группа (всего несколько десятков) хорошо организованных людей может осуществить теракт такого уровня, невзирая на всю мощь правительственных сил.
Стратегически, правда, народовольцы проиграли. Цареубийство вызвало ужас в обществе и консолидацию консервативных сил в правительстве. Народ, кстати, воспринял акт цареубийства не как проявление борьбы революционеров за народное счастье, а как месть дворян царю-освободителю. Именно поэтому впоследствии эсеровские террористы поначалу не планировали цареубийства, опасаясь той же реакции.
Можно ли выделить общие черты для всех обществ, в которых появляется терроризм? Характерен ли он исключительно для обществ, находящихся на стадии догоняющей модернизации?
Я вообще противник широких обобщающих социологических схем. Я бы сказал, что терроризм очень часто возникает в переходных обществах. Он характерен для стадии некоего слома, утраты стабильности. Именно тогда часто появляется группа людей, стремящихся решить проблемы общества насильственным путем.
Кто стоял у истоков революционного терроризма в России: люмпены, среднее сословие или интеллигенция?
Терроризм, как любая революционная идея, не исходит от рабочих и крестьян. Революционные идеи всегда возникают в умах образованных или полуобразованных людей.
“Разночинцы” в этом смысле - очень удачное название. Основная масса революционеров 1870-1880-х годов - молодежь, студенты, причем часто недоучившиеся, “не кончившие курса”. Самый известный впоследствии пример подобного студента-“заочника”, экстерна – Владимир Ульянов.
В “Народную волю” – организацию, “увенчавшую” народническое движение – входили полуобразованные молодые люди, выходцы из совершенно разных социальных слоев, в ее состав входили и дворяне, и крестьяне. В частности, выходцем из крестьян был Андрей Желябов, окончивший гимназию с золотой медалью, учившийся в университете. С другой стороны, в числе народовольцев оказалась Вера Фигнер – красавица, из хорошей семьи, удачно вышедшая замуж, ее муж потом сделал карьеру по Министерству юстиции.
Вообще же вначале было слово. Идея. Проблемы использования террористических методов активно обсуждались на страницах нелегальной печати. После выстрела Веры Засулич в петербургского градоначальника Федора Трепова в январе 1878 г. - выстрела, положившего начало первой волне (1878-1882 гг.) революционного терроризма в России, - уже в легальной прессе живо обсуждались все подробности этого дела. И это показательно: терроризм без общественного резонанса – это нонсенс, бессмыслица.
Среди шести человек, участвовавших в убийстве Александра II, фигурировала Геся Гельфман – еврейка по национальности. Верен ли тезис о высоком проценте евреев в российском революционном движении?
Этот тезис основан на статистике. По подсчетам канадского историка Эрика Хаберера, с начала 1870-х до конца 1880-х гг. доля евреев среди участников революционного движения каждые четыре-пять лет возрастала приблизительно на 5%. Во всяком случае, среди привлеченных к дознанию по делам о политических преступлениях (Haberer E. Jews and Revolution in Nineteenth Century Russia. Cambridge, 1995. P.254-257).
Тем не менее, именно в “Народной воле” евреями были единицы, большинство ее членов все-таки – этнические русские. Гельфман – фигура второго плана, сыгравшая чисто техническую роль. Более важными были фигуры членов Исполнительного комитета Аарона Зуеделевича и Савелия Златопольского. Но, в общем, это скорее исключения. Позднее, со второй половины 80-х годов, число евреев среди революционеров заметно увеличивается.
В начале ХХ века евреи составляли уже около трети среди всех арестованных за политические преступления в империи. При этом львиная доля арестованных была бундовцами. “Бунд” (“Всеобщий еврейский рабочий союз”) был самой многочисленной революционной партией, терроризм, кстати, не исповедовавшей.
Каковы причины такого активного участия евреев в революции?
Очевидные социально-экономические и политические факторы (ограничение в праве выбора места жительства, получении образования и т.д., и т.п.) неизбежно должны были привести значительную часть еврейства в оппозиционный лагерь. Понятно, что еврейский народ не уполномочивал выражать свои интересы российских революционеров еврейского происхождения, будь то большевики, эсеры или члены других российских революционных партий. На представительство интересов всего еврейского народа не могла претендовать ни одна еврейская социалистическая партия, так же, как, впрочем, никакая другая политическая группа.
Очевидно и другое - решение "еврейского вопроса", как казалось многим, было связано с успехом русской революции. На наш взгляд, именно еврейство, неотвратимо связанное в России с неполноправием, приводило отпрысков многих благополучных семей в ряды революционеров. Или, во всяком случае, способствовало выбору именно этого пути.
Видными социал-демократами стали внуки издателя Александра Цедербаума – Юлий Мартов, Сергей Ежов и Владимир Левицкий, а также внучка Лидия – по второму мужу – Дан; внуки московского чайного короля Вольфа Высоцкого Михаил и Абрам Гоцы и Илья Фондаминский (Бунаков) вошли в число лидеров другой российской партии – социалистов-революционеров. Сын главного раввина Москвы Осип Минор был народовольцем, затем эсером (а в 1917 году – председателем Московской городской думы!). Большевики - сын зажиточного колониста Лев Троцкий (Бронштейн) или владельца молочной фермы Григорий Зиновьев (Радомысльский), сын инженера Лев Каменев (Розенфельд) или врача Григорий Сокольников (Бриллиант) - имели весьма неплохие перспективы для любой карьеры, однако избрали “карьеру” революционера.
Некоторые из них категорически отрицали какую-либо связь своей революционности с еврейским происхождением. “Национальный момент, столь важный в жизни России, - утверждал Троцкий, - не играл в моей личной жизни почти никакой роли. Уже в ранней молодости национальные пристрастия или предубеждения вызывали во мне рационалистическое недоумение, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту. Марксистское воспитание усугубило эти настроения, превратив их в активный интернационализм”.
Самый урбанизированный и почти поголовно грамотный народ империи, ограниченный в праве выбора места жительства, профессии, получении образования за то, что молился “не тому” Богу, с “естественноисторической” неизбежностью должен был породить людей, которые сделают борьбу против существующей власти целью своей жизни. Возрастание участия евреев в российском революционном движении напрямую коррелирует со степенью их интеграции в российское общество. Мальчики, выросшие нередко в традиционной еврейской среде, оказавшись в русской гимназии, а затем в русском (иногда – заграничном) университете, впитывали революционные идеи быстрее, чем кто-либо другой. Они могли их воспринять не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне. Еврейские юноши становились русскими революционерами.
Подробнее об этих проблемах я пишу в первых главах своей монографии “Российские евреи между красными и белыми (1917-1920)” (М.: РОССПЭН, 2005).
Была ли заметной религиозная составляющая в сознании и поведении российских террористов?
У тех террористов, которые относились к организации “Народная воля”, – вряд ли. Покажу это на конкретном примере. Как известно, Вера Фигнер после своего освобождения примкнула к эсерам. Она встречалась с Борисом Савинковым – одним из руководителей “Боевой организации” эсеров, организовавшим не один теракт, сникавшим известность и как писатель (В. Ропшин). В некоторых его литературных произведениях присутствуют квазирелигиозные размышления, его как будто волновали различные морально-нравственные проблемы.
Фигнер и Савинков, по инициативе последнего, вели дискуссии о ценности жизни, об ответственности за убийство и о самопожертвовании, о сходстве и различии в подходе к этим проблемам народовольцев и эсеров. Рассуждения Савинкова о тяжелом душевном состоянии человека, решающегося на “жестокое дело отнятия человеческой жизни”, казались ей надуманными. По ее мнению, у народовольца, “определившего себя”, не было внутренней борьбы”: “Если берешь чужую жизнь – отдай свою легко и свободно”. Неудивительно, что получив как-то раз письмо от Савинкова с подписью “Ваш сын”, Фигнер не удержалась от восклицания: “Не сын, а подкидыш!”
Среди эсеров встречались люди с квазирелигиозным типом мышления. Показательна, например, речь на суде Ивана Каляева (члена “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”, а позже – “Боевой организации” эсеров, осуществившего в 1905 году удачное покушение на московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича), в ней отчетливо прослеживаются евангельские мотивы. Похоже, он отождествлял себя с Иисусом Христом. Как иначе можно интерпретировать его слова: “Но где же тот Пилат, который, не омыв еще рук своих от крови народной, послал вас сюда строить виселицу”.
Проблемам понимания террористами нравственности посвящен специальный раздел в моей книге “Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология” (М., 2000).
Какова была реакция общества на действия террористов?
Об отношении широких масс населения сказать сложно, опросов ведь не проводилось. Мы можем судить о нем только по косвенным данным. В царской России информация о покушениях и процессах над террористами, стенограммы процессов, появлялись в подцензурной печати, печатались в “Правительственном вестнике”. Они вызывали широкий интерес у публики. Напомню, что стенограммы процесса над нечаевцами, в некотором отношении (попытке создать централизованную конспиративную организацию) предшественников народовольцев, - были использованы Достоевским в работе над его знаменитым антинигилистическим романом “Бесы”.
В понятие “общества” тогда входило очень небольшое число людей. И значительная часть этого общества сочувствовала террористам. Оправдательный приговор Вере Засулич был встречен овацией. А в зал суда, между прочим, попасть можно было только по специальным билетам, там присутствовали сливки общества. Многие считали, что выстрел Засулич был сделан в защиту общества и его прав перед произволом власти. На террористов смотрели как на орудие, которое заставит власть начать какие-то изменения. Очень удачно эту мысль за своих идеологических противников-либералов сформулировал Михаил Катков: “Уступи, или они будут стрелять”.
В либеральных гостиных, на страницах некоторых изданий рассуждали об “увенчании здания”, т.е. о Конституции, которая должна была завершить цикл императора великих реформ Александра II. Некоторая часть бюрократии, прежде всего “вице-император” Лорис-Меликов, также считала, что необходимо сделать шаг навстречу обществу.
При этом в обществе существовало явно преувеличенное мнение о силе революционного подполья. Сами террористы охотно поддерживали этот миф. Желябов, например, при аресте выдавал себя не за лидера, а за агента Исполнительного комитета “Народной воли”.
Насколько, на ваш взгляд, революционная активность предопределила отказ монархии от политики реформ и переход к консервации политических институтов? Можно ли говорить о степени ответственности революционеров?
Говорить об этом сложно. В тот же период, когда действовали народовольцы, правительством делались и некоторые шаги в сторону либерализации. Идея опереться на “благонамеренное” общество, как тогда его называли, и изолировать революционеров имела в правительстве своих сторонников. В этой связи очень уместно прозвучало закрепившееся потом определение, данное в газете “Народная воля” намерениям Лорис-Меликова, - политика “лисьего хвоста и волчьей пасти”. Самодержавная монархия не могла совсем не считаться с общественными настроениями и не исключала возможность уступок. Террористы преследовали другие цели, но получается, что их деятельность подталкивала власть к реформам или, во всяком случае, к рассуждениям о них.
Александр III ведь не сразу отказался от курса своего отца. Чаша весов колебалась примерно в течение месяца, но в итоге консервативная бюрократия взяла верх. Отчасти смена курса была обусловлена успехами правительства в борьбе с революционным движением. Однако итог полицейских операций был в первое время неочевиден, никто не мог дать гарантий, что подполье полностью разгромлено. Не случайно церемонию коронации провели только через два года после начала царствования – боялись покушений.
В итоге возобладало убеждение, что либеральные уступки ни к чему хорошему не ведут и с крамолой надо бороться иначе. Победила идея незыблемости самодержавия. Таким образом, террористы как будто “остановили прогресс”. Но ведь и проект, именуемый “Конституцией Лорис-Меликова” (не вдаваясь в подробности, замечу, что до Конституции там было еще очень далеко), да и само призвание во власть этого “бархатного диктатора” появились как реакция на натиск террористов. Так что все не так просто.
Каково было отношение марксистов и, в частности, большевиков к терроризму? Использовали ли они его отдельные элементы в теории и на практике?
Отношение было прагматическое. Когда терроризм в определенной ситуации, с точки зрения социал-демократов, был вреден – они его критиковали, когда был полезен – они его использовали.
По этому поводу очень интересно читать работы Ленина, в которых очень часто прописывается необходимость террора. В статье “С чего начать?” он писал: “Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора”. Особенно показательны статьи 1905 года. В статье “Партизанская война” отчетливо говорится, что партизанская борьба, отвечающая требованиям времени, – это терроризм (“убийство отдельных лиц, начальников и подчиненных военно-полицейской службы”).
Ленин отлично понимал, за что он ратует. В одной из статей он призывал революционеров тренироваться на убийстве городовых. Он дает конкретные советы: что поджигать, чем и как бить и т.д. (кроме использования ружей и револьверов в “списке Ленина” нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, пироксилиновая шашка, колючая проволока и т.д., и т.п.). Более яркие террористические тексты, чем письмо Ленина в Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете и его статья “Задачи отрядов революционной армии”, за весь революционный 1905 год найти трудно.
Считающийся умеренным, по сравнению с Лениным, Г.В. Плеханов писал, что терроризм – это костюм, который можно повесить в шкаф, а можно при случае оттуда извлечь и использовать по назначению. Он прямо говорил, что иногда он будет выступать против терроризма, а когда-то – ратовать за него, и такие времена действительно настали.
Что же касается практики, то при ЦК РСДРП существовала Боевая техническая группа во главе с Л.Б. Красиным, активно действовавшая в период первой русской революции. Бомбы, которыми эсеры-максималисты взорвали в августе 1906 года дачу Столыпина, убив и покалечив при этом около 100 человек, были изготовлены в большевистской мастерской.
Как сложилась судьба выживших после репрессий народовольцев? Прослеживаются ли общие черты в их жизни после заключения, многие ли из них пересмотрели свои взгляды?
Партия социалистов-революционеров выросла, в том числе, из остатков “Народной воли”. К примеру, Михаил Гоц – один из руководителей партии эсеров – в 1880-е годы входил в народнические кружки, в конце 80-х был арестован. Многие уцелевшие народовольцы вошли в партию эсеров.
Были случаи, когда люди начинали придерживаться более умеренных взглядов. Народоволец Н. Тан-Богораз стал после ссылки одним из деятелей партии народных социалистов - “вегетарианской”, по сравнению с эсерами. Полная смена системы убеждений, которая произошла со Львом Тихомировым, - скорее исключение из правил. Похожий путь проделал И.П. Ювачев, отец Даниила Хармса. Он был народовольцем, был сослан на Сахалин за революционную деятельность, потом раскаялся, стал религиозным публицистом. Но большинство бывших народовольцев продолжали исповедовать свою революционную веру.
