10 мая 2005 года во время российско-европейского саммита Владимир Путин подписал с руководителями Европейского союза Ж.-М. Дурао-Баррозу и Ж.-К. Юнкером договор о создании четырех «общих пространств»: экономического; свободы, безопасности и правосудия; внешней безопасности; а также науки, образования и культуры. На волне оптимизма, в значительной мере задававшегося атмосферой праздника, Владимир Путин охарактеризовал отношения между Россией и ЕС как «стратегическое партнерство»; европейские коллеги были более сдержаны, но также признавали итоги саммита весьма плодотворными.
Разумеется, у обеих сторон были поводы для оптимизма — особенно если учесть, что с 1994 года между Европейским Союзом и Россией не было подписано ни одного серьезного соглашения, а состоявшийся в декабре 2004 года в Гааге саммит продемонстрировал явную отчужденность сторон. Однако последовавшие за подписанием «дорожных карт» события быстро показали, что в отношениях России и ЕС изменилось немногое: уже на первой встрече весной 2005 года российского министра России Германа Грефа с еврокомиссаром по торговле Питером Мандельсоном выявились серьезные расхождения по ряду экономических вопросов; Россия оставила без внимания вопрос о реадмиссии и отказалась ратифицировать договор о границе с Латвией; и, наконец, запланированная на конец июня-начало июля встреча российского премьера и лидеров Евросоюза была без объяснения причин перенесена на неопределенный срок.
Похоже, что встречи между лидерами ЕС и России призваны продемонстрировать, что европейско-российский политический диалог не менее динамичен, нежели российско-европейское экономическое сотрудничество. Однако, в отличие от хозяйственного взаимодействия, зримо изменяющего социально-экономические реалии как России, так и европейских стран, политические контакты не приближают российскую политическую систему к европейским стандартам и не устраняют возможности культурного и цивилизационного отчуждения России от Европы. Между тем именно преодоление этой отчужденности могло бы считаться основной целью европейско-российского «сближения».
Если смотреть «с российской стороны», состояние российско-европейских экономических связей может вызвать одно лишь чувство удовлетворения. Период хозяйственных успехов, начавшийся в России в 1999 году, стал в то же время и периодом масштабного роста европейско-российских торговых и инвестиционных потоков. Российский экспорт в страны ЕС вырос с $23,2 млрд в 1998 году до $104 млрд в 2004-м, или в 4,3 раза, а импорт из Европы — с $43,6 до $71,5 млрд, или на 64%. В результате сейчас на страны ЕС приходится 60,1% экспорта и 49,2% импорта России. ЕС стал и основным источником иностранных инвестиций в российскую экономику. В начале 2005 года 8 стран Европейского Союза — Германия, Великобритания, Франция, Кипр, Нидерланды, Люксембург, Швеция и Австрия — обеспечивали 74% всех иностранных капиталовложений в Российскую Федерацию. Необходимо отметить, что быстрое развитие российско-европейских хозяйственных отношений происходило на фоне стагнации связей с США, на которые сегодня приходится по 4% российской внешней торговли и иностранных инвестиций.
Можно с уверенностью утверждать, что со времени финансового кризиса 1998 года российская экономика утратила однозначное ориентирование на США и ныне активно подстраивается к нуждам своего главного партнера — Европейского Союза. При этом значимость России для ЕС также не нужно недооценивать: она является его третьим import partner и четвертым — export partner; на Российскую Федерацию приходится 6,3% внешнеторгового оборота ЕС. По итогам 2005 года эта цифра несомненно вырастет вместе с ценами на нефть, газ и природные ресурсы, составляющие 77% российского экспорта. Не следует забывать, что сегодня 25% нефти и 26% газа, потребляемых в Европе, происходят из России. Российский же рынок в последние годы является наиболее быстрорастущим и потому исключительно привлекательным для европейских автомобильных, химических, фармацевтических компаний, а также производителей предметов роскоши.
Европейские инвесторы, пусть и с определенной осторожностью, но начали вкладывать серьезные средства в российскую экономику. Широкую известность получили такие сделки, как покупка British Petroleum Тюменской нефтяной компании (ТНК) за 5,6 млрд евро в январе 2003 года, приобретение корпорацией Allianz 45% пакета акций страховой компании «Росно», а также ряд более мелких приобретений европейцами российских компаний. Michelin и BMW, Danone и Nestlé строят в России свои производственные предприятия и контролируют значительную часть соответствующего рынка. Так, на Danonе приходится 16% производимой в РФ кисло-молочной продукции; крупнейшими игроками на рынке пива выступают скандинавская Baltik Beverage Holding, голландская Efes, датская Carlsberg, британская SAB, а после недавнего приобретения пивоваренного завода Tinkoff — и бельгийская InBev S.A. Открывшиеся в России подразделения крупнейших европейских банков — Raiffeizenbank, ING, ABN Amro, Dresdner Bank, Société Générale — входят в первую сотню российских финансовых институтов, обладая суммарным собственным капиталом, который превышает €800 млн.
Примеры можно продолжать и далее, но и так очевидно: экономики России и Европейского Союза тесно связаны между собой. Каждая из сторон в силу разных причин опасается собственной уязвимости. В ЕС помнят о зависимости от российских поставок энергоресурсов и сырья, и это заставляет европейских политиков опасаться дестабилизации политической ситуации в России или прихода к власти в Москве антизападно настроенных сил. В России осознают, хотя порой и пытаются дезавуировать, тот факт, что у России просто нет альтернативы европейскому рынку энергоносителей, так как более ¾ нефти и газа экспортируются из страны по трубопроводной системе, ведущей на Запад; нет у нее и возможности отказаться от импорта из Европы высокотехнологичного оборудования, продукции химической и автомобильной промышленности, а также потребительских товаров. Эти двусторонние риски и стремление управлять ими определяют характер политического взаимодействия между сторонами. Однако общий политический фон остается не слишком благоприятным, так как каждая из сторон болезненно реагирует на недружелюбные действия другой и не пытается — как это повелось еще с советских времен — увязывать экономические отношения с социально-политическими проблемами.
В советские времена Россия была лидером «другой» Европы. Когда распад советского блока стал неминуем, как в России, так и на Западе появились надежды на то, что Россия политически «реинтегрируется» в «большую Европу». Однако она и поныне остается вытесненной за ее пределы.
За время, прошедшее после распада Советского Союза, Россия не была включена в европейскую систему безопасности. Напротив, вместо этого имело место расширение НАТО на Восток. Бывшие советские сателлиты были включены в ЕС на условиях, не учитывавших российские экономические интересы. Политическим противникам президента Путина были предоставлены права беженцев, политика Кремля в отношении Чечни подвергалась резкой критике (вспомнить хотя бы голландского министра иностранных дел Бернарда Бота), а нарушения прав русскоязычных жителей в странах Балтии вообще не принимались всерьез. Хотя многие из этих проблем не имели и не имеют определяющего значения, все они умело используются для формирования настороженного отношения россиян к Европейскому Союзу.
Существенно поспособствовала сохранению прохладной политической атмосферы в Европе политика Соединенных Штатов Америки. Для США интеграция России в объединенную Европу грозит возникновением мощного политического соперника, сопоставимого с США как в экономическом, так и в военном отношении. Для предотвращения реализации сценария «двух Западов и одной Европы» Соединенным Штатам выгодно поддерживать с Россией «особые отношения». В условиях, когда две страны не связаны друг с другом экономически, базисом для такого «партнерства» становится «борьба с международным терроризмом». И какой бы шаткой ни казалась эта основа, практика показывает, что у России, Европы и США не получается одновременно дружить «всем вместе»: самое серьезное политическое сближение в европейско-российских отношениях отмечалось в 2003/2004 годах на базе коллективного противостояния политике США в Ираке. По мере того как напряженность в оппозиции Соединенным Штатам спадала, каждая из сторон снова переориентировалась на отношения с Вашингтоном.
Европейские политики умело воспользовались провалами российской внешней политики, поддержав оппозиционные и проевропейски ориентированные политические круги в странах «ближнего зарубежья». Хотя Москва сама несет основную ответственность за рост антикремлевских настроений в Грузии, на Украине и в Молдавии, роль Европы нельзя недооценивать: ЕС поддержал новое грузинское руководство, твердо выступил против фальсификации выборов на Украине и немало способствовал отказу молдавского руководства принять российский план урегулирования проблемы Приднестровья. Все это вызвало в Москве настоящую истерику, так как Россия впервые увидела в Европейском Союзе геополитического игрока и конкурента.
Итак, по ряду объективных причин, диалог между российским и европейским руководством идет медленно и болезненно. Дополнительные трудности вызывают — как это ни парадоксально — многочисленные контакты российских лидеров с руководителями отдельных стран ЕС, в ходе которых Кремлю часто раздаются авансы, которые выглядят заведомо нереалистично (так, например, во время одного из своих визитов в Москву С.Берлускони заявлял о желательности и возможности отмены для граждан России визового режима). Отсутствие прогресса как на этом, так и на многих других направлениях порой интерпретируется как обусловленное неконструктивной позицией Брюсселя, что также усугубляет негативное отношение Москвы к ЕС.
Таким образом, сегодня Европейский Союз и Россия выступают близкими экономическими партнерами, жизненно необходимыми друг другу, но при этом практически не располагают серьезными инструментами взаимного политического влияния.
Уже давно Москва и Брюссель совместно борются против организованной преступности. Эта благородная задача даже была вписана в четыре «общих пространства». Стороны обязались предотвращать экономические преступления, включая коррупцию. Россия ратифицировала Европейскую конвенцию правовой взаимопомощи по уголовным делам 1959 года, Европейскую конвенцию о борьбе с отмыванием денег 1990 года, Конвенцию ООН по борьбе с коррупцией 2003 года. Однако до сих пор Россия не приняла собственного закона о борьбе с коррупцией.
Таким образом, Россия регулярно нарушает дух соглашений, подписанных с ЕС. Примерами могут служить принятие нормы, по которой налоговые органы и Пенсионный Фонд получат возможность напрямую списывать деньги со счетов должников без решения суда, а также поправки к закону о неправительственных организациях, которые позволяют регистрирующим органам запрашивать любую административную и финансовую документацию в объеме, превышающем требования налоговых органов. В первом случае под сомнение ставится презумпция невиновности, во втором — можно предположить масштаб злоупотреблений, связанный с политическим «заказом» на пресечение деятельности неугодных неправительственных организаций. Подтверждает ли все это, что Россия «привержена общим ценностям демократии, верховенству права, а также их гласному и эффективному применению независимыми судебными системами», как заявлено в «дорожных картах»?
Наблюдая российскую внешнюю политику из Москвы, нетрудно заметить, что Россия с ее сильными государственническими традициями и обостренным чувством суверенитета придает первостепенное значение межгосударственным отношениям. Отношения с Брюсселем российские власти воспринимают как вынужденную необходимость, «дублируя» их двусторонними связями с отдельными странами-членами ЕС.
Именно этим Россия столь сильно отличается от современной Европы, серьезно продвинувшейся по пути переосмысления традиционного суверенитета и создания наднациональных органов управления. И тот факт, что наибольшими полномочиями Европейская комиссия обладает как раз в сфере регулирования торговли и конкуренции, определения технических и экологических стандартов, в учреждении программ научно-технического и гуманитарного сотрудничества, делает очевидной необходимость плавного «переключения» сотрудничества с Россией с национальных правительств отдельных европейских стран на Брюссель.
Этому мешают стереотипы мышления как европейских, так и российских политиков. Только этим можно объяснить высказывание бывшего министра иностранных дел Франции Юбера Ведрина, который утверждает, что «Франция считает Россию важным дипломатическим союзником, Германия воспринимает ее прежде всего как экономического партнера, а некоторые восточноевропейские [и подавно] видят в России угрозу» [1]. Даже лидеры ЕС признают, что «политика ЕС по отношению к России лишена целостности и последовательности» [2]. Несогласованность политики оборачивается тем, что каждый европейский институт проводит в отношении России свою «собственную политику». В то время как Франция и Германия совместно с Россией ищут способы воздействия на унилатералистскую политику США, балтийские государства нагнетают антироссийскую истерию, озвучивая территориальные претензии к восточному соседу; пока Европейская комиссия согласовывает с Москвой проекты «дорожных карт», Европарламент одобряет революцию, призывающую Россию «вернуть Японии «северные территории», которые были оккупированы СССР в конце Второй Мировой войны» [3]. В Москве также предпочитают афишировать теплые отношения президента Путина с бывшим канцлером Г. Шредером или президентом Ж. Шираком, цитируя их многообещающие обещания, но обходить молчанием результаты переговоров с брюссельскими официальными лицами.
Однако практика показывает, что воздействие на Москву через Брюссель, которое предполагает системный подход к решению возникающих проблем, намного более эффективно, чем двусторонние контакты, зачастую нацеленные на решение частных вопросов. Именно Брюссель держит в своих руках ключи от всех «запертых дверей», на открытие которых брошены лучшие силы российских политиков и дипломатов. Здесь не только решается судьба российской заявки на вступление в ВТО; от доброй воли Брюсселя зависят перспективы введения безвизового режима между Россией и ЕС, которого настойчиво добиваются российские власти; наконец, от взаимодействия с Брюсселем зависит, станут ли постсоветские страны «поясом добрососедства» или же предпочтут «управляемой нестабильности» пусть и отдаленную, но перспективу «европейскости».
В экономическом отношении именно Брюссель «открывает» российский рынок для европейских инвесторов. Россия уже согласилась на либерализацию своей газовой отрасли; на расширение доступа европейских предпринимателей на рынок услуг, в том числе телекоммуникационных, банковских и страховых; обязалась пересмотреть достигающие 200 млн долл. в год дискриминационные сборы, взимаемые с европейских авиаперевозчиков в пользу компании «Аэрофлот» за транссибирские перелеты. Напротив, ни «заступничество» Г. Шредера, пытавшегося поспособствовать покупке концерном Siemens российских «Силовых машин», ни «посредничество» Ж. Ширака в приобретении компанией Total 25%-ной доли в российской газовой фирме «НОВАТЭК» не принесли результата. Заявка Siemens была отклонена российской антимонопольной службой, а Total отозвала свое ходатайство из-за «многочисленных труднопонимаемых задержек» [4]. Еще одним ударом по амбициям европейских компаний станет внесенный президентом В. Путиным закон, с 2006 года запрещающий компаниям с долей иностранного капитала более 49% эксплуатировать российские нефтяные месторождения [5]. И базой для подобных решений становится отсутствие четко формализованных принципов экономического сотрудничества между ЕС и Россией, подменяемых неформальными и закрытыми для прессы и общественности контактами российского президента с руководителями отдельных европейских стран.
Большинство трудностей и проблем политическом диалога между ЕС и Россией обусловлено его исключительно узким и закрытым характером.
Выше отмечалось, что европейские политики действуют «с оглядкой» на «энергетическую зависимость» от России; сама эта тема не только постоянно поднимается на переговорах, но даже вынесена в качестве основной на встречу Большой восьмерки в Петербурге в 2006 году. Это дает свои результаты: несмотря на то что темпы роста добычи нефти в России снижаются (с 10,5% в 2004 г. до 2,5% в 2005 г.), а объемы добычи газа остаются ниже, чем в 1999 г., поставки в страны ЕС постоянно растут, порой даже за счет снижения их потребления в самой России [6]. Помимо этого «основного вопроса», список европейских «обеспокоенностей» обычно включает в себя ядерную безопасность, борьбу с организованной преступностью, в том числе наркотраффиком, нелегельной иммиграцией, распространением инфекций и загрязнением окружающей среды [7]. Основными заинтересованными в развитии (или ограничении) отношений с Россией контрагентами остаются крупные европейские корпорации и финансовые группы; именно их прибыли зависят от открытости российского рынка и условий импорта российских товаров в Европу. В отличие от Китая, Россия не конкурирует с европейскими производителями массовых товаров; в отличие от стран Северной Африки, она не поставляет в Европу значительного числа мигрантов; в отличие от США, ее внешняя политика не имеет в мире значительного резонанса. Все это позволяет строить отношения с ней практически без учета европейского общественного мнения — и при этом без особого ущерба для большинства европейцев.
С российской стороны отношения с ЕС отнесены к прерогативе политической и экономической элиты гораздо более искусственным образом. Приближение российского законодательства к европейским стандартам могло бы привести к сокращению коррупции, которая, по оценкам фонда «Индем», возросла в десять раз за последние четыре года [8], повышению уровня безопасности и защиты потребителей, усовершенствованию практики правопримения. Поэтому российские чиновники, равно как и предприниматели, близкие к кремлевской верхушке, не стремятся к принятию европейских политических и хозяйственных практик. Влиятельные лоббистские группы препятствуют внедрению в России европейской системы сертификации лекарств, срывают переход автомобильной промышленности на давно устаревший стандарт «Евро 2», закрывают российский рынок высокими пошлинами на товары из стран ЕС. При этом за рассуждениями о «защите отечественного производителя» скрываются частные интересы: так, выступающий против допуска на российский рынок европейских страховых компаний и банков председатель Комитета Государственной Думы по кредитным организациям и финансовым рынкам Владислав Резник был одним из руководителей крупнейшей в России страховой компании «Росгосстрах» и состоит членом советов директоров двух российских банков, а инициаторы поправок в закон «О лекарственных средствах», предусматривающих отмену соответствующей мировой практике регистрации лекарств и «замену системы обязательной сертификации добровольным декларированием соответствия качеству», Борис Шпигель и Игорь Брынцалов имеют собственные коммерческие интересы или связаны родственными узами с «королями» российской фармацевтики [9]. Примеры можно продолжить.
Между тем, в отличие от населения стран ЕС, российские граждане оказываются в проигрыше от элитистского характера европейско-российского диалога, так как продолжают оставаться объектом шантажа российской бюрократии, покупать более дорогие и менее качественные товары, потреблять несертифицированные лекарства и дышать выхлопами устаревших автомобилей. Не приходится сомневаться, что диалог между ЕС и Россией мог бы резко ускориться, если бы он вышел из-под контроля коррумпированной властной элиты и если бы в него оказалась вовлечена та часть российского общества, которая кровно заинтересована в реальном сотрудничестве с единой Европой.
Таким образом, проблемы диалога между Европейским Союзом и Россией не ограничиваются зацикленностью на экономических вопросах и пренебрежением к его политическим аспектам. Не менее важными являются его несистемный характер и сохраняющееся как с европейской, так и российской стороны стремление решать частные проблемы, не предлагая общего подхода ко всем схожим случаям. В этой связи важными позитивными переменами могли бы стать, во-первых, сосредоточение всех основных полномочий по переговорам с Москвой в Брюсселе и, во-вторых, перенесение акцента на те вопросы, которые могли бы встретить резонанс в российской общественности и демократизировать повестку дня переговоров. Ведь так же, как отсутствие поддержки общеевропейского проекта гражданами отдельных стран ЕС препятствует его успеху, и неверие россиян в результативность сближения с Европой мешает достижению серьезных результатов.
Сближение России и Европы, произошедшее после окончания Холодной войны, возродило давно забытую дискуссию о цивилизационной принадлежности России. С новой силой вспыхнули споры — прежде всего в самой России — между новыми «западниками», считающими Россию частью Европы, и «почвенниками», представляющими Россию как особую евразийскую цивилизацию. Но остается несомненным тот факт, что разрыв в уровне технологического развития, социальной обеспеченности граждан, уровне правовой защищенности между Россией и Европейским Союзом велик как никогда. России необходимо предпринять колоссальные усилия, для того чтобы «подтянуться» до европейского уровня и вырваться из «ловушки» «сырьевого придатка», каковым она de facto уже является. Необходимость заимствования на Западе признают в Кремле. Заместитель Администрации Президента Владислав Сурков в интервью журналу "Шпигель" в июне 2005 года признал, что «технические, интеллектуальные решения нужно искать на Западе. Мы [россияне] должны идти учиться» [10].
Однако реальность свидетельствует об обратном: философия «почвенничества» поддерживается на самом высоком правительственном уровне. Безусловно, кремлевское «почвенничество» представляет собой мягкий вариант течения евразийства в российской политической мысли, последователи которого, такие, как Александр Дугин, Владимир Жириновский, Наталья Нарочницкая, верят в особую «евразийское» предназначение России, ее геополитическую самодостаточность. С Кремлем их роднит параноидальная подозрительность по отношению к внешнему миру, которая заставляет видеть причины провалов российской политики не в собственных ошибках, а в происках внешних врагов, создающих в стране пятую колонну. Президент В. Путин шокирует западную общественность, обвиняя правозащитные и общественные организации России в обслуживании сомнительных групповых и коммерческих интересов на Западе [11]; вице-премьер Дмитрий Медведев заявляет, что западные государства не заинтересованы в укреплении России («Это не нравится, вызывает досаду, нарушает сложившиеся геополитические пасьянсы» [12]); заместитель главы Администрации Президента Владислав Сурков объясняет всплеск чеченского терроризма действиями «деятелей, [которые ставят своей] целью разрушение России и заполнение ее огромного пространства многочисленными недееспособными квазигосударственными образованиями» [13].
Специфика нынешней внутриполитической ситуации в России — неурегулированность «чеченского конфликта», неэффективность государственных институтов — позволяет президенту Путину спекулировать на лозунгах укрепления государственности и наведения «порядка». Любое вмешательство извне, какими бы мотивами оно ни было вызвано, усугубляемое раздуванием русофобии в странах Балтии и Восточной Европы, нарушением прав русскоязычного населения, лишь усиливает позиции авторитарной элиты в Кремле, которая успешно разыгрывает «карту» внешнего врага. По этой логике Европа является им в той мере, в которой она «позволяет себе» критиковать Россию.
В Кремле стараются не вспоминать о том, что Россия — и экономически, и социально, и культурно — в гораздо большей степени зависит от Европы, чем Европа от России. Попытки найти союзников на Востоке пока не привели Россию к серьезным результатам, а риторика президента Путина о «стратегическом партнерстве» с Китаем и Индией выглядит не слишком убедительной в условиях, когда сами лидеры Индии и Китая не считают Россию своим главным внешнеполитическим приоритетом. Экономически Россия «на игле» экспортно-импортных связей с ЕС. В 2003 году 56% всех выезжавших за границу россиян направлялись в страны ЕС, тогда как в США ехали не более 4%, а в те же Индию и Китай — около 3% российских туристов. Согласно опросам общественного мнения, от 48 до 60% (!) россиян полагают, что России следует стремиться к членству в Европейском Союзе. И это несмотря на то что Кремль «не хочет вселять избыточную надежду в тех, кто ждет [вступления России в ЕС], и не хочет пугать тех, кто вообще не хочет, чтобы это состоялось» [14] или «ни сейчас, ни на обозримую для жизни нынешнего поколения перспективу не стоит вопрос о вступлении России в Евросоюз, будь то в качестве полноправного или даже ассоциированного члена» [15]. Все это подтверждает: перспектива ухудшения отношений между ЕС и Россией породит серьезное недовольство практически во всех слоях российского общества. А это значит: у Европы есть большой потенциал «мягкого давления» на Россию, позволяющего приближать российское общество к европейским стандартам, — а в этом, как было показано, прежде всего заинтересованы сами европейцы.
Европейский Союз крайне осторожно строит свои взаимоотношения с Москвой, но в то же время дает массу поводов российским политикам изображать Европу как недружественную России силу. Исправить такое положение мог бы метод «мягкого нажима».
Во-первых, ввиду отсутствия между сторонами должного доверия, следует избегать долгосрочных амбициозных ориентиров. В случае с Россией решение частных задач само приведет к grands effets. Эти «частные вопросы» касаются наиболее чувствительных «нервных окончаний» двусторонних отношений: для россиян таковыми являются вопросы об отмене визового режима, снижении пошлин на большинство ввозимых из России товаров (прежде всего, металлопроката, текстиля, химических удобрений), придании Калининградской области особого статуса действительно «свободной» экономической зоны. Для европейцев приоритетными остаются вопросы эффективности работы российских правоохранительных органов по запросам европейских — например, в ходе поисков угнанных автомобилей, контроля за нелегальной миграцией, отсутствия жестких экологических стандартов. Основной характеристикой этих шагов должна быть их публичность и ощутимость их последствий значительным количеством населения.
Во-вторых, в нынешних условиях очевидно преимущество принципа взаимности предпринимаемых европейской и российской стороной действий, который в то же время не предполагает их симметричности. Иными словами, наиболее настоятельные требования одной стороны могли бы увязывываться с наиболее настоятельными требованиями другой по схеме do ut des. Если Россия, к примеру, хочет добиться безвизового въезда для своих граждан, европейцы могли бы выдвинуть в качестве основных и единственных условий переход на новые паспорта европейского стандарта, система регистрации которых была бы непосредственно соединена с базами данных ЕС, и подписание соглашения о реадмиссии. С момента подписания этого соглашения для всех обладателей паспортов нового образца визовый режим мог бы быть отменен. Действуя подобным образом, европейцы смогут увидеть четкую перспективу в решении проблем, существующих в отношениях с Россией, включая сроки выполнения договоренностей, а россияне, в свою очередь, получат гарантию того, что европейцы не будут выставлять дополнительных условий или пересматривать принятые решения, как это иногда имело место в прошлом. Другой формой сотрудничества, более уместной в экономической сфере, могла бы стать модель «инвестиции в обмен на развитие». В этом случае европейские инвестиции, заинтересованность в которых регулярно демонстрируют российские власти, могли бы «размораживаться» в момент перехода России на новые стандарты — в автомобилестроении это могло бы произойти после вступления в силу на территории России стандарта «Евро-3», а в страховом деле — после снятия запретов для европейских компаний на осуществление страховой деятельности. При этом увязываться между собой могут и разнопорядковые требования, например: ЕС в рамках «программы правовой помощи» отменяет пошлины на ввозимую из России металлопродукцию «в обмен» на согласие России выполнять конкретные шаги по совершенствованию правоприменительной практики. И так далее.
В-третьих, необходимо принимать во внимание неразвитость в России гражданского общества, и потому не столько увязывать продвижение страны в направлении Европы с его прогрессом, сколько использовать такое продвижение для естественной активизации гражданского сознания. Говоря более просто, рекомендуется обусловить интересующие российскую элиту уступки с европейской стороны такими экономическими и политическими изменениями в самой России, которые были бы с энтузиазмом восприняты большинством населения страны. Учитывая, какое количество граждан России ежегодно посещают страны ЕС (и это отнюдь не самые социально пассивные граждане), можно быть уверенным: если Европа обусловит отмену визового режима четкими требованиями к российской бюрократии и российской правоохранительной системе, бездействие последних в выполнении этих условий породит в стране гораздо большее социальное действие, чем любой милицейский беспредел в российских городах. Если европейцы предложат внятную программу совместного развития Калининградской области, от которой с очевидностью выиграют и ее жители, и россияне в целом, позиции демагогов «от национального суверенитета» будут сильно подорваны. Если ЕС заявит о снижении таможенных ограничений на ввоз отдельных категорий российских товаров в Европу в обмен на снятие Россией пошлин на ввозимые из ЕС потребительские товары, — и прежде всего автомобили, аудио- и видеопродукцию, бытовую технику, одежду, лекарства — мифу о «внешнем враге» будет нанесен серьезный удар.
Результатом такой политики станет распространение в российском обществе понимания предпочтительности европейской модели и укрепление позитивного отношения к Европейскому Союзу, на которое европейцам и следует делать ставку как на основной фактор, способный обезопасить их от непредсказуемости российских политиков.
И, наконец, последнее наблюдение.
Внутриполитическая ситуация в России такова, что регулярная критика внешнеполитической позиции России со стороны Совета Европы и Европарламента, прибалтийских государств или европейских правозащитных групп не ведет к позитивным результатам. Это не означает, что от критики следует отказаться. Однако следует понимать, что большинство россиян так же хотят мира в Чечне, как хотят они большего взаимопонимания с прибалтийскими республиками и восточноевропейскими странами. Но для достижения этих целей Европейский Союз должен выступить с конструктивными планами урегулирования разногласий, а если таковые отсутствуют, воздержаться от комментариев, на деле приводящих лишь к обратным результатам. Европе нужно не добиваться уступок от авторитарного режима в Москве, а способствовать демократизации России — только это и сможет решить ее внутренние проблемы и улучшить отношения между РФ и странами ЕС.
Сегодня Россия не является экономическим конкурентом Европейского Союза. Скорее, она выступает огромным потенциальным рынком для европейских товаров, искусственно ограниченным таможенной политикой правительства. В то же время политически Россия продолжает оставаться малопредсказуемой страной, и это не может не тревожить Европейский Союз. Экономическая либерализация и политическая демократизация России должны поэтому считаться одними из важнейших приоритетов политики объединенной Европы, и для их обеспечения необходимо искать все новые и новые пути.
Единственным средством для этого может быть постепенное принятие Россией тех принципов и ценностей, которые на протяжении вот уже шестидесяти лет обеспечивают Европе мир и процветание. Следовательно, отношения ЕС с Россией следует выстраивать в общей логике отношений с восточноевропейскими странами — т.е. признавая правоту Жака Делора, считавшего, что начиная с конца 80-х—начала 90-х годов не «Запад продвигается на Восток, а Восток приближается к Западу» [16].
***
Подписание 10 мая 2005 года так называемых «дорожных карт» стало крайне неприятным прецедентом, если оценивать его с учетом изложенного подхода. Европейские руководители пошли на подписание документа, не определяющего ни «пункт назначения», ни сроки реализации весьма абстрактных целей, ни ответственность за срыв намеченных мер, ни механизм контроля за их исполнением. Даже на фоне многих пустых прокламаций, которыми так богата российская политика, этот документ выглядит весьма бледно и убеждает российских граждан только в том, что Европе абсолютно безразлично происходящее в России и она полностью удовлетворена характером и результатами своего сотрудничества с нынешним кремлевским руководством.
Между тем, видимо, московские соглашения призваны стать прелюдией либо к пролонгации Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (действие нынешней редакции которого истекает в 2007 году), либо к заключению какого-то нового масштабного договора. Было бы непростительной ошибкой повторить в этом документе те же расплывчатые и бессодержательные формулировки, которыми изобилуют «дорожные карты», — тем более, что момент для пересмотра европейской позиции может оказаться весьма своевременным.
2007 год для России — это последний полный год второго срока президентства В.Путина и год предполагаемых парламентских выборов. Не приходится сомневаться, что нынешняя кремлевская бюрократия предложит европейцам договор, похожий по своему содержанию на московские «дорожные карты». В такой ситуации Брюсселю следовало бы проявить инициативу и твердость, выйдя с гораздо более четким и радикальным проектом, не соглашаясь с российскими предложениями по его изменению и помня, что в России сегодня нет сил, заинтересованных в свертывании российско-европейских отношений. Отказ Кремля от подписания нового Соглашения о партнерстве и сотрудничестве или какого-то заменяющего его документа — если его цели и условия окажутся четко определены европейской стороной и будут восприниматься как соответствующие интересам значительного числа россиян — будет крайне негативно встречен в российском обществе.
Современные россияне в своем подавляющем большинстве воспринимают Европу как близкую и дружественную общность, которую связывают с Россией общая история и культура. В то же время она остается для них чужой, так как диалог с ЕС монополизирован российскими элитами, а порождаемые сотрудничеством с европейскими странами блага и свободы недоступны российскому народу. Чтобы перестать быть чужой — и даже чуждой — России, Европе нужно перестать быть чужой не для российской бюрократии, а для большинства россиян. К сожалению, пока эта задача вряд ли является приоритетной для европейских политиков.
Примечания
[1] Юбер Ведрин в беседе с авторами, Париж, 3 июня 2005 года
[2] Discours de la Commissaire en charge des relations extérieures et politique européenne de voisinage Benita Ferrero-Waldner devant le Parlement européen le 25 mai 2005
[3] Résolution B6‑0400/2005 votée le 7 juillet 2005.
[4] Total, Second Quarter and First Half 2005 Results, Aug 04, 05, Paris
[5] La Tribune, 5-6 août, 2005, p. 2.
[6] Независимые производители газа: стратегический ресурс России. Аналитический доклад. Интитут энергетической политики, Москва, апрель-июнь, 2005 г., стр. 6.
[7] www.europa.eu.int/comm/external_relations/russia/csp/02-06_en.pdf
[8] “Corruption on the rise”, in Financial Times, July 27, 2005
[9] Le quotidien Novye Izvestiya (www.newizv.ru/news/2005-05-12/24168/)
[10] Spiegel, “Der Westen muss uns nicht lieben”, июль 2005
[11] См.: www.kremlin.ru/appears/2004/05/26/2003_type63372_71501.shtml
[12] Эксперт, 4 апреля 2005 г.
[13] Комсомольская Правда, 28 сентября, 2004 г.
[14] Conférénce de presse du président Vladimir Poutine et le président du Conseil des ministres d’Italie Silvio Berlusconi le 29 juillet 2003 à Moscou
[15] Цитата Владимира Чижова, постоянного представителя России при ЕС приводится по: Современное состояние отношений между Россией и ЕС, Комитет «Россия в объединенной Европе», Москва, 2004, стр. 10.
[16] Цит. по: Nelsen, Brent and Stubb, Alexander (eds.) The European Union. Readings on the Theory and Practice of European Integration, 2nd ed., Boulder (Co.), London: Lynne Rienner Publishers, 1998, p. 66.
Статья была опубликована по-французски в журнале Politique Internationale (№110). На русском языке публикуется впервые.