2005 год стал в определенном смысле поворотным пунктом в российской политике по отношению к СНГ-2 – своеобразному содружеству непризнанных государств на постсоветском пространстве. В ушедшем году после долгих препирательств Кремль согласился на грузинский план урегулирования конфликта между Тбилиси и Цхинвали и на «дорожную карту» Виктора Ющенко по разрешению приднестровско-молдавского противостояния. Впервые с 1991 года Москва так четко продемонстрировала миру, что более не является эксклюзивным держателем пакетов политических акций в самопровозглашенных постсоветских образованиях. Теперь она имеет такой же голос и такое же право что-то предлагать и с чем-то спорить, как Соединенные Штаты и другие государства-члены ОБСЕ. Российскому доминированию в СНГ-2 приходит конец.
На абхазском направлении таких знаковых «компромиссов» в 2005 году зафиксировано не было. Однако после провала операции «преемник» в конце 2004 года Москва так и не смогла отойти от политического шока сухумской «цветной революции» и выстроить нормальные отношения с новой администрацией непризнанной республики. «Комплекс Хаджимбы», выражающийся в молчании как основе стратегии Кремля, весь год довлел над российско-абхазскими отношениями. На этом фоне была проведена паспортизация граждан Абхазии собственными, а не российскими «красными книжечками». Москва так и не смогла навязать США и Евросоюзу свою трактовку грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликтов. Более того, российские внешнеполитические стратеги даже не попытались дать интерпретацию этих конфликтов с точки зрения наших внутренних национальных интересов. Вот уж, действительно, узкая специализация и «разделение труда»: Южная Осетия и Абхазия - это внешняя политика, а Северная Осетия и российский адыгоязычный Кавказ - это политика внутренняя. Прямо реализация магистральной мысли по «отделению мух от котлет». Только во Владикавказе, Нальчике и Майкопе считают по-другому…
Нагорный Карабах – отдельная история. Сами лидеры этого непризнанного государства весьма скептически относятся к институционализации СНГ-2 как некоего «антиГУАМа». Здесь, в отличие от ПМР, Южной Осетии и Абхазии, давно проводится диверсифицированная внешняя политика, не привязанная только к России. Однако сам Кремль не проявляет заинтересованности в развитии отношений с НКР. 2 сентября 2005 года, в день республики, руководство НКР поздравили 40 американских конгрессменов... но этого не сделал ни один российский законодатель. Российский бизнес также фактически не присутствует в НКР, самой экономически развитой из непризнанных республик.
Но самое главное – это не отдельные уступки Москвы. Снижение российского влияния в Абхазии, Приднестровье и в Южной Осетии - это объективное и, увы, закономерное следствие отсутствия внятной стратегии по отношению к непризнанным образованиям. Просто количество рано или поздно должно было перейти в качество. Хуже другое: «сдача» Южной Осетии и ПМР – это не часть какого-то стратегического плана «отхода» и «сосредоточения». Это - политический аутизм, отказ от решения любых возникающих острых проблем.
СНГ-2 считалось до недавних пор вотчинной территорией российской дипломатии и российских спецслужб. Между тем даже беглого анализа истории постсоветской российской политики на «непризнанном направлении» достаточно, чтобы отвергнуть подобный тезис. Или, по крайней мере, существенно его скорректировать. Строго говоря, внятной и осмысленной политики на этом направлении у Москвы никогда и не было.
Непризнанные образования формировались в то время, когда Россия как самостоятельный политический субъект сама находилась в эмбриональном состоянии. Грузинский марш на Цхинвали, акция 9 апреля 1989 г. в Тбилиси и конфликт в Дубоссарах происходили на фоне стремительной национализации некогда братских советских республик и агонии союзного центра. Формирующийся российский центр на начальном этапе крайне негативно относился к непризнанным образованиям, видя в них руку КПСС и Союза. Исключением в этом ряду был «демократический» Карабах. Союз же, напротив, боролся против карабахских «сепаратистов» и поддерживал Цхинвали, Сухуми и Тирасполь.
С распадом СССР в самой России началась борьба советской и президентской «вертикалей», каждая из которых имела свою политику по отношению к непризнанным республикам. В начале 1990-х гг. многократно критикуемый всеми сегодня Борис Ельцин сделал единственно верный в тех условиях выбор. Он с помощью непризнанных республик канализировал просоветские и сепаратистские настроения, в коих в России в начале 1990-х гг. не было недостатка. Не воюй Конгресс горских народов Кавказа (КГНК) в Абхазии, возможно, мы имели бы в Нальчике и в Майкопе второй Грозный. Кстати, его призраки обрели вполне реальные очертания в августе-сентябре 1992 года в столице Кабардино-Балкарии. Если бы Тирасполь не стал «Гренадой» для российских национал-коммунистов, октябрьский кризис 1993 года мог бы закончиться по-другому.
Таким образом, энергия собственных внутриполитических «вызовов» была переключена вовне России. Цинично, но такова политика национального эгоизма. Увы, кроме этого, Москва на протяжении 1990-х - начала 2000-х гг. ничего содержательного не предложила. Заверения в поддержке перемежались с тезисами о признании территориальной целостности Грузии и Молдовы. Абхазия не единожды переживала блокаду со стороны «братской» России. Но никаких проектов демократического освоения СНГ-2 из Кремля не поступало и не поступает.
За 15 постсоветских лет Москва так и не смогла перестроить свою политику по отношению к непризнанным образованиям в соответствии с нормами современного политического языка, понятного в Вашингтоне и в Брюсселе. Очевидно, что проектами по воссозданию сверхдержавы там никого не подкупишь. А идею демократизации СНГ-2 Кремль бездарно отдал на откуп Кишиневу и Тбилиси. России же была оставлена роль «голубого воришки», стесняющегося кражи чужого добра. И эту роль мы выбрали сами. Никто ее Москве специально не навязывал. Вместо того чтобы исправлять «преступную сталинскую национальную политику» и ее последствия, а также бороться с «малым империализмом», подавлением этнических меньшинств и миноритарных языков, Россия занялась вялым оправданием поддержания былого величия. То есть закрылась в глухой и безынициативной обороне.
А в 2004 году даже непризнанная Абхазия показала, что спрос на новую несоветскую лексику и риторику наступил. Между тем Кремль, формирующий запрос на советскую ностальгию у собственных граждан, не в состоянии укреплять демократию ни в СНГ-1, ни в СНГ-2. Отсюда - диверсификация политики непризнанных государств, которая именно в ушедшем 2005 году приобрела принципиально новый характер. Теперь непризнанные республики все больше апеллируют к косовскому казусу и формуле «права и свободы в обмен на статус и признание». В декабре 2005 года в Женеве на представительной конференции «Мультикультурализм и этнонациональное развитие» приняли участие представители не только Карабаха, но и других самопровозглашенных государств. К европейским ценностям апеллирует теперь абхазская дипломатия, а руководство ПМР смогло привлечь на парламентские выборы депутатов польского Сейма, давших высокую оценку электоральным процессам на левом берегу Днестра. Теперь непризнанные демократизируются сами, без российской помощи.
И далеко не факт, что этот процесс будет происходить параллельно с их инкорпорированием в состав признанных ООН образований. В непризнанных республиках есть и свои политические, общественные институты, силовые структуры, внутренняя легитимность, национально-исторический миф. По мнению немецкого политолога Штефана Трёбста, именно государственная состоятельность — главная препона рассмотрению непризнанных государств в качестве эдаких «бандитских анклавов». Бандитским анклавам не нужны государственная символика, претензии на легитимность и самое главное — государственно-исторический миф. Между тем, идеологические системы непризнанных государств постсоветского пространства насквозь историчны. Не праздный вопрос - «Что больше похоже на государства: Афганистан, Сомали, Либерия, являющиеся не более чем флажками на лужайке перед зданием ООН, или НКР, Абхазия и Приднестровье?».
Но самая большая проблема — это признание непризнанного государства его подданными. Можно сколько угодно обвинять в экстремизме политиков НКР, ПМР, Абхазии или Южной Осетии, но их экстремизм опирался и опирается на массовую поддержку граждан государств, которых с формальной точки зрения не существует. Более того, в любой миротворческой инициативе, направленной на разрешение спора между признанным и непризнанным государством, этот самый экстремизм должен быть учтен. Не поощрен, а учтен как значимая единица.
Но внутриполитическая динамика самопровозглашенных республик - это отдельная история…
