Тарили-мутарили
По х… ударили
(из детского стишка)
Госдума в первом чтении приняла законпроект об ответственности за мат в СМИ: с граждан (т.е., вероятно, по логике депутатов, с тех, кто в силу происхождения по-другому изъясниться не может) за мат будет браться – до 100 долларов, с должностных лиц – от 5 до 20 тысяч рублей, с юридических – от 20 тысяч до 200 тысяч рублей. Коммунистка Тамара Плетнева вспомнила советскую заботу о воспитании, Сергей Иванов из ЛДПР философски рассудил, что нравы вообще упали, не только в СМИ. Единороссы по привычке украшать свои законопроекты детьми, втиснули заботу о них и сюда: «Надо оградить наших детей от потока нецензурной брани, которая идет из СМИ», поставил задачу депутат-единоросс Поневежский.
Еще один единоросс, представитель комитета по конституционному законодательству Дмитрий Вяткин, предавался каким-то антиконституционным рассуждениям о нецензурных словах и «даже (его выражение!) словарях нецензурной лексики». Напомню, что статьей 29 Конституции России цензура запрещена.
Законопроект о запрете мата – это традиционный образчик порожняка («не пора ли нам уже похоронить Ленина» или «нужна ли пенсионерам порнография на телике»), которым раньше маскировали какую-нибудь общественно-политическую пакость. Теперь дума настолько разошлась, что маскировать уже нечего и незачем. Напротив, теперь она маркирует, дает понять, концлагерь есть концлагерь, и наказываться будет самое мелкое нарушение концлагерного режима: плохо заправленная шконка, не те сайты в закладках, игра в снежки, курение и мат.
Ту же функцию, кстати, выполняет РПЦстит – комментарии представителей РПЦ о чем-нибудь. На днях один упитанный священник предложил брать налог с бездетных. Тут же припомнили, что такой налог был в СССР, а дефакто взымается и сейчас, просто так не называется и поэтому никто об этом не знает. Ergo, какая цель была у этого выступления? Помочь государству? Нет, оно и так успешно обирает граждан. Цель – напомнить гражданам (пастве), что они в концлагере – в республике Сало наоборот, где полагается плодиться и размножаться на случай, если оно, государство, начнет войну. Оно вообще успешно выполняет только паразитические функции (налоги, запреты), а остальные (защита граждан, все то, ради чего мы, по общественному договору, его держим) исполняет в буквальном смысле на от..бись, т.е., очень нехотя.
Вот и у антиматерного закона нет другой цели. Мат как феномен – язык, словами из которого можно заменить какое угодно слово, – сложился как раз в условиях советской диглоссии: был мертворожденный новояз, он же язык партийной прессы, и народный разговорный, в котором эти четыре корня приобрели бесконечные иррадиирующие свойства. Пушкин с Лермонтовым не знали десятой доли словника современных словарей мата, которые на днях открыл для себя депутат Вяткин. Бодуэн-де-Куртене, редактируя словарь Даля, зафиксировал еще только формирующуюся способность слова «х..» полностью утрачивать свой денотат. Словообразований и «переносных значений» в таком количестве не было, они появились, вернее всего, в СССР.
Когда закон разваливающегося СССР от 1 августа 1990 года «О печати и других средствах массовой информации» отменил цензуру, – не стало нецензурных слов. Почти тут же этим начали пользоваться обрадованные свалившейся свободой слова газеты.
Реабилитация началась с петербургской газеты «Час Пик», опубликовавшей в сентябре 1990 года без купюр поэму Кибирова (Запоева) «Послание Л. С. Рубинштейну» («Это все мое родное, это все х..е-мое...»). Как язык журналистики мат осваивался с 1992 года газетой «Новый Взгляд», с участием еще Ярослава Могутина. В 1993 году Пресненская прокуратура Москвы возбудила на него уголовное дело по статье «хулиганство» за интервью с матерящимся Борей Моисеевым (Могутина тогда успешно защитил Падва, который сейчас защищает Сердюкова; Моисеев ровно через 10 лет вступит в «Единую Россию»). В декабре 1993 году цензуру запретила конституция РФ. В 1994 кандидат философских наук Фархад Ильясов запредельным тиражом в 30 тыс. экз. выпустил антологию «Русского мата» и купил на гонорар квартиру в Москве.
Были еще Никонов и куртуазный-маньерист Быков с газетой «Мать» (1995), издававшейся как приложение к «Собеседнику», и последовавшим за ней уголовным делом, но это осталось фактом биографии этих двух публицистов, а не журналистики.
Традицию «НВ» подхватил мощнейший в 96-97 гг. таблоид «Мегаполис-Экспресс», который как-то вышел с набранным кеглем «реал» заголовком «Расступитесь, бл*ди, медсестры идут», и для которой штатный кроссвордист Ливадия Тим (псевдоним Вадима Трухачева, в будущем главреда «Желтой газеты») составил кроссворд, где все слова, которые следовало разгадать, были «непечатными».
Полемика вокруг «Нового взгляда» описана в книге академика Виталия Костомарова «Языковой вкус эпохи» (1994), вокруг «Часа Пик» – в книге Михаила Золотоносова «Логомахия». И Могутин из «НВ», и Золотоносов, опубликовавший поэму Запоева, вспоминали, что в редакцию пачками приходили письма «возмущенных читателей», в которых редакцию чехвостили почем зря, крыли и обкладывали теми самыми словами, против которых те же самые читатели протестовали. Так не ругаются, как Ирина Роднина в очереди в кассу, – так вступаются только за культуру.
«Ну не хочешь ты читать – не читай, твою мать! Нет, все прочтут по десять раз, всем друзьям перескажут, потом в редакцию названивать примутся и матом ругать автора за этот самый мат! Страна стукачей!» – написал тогда Могутин. Скучно сейчас перетирать то же самое, тема переварена неоднократно.
Законопроект, безусловно, пустопорожний и бесполезный в практическом смысле (это отмечают все главреды изданий, которые не увидели проблемы в том, с чем он собирается бороться), но символичный (чего тоже никто не увидел). Это официально оформленное заветное чаяние депутатов о том, что вернутся еще золотые времена, когда редакторов будут закрывать за опечатки в фамилиях.
