2005-2006 годы наверняка войдут в историю российского Северного Кавказа как период масштабных перестановок в высших эшелонах региональной власти. Фактически в самом проблемном регионе РФ происходит «смена управленческого караула». Высшие должности республиканских администраций оставили такие политические «тяжеловесы», как Александр Дзасохов (занимал пост президента Республики Северная Осетия с 1998 года), Магомедали Магомедов (руководил высшим коллегиальным органом Республики Дагестан с 1994 года). Долгая болезнь, а затем смерть вывели из кавказской «Большой игры» единственного (до 2005 года) президента Кабардино-Балкарии Валерия Кокова. Все трое из вышеперечисленных руководителей в разное время занимали высокие посты в партийно-советской иерархии как регионального, так и общесоюзного уровня. В феврале 2006 года не у дел остался экс-премьер-министр Чеченской Республики Сергей Абрамов, политик и администратор, не имевший «веса», сравнимого с коковским или магомедовским. Тем не менее, он был одним из конструкторов политики «чеченизации», существенно изменившей политический ландшафт Северного Кавказа.
На первый взгляд, все описанные случаи могут рассматриваться как уникальные “case-studies”, не имеющие общих причин и закономерностей. Некоторые управленческие «смены» вообще были «игрою случая». Трагического случая…
В самом деле, какая закономерность прослеживается в смене власти в Кабардино-Балкарии (КБР)? Валерий Коков, возглавлявший республику начиная с 1992 года, ушел из жизни в 2005 году. И ярые поклонники авторитарного стиля Кокова, и его оппоненты признавали, что благодаря именно этому политику в КБР была достигнута административно-бюрократическая стабильность, долгие годы успешно блокировавшая и радикальный этнонационализм и религиозный экстремизм. Даже длительная болезнь (онкология) экс-президента КБР не заставила Кремль пойти на «смену караула» в этой республике, полной латентных межэтнических конфликтов и религиозных проблем. Трагедия в Нальчике, наступившая после ухода «аксакала», это продемонстрировала.
Впрочем, закономерной нельзя назвать и отставку Александра Дзасохова. Этот кандидат устраивал Кремль как политик умеренный, умевший достигать компромиссов с главным оппонентом Северной Осетии – Ингушетией. В то же время Дзасохову в течение многих лет удавалось не позволять форсировать процесс возвращения беженцев-ингушей в спорный Пригородный район. Это, в свою очередь, придавало ему легитимность среди осетин. Но трагедия Беслана обратила популярность Дзасохова в прах. Автор настоящей статьи имел возможность беседовать с высшими должностными лицами Северной Осетии до Беслана и после «черного сентября» 2004 года. Оценки действий Дзасохова даже этой группой населения республики изменились на диаметрально противоположные: от поклонения вождю в лучших традициях сталинской эпохи до заявлений в духе героя известной сказки Редьярда Киплинга: «Акела промахнулся!». Если Кокова убила болезнь, то Дзасохова политически убил Беслан.
Уход в отставку «дедушки» (прозвище Магомедова-старшего в Дагестане) и Сергея Абрамова – примеры другого рода. В обоих случаях «смена караула» была не простой бюрократической «рокировочкой». Уход Магомедова и Абрамова – это не отстранение от власти руководителей высшего звена в субъекте Российской Федерации. Здесь речь идет о смене модели управления. Отставка «дедушки» – это отставка «системы Магомедали», созданной и выпестованной им в течение полутора десятков лет. Практически вне фокуса внимания экспертов и журналистов остался тот факт, что вместе с Магомедовым политический Олимп Дагестана покинули его коллеги по Госсовету (всего 14 человек), равно как и сам Госсовет как институт власти и управления прекратил свое существование. Дагестанское управленческое know how, удерживавшее полиэтничный Дагестан от раскола по «принципу крови», теперь принадлежит истории. Заметим, что коллегиальная форма управления в Дагестане трижды получала всенародную поддержку на республиканских референдумах (1992, 1993, 1999 гг.). Госсовет, не вписывающийся в стандарты «вертикальной политики», среди дагестанцев обладал высокой степенью легитимности. Устранение же его из дагестанской модели власти объяснялось стремлением федерального центра к правовой унификации. Именно с этой целью в Конституцию Дагестана (еще одно детище Магомедова) в 2003 году были приняты поправки, учреждающие пост всенародно избираемого президента. После Беслана, когда всенародные выборы глав регионов были отменены, кандидат на пост президента (персонифицированного главы Дагестана) был предложен президентом РФ и утвержден Народным собранием республики.
Отставка же Сергея Абрамова – это финальная стадия «чеченизации» власти и управления «мятежной республикой». Последняя должность "смотрящего" за Чечней от Москвы уходит от центра. Федеральное (государственное) присутствие в Чечне сжимается, подобно шагреневой коже. До сих пор пост премьер-министра Чечни занимали этнические русские, приглашаемые не из числа местных политиков и управленцев. Поочередно на этом посту побывали Станислав Ильясов, Михаил Бабич, Анатолий Попов. Ильясов представлял ставропольскую элиту (занимал некоторое время пост главы правительства Ставропольского края), Бабич был и вовсе "десантирован" из Ивановской области. Пост премьер-министра в республиканской элите рассматривали как "око государево", некий аналог второго секретаря республиканского обкома времен всевластия КПСС. При главе республики (а затем избранном президенте) Ахмаде Кадырове влияние института премьер-министра на процессы в Чечне стремительно уменьшалось, премьеры утрачивали свой политический вес. Ахмад Кадыров сумел не превратиться в декоративного президента – открывателя цветочных выставок и низвел премьерский пост до уровня технического. А с уходом Абрамова уже вся республиканская власть сосредоточена в руках исключительно местных выдвиженцев.
Таким образом, появления на авансцене Арсена Канокова в КБР, Таймураза Мамсурова в Северной Осетии, Муху Алиева в Дагестане и Рамзана Кадырова в Чечне имеют разные причины и основания. Объединять их в некую «кадровую революцию» можно исключительно по формальному критерию. Различается и бэкграунд новых лидеров северокавказских республик. В одном случае перед нами представитель «новой волны», состоявшийся столичный бизнесмен, в значительной степени «оторванный от корней и почвы». В другом случае (казус Мамсурова и Алиева) во главе республики оказываются «старые проверенные кадры», прошедшие партийную (Алиев) и комсомольскую (Мамсуров) школу, бывшие соратниками ушедших в отставку «тяжеловесов». Муху Алиев, возглавлявший до 2006 года Народное собрание, был одним из ближайших сподвижников Магомедова в деле строительства «коллегиального управления» Дагестаном.
Рамзан Кадыров не прошел ни бизнес-школы, ни опыта партийно-советско-комсомольской работы. Его жизненная философия формировалась в других условиях – противостояния российской государственной машины и сепаратисткой Ичкерии. Из этого жесткого (и жестокого) противостояния Рамзан (как и его покойный отец) извлек важный для своей будущей карьеры урок: лучше не бороться с Кремлем в открытом бою. Умение «держать республику» в совокупности с откровенной лестью в адрес федеральных властей дадут больший результат. Отсюда верность «Единой России» и лично Путину, готовность «мочить Грузию», помогать Южной Осетии и Абхазии и искать Березовского. За это чеченской элите позволяется то, что не позволено другим (тому же Дагестану), – иметь свой «особый путь» в вертикальной системе. Если со всеми республиками в составе России ликвидируются договорные отношения, то Чечня готовит свой особый Договор о разграничении полномочий с РФ. Если в полиэтничных северокавказских республиках (Адыгея, Дагестан, КБР) ликвидируются двухпалатные парламенты, то в моноэтничной Чечне высший законодательный орган состоит из двух палат. Сегодня именно чеченские руководители рассматриваются Москвой как первые среди равных лидеров других субъектов РФ.
Единственное, что объединяет все описанные выше случаи, так это то, что по своей природе «смена управленческого караула» на Северном Кавказе является технологической, а не стратегической. Для подлинной «кадровой революции» нужны принципы и критерии, провозглашаемые публично или принимаемые «по умолчанию». До сих пор Кремль четко не сформулировал цели и задачи своей политики в этом регионе. А значит, не предложено четких приоритетов для подбора и расстановки кадров. Зачем России нужен Кавказ? Просто, чтобы был, чтобы сохранилась единая и великая Россия? Этот ответ, похоже, никого (даже самых рьяных патриотов) сегодня не удовлетворяет. Но другого, к сожалению, нет. Без ответа остаются и другие важные вопросы: какие социально-экономические и геополитические цели этот регион помогает решать внутри России и вне ее; как стабилизация (дестабилизация) региона влияет на всю страну в целом? Как бы цинично это ни звучало, но региональные руководители – это всего лишь инструмент для решения общенациональной задачи. Если же задача не поставлена, то и кадры (то есть инструменты) будут подобраны методом «случайной выборки» из тех, кто есть под рукой.
Представители федеральной власти, говоря о Северном Кавказе, не раз отмечали такие черты этого региона, как политическая отсталость, доминирование архаичных принципов кадровой политики и управленческой практики, коррупция, институциональный этнонационализм, ксенофобия и склонность населения к радикализму. Северный Кавказ – это территория открытых и латентных межэтнических конфликтов, а также активных действий исламского экстремистского подполья. Все эти черты были описаны в нашумевшем докладе полпреда президента в Южном федеральном округе Дмитрия Козака, утечки из которого пресса публиковала в течение второй половины 2005 года. Но в таком случае закономерен вопрос: а насколько новые кадровые изменения в высших эшелонах региональной власти способны изменить ту картину, которую нарисовал Козак, а до него многие другие ответственные руководители? Способен ли приход во власть Мамсурова переломить осетино-ингушский кризис? Способно ли утверждение на должности президента КБР Канокова не допустить раскола республики по этническому принципу, а также радикализации ислама? Будет ли введение поста президента Дагестана и занятие этой должности Муху Алиевым работать на то, чтобы количество терактов в самой крупной республике Северного Кавказа снижалось? Сможет ли Рамзан Кадыров превратить Чечню в нормальный (с точки соблюдения законности) субъект РФ? Способны ли «новые лица» Северного Кавказа минимизировать ставшую притчей во языцех коррупцию? И если ответы на эти вопросы не являются очевидно положительными, то не лишним будет поставить еще один вопрос: существуют ли критерии для кадровых трансформаций на Кавказе?
Похоже, что во главе наиболее сложных с политической и управленческой точек зрения субъектов РФ люди появляются всего лишь «игрой судьбы случайной». То есть их назначение (равно как и отставка их предшественников) не есть системная политика, призванная решать четко прописанные цели и могущая ответить на вопрос, зачем России нужен Кавказ со всеми его проблемами.
