7 июля (н. ст.) 1718 года в Трубецком раскате Петропавловской крепости оборвалось земное существование царевича Алексея – единственного взрослого сына Петра Первого, большую часть своей жизни считавшегося естественным наследником отцовского трона.
Был ли он намеренно убит или же умер сам, не выдержав имевшего место в тот же день пыточного допроса – в общем, не имеет для нас существенного значения. За два дня до смерти Алексею был вынесен формальный приговор, подписанный, по настоянию царя, практически всей верхушкой тогдашней государственной власти. Из трех возможных продолжений – публичной казни, помилования в какой-либо форме и тихой смерти в узилище – царю, безусловно, был наиболее удобен именно третий вариант, каковой и реализовался. Однако, выгода – не есть улика, и мы не станем возводить на Петра напраслину без должной информации.
Тем более, что нового греха она ему, ей-богу, не добавит: хватит и того, что уже было совершено. Достаточно и того, что Петр в явном виде нарушил собственные письменные гарантии безусловной неприкосновенности, данные сыну ради того, чтобы выманить его в Россию. А также мучений и казни десятков ни в чем не повинных людей по учиненному "розыску" – многие из которых вообще не имели никакого отношения к опальному царевичу. Да одно лишь четырехкратное отдание собственного сына в пыточный застенок – разве не гарантирует оно отцу адского пекла? В первый такой допрос, 30 июня, Алексею дали 25 ударов кнутом – максимальное число, согласно принятому обычаю. Кнутом, тремя ударами которого иные умельцы перешибали жертве позвоночник. А ведь потом еще были три таких допроса, причем, на двух последних, как и на допросе 30 июня, Петр Первый присутствовал лично…
Собственно, фабула "дела царевича Алексея" проста. С детства нелюбимый царский сын в течение долгого времени подвергался отцовской критике за недостаточно активное участие в государственных делах. Особо сгустились критические интонации в последние три года жизни царевича – когда у Петра от его новой жены – Екатерины Скавронской – родился мальчик, Петр Петрович. Этот младенец умрет уже в 1719 году, однако Петр Первый словно бы исключает возможность подобного развития событий напрочь. Ясно, что именно этого младенца Петр видел своим наследником, а вовсе не Алексея, сына сосланной Петром в монастырь первой жены Евдокии Лопухиной. Оставалось убедить себя и окружающих в закономерности лишения своего первенца права на трон – и эта сознательно-подсознательная задача не могла не повлиять на объем и градус отцовской критики. Так или иначе, в 1716 году Петр потребовал от Алексея официально отказаться от прав на трон и принять монашество. Ради последнего объяснения Алексей был вызван в Копенгаген, где тогда находился Петр, однако по дороге царевич исчез. Чуть позже он объявился во владениях австрийского императора, бывшего мужем сестры умершей жены царевича Шарлотты. Император весьма нехотя предоставил Алексею убежище, стараясь скрыть гостя от досужих глаз, однако шпионы Петра все-таки отследили перемещения царевича и, в конце концов, вступили с ним в коммуникацию. Уступая давления со всех сторон, Алексей был вынужден согласиться на возвращение и в конце октября 1717 года Петр Толстой вывез его из Неаполя на родину. Все это известно нам со школьной скамьи. С тех же времен и пристали у нас к образу несчастного царевича дежурные обвинения, оправдывающие Петра, чья государственная мудрость, конечно же, не могла дать осечку.
В самом деле, все мы знаем, что Алексей был ярым противником отцовских реформ, мечтавшим о реставрации старомосковских порядков, не так ли? И что устранив его из претендентов на престол, Петр усилил гарантии неизменности выбранного для страны курса. А заодно избавил Россию от бездарного, ленивого и необразованного царя, запятнавшего себя к тому же прямым предательством – бегством за границу!
Пожалуй, последний из перечисленных штампов наиболее анекдотичен. Впрочем, для советских, допустим, времен, как и для XVII века, человек, посмевший покинуть Россию без разрешения, и в самом деле кажется предателем. Но так ли это с точки зрения здравого смысла? Алексей действительно жаждал занять отцовский трон – едва ли, однако, подобная жажда могла быть осуждена, ибо он и был естественным наследником этого трона. Кроме того, смерть отца – единственное, что могло освободить Алексея от сильнейшего дискомфорта отцовской же деятельной нелюбви, от этого каждодневного прессинга, от этой постоянной угрозы. Понятно, что даже высказывая в сердцах свои обиды в отношении отца (что выяснилось под пытками и стало важнейшей уликой) , он и близко не помышлял о заговоре – ничего похожего на "дней Александровых прекрасное начало" здесь и близко не наблюдалось. Собственно, особо дергаться и не было нужды: ясно было, что с учетом романовской наследственности, текущего состояния здоровья и экстремального образа жизни, проживет Петр еще не так много: ну, лет десять как максимум… Далее. Само бегство Алексея за границу трудно поставить в один ряд, скажем, с бегством Курбского. Князь Андрей бежал в 1564 году к врагу, великий князь Алексей же бежал не к шведам, а к австрийцам. Это был двор, скорее дружественный России, чем наоборот. Да еще и связанный с российским узами родства. Даже формальный сюзерен для двух союзников Петра по антишведской коалиции – Бранденбургского и Саксонского курфюрстов. Петр, правда, не отказывал себе заигрывать с внутренними противниками австрийского императора – венгерскими сепаратистами Ференца Ракоци – но это так, детали… С другой стороны, факт неповиновения начальству безусловно имел место: Алексей был, как ни кинь, государственным служащим, царь вызвал его на театр военных действий, а он не выполнил приказ. Это однозначно проступок – но стоит ли он так дорого? И не снимается ли за него ответственность угрозой насильственного пострижения в монахи – вещью вообще-то незаконной даже согласно взглядам того времени?
Не менее шатки и утверждения о намерении Алексея по воцарении вернуть старомосковские порядки. Это было невозможно хотя бы потому, что сам Алексей этих порядков никогда не видел толком. Уже в 1698 году он был отнят от сосланной в суздальский монастырь матери и дальше рос в окружении людей из отцовской "компании": Меншикова, Кикина и др. Это был свободно говоривший по-немецки, поживший за границей молодой человек. Сносно образованный, хотя и без ощутимой тяги к военно-инженерным дисциплинам – что Петра безумно раздражало. Оценить же его деловые качества сегодня довольно затруднительно. С одной стороны – Петр довольно активно привлекал его к различным управленческим задачам. С другой же – как правило подвергал результаты сыновней деятельности жесткой критике. Опять же – градус критики сильно возрос после рождения младенца Петра, что ставит под сомнение этой критики объективность. И, наконец, еще соображение. Вот, скажем, одно из отцовских поручений – возглавить работы по подготовке Москвы к отражению возможного нападения на нее Карла XII в 1707-1708 годах. Петр потом довольно серьезно выговаривал за них сыну – с массой язвительных упреков, рассуждениями об обязанностях и долге царя, необходимых для этого знаниях и пр. Царь, по всей видимости, забывал, что сам он в свои восемнадцать лет успел совершить лишь один государственный поступок: августовской ночью 1689 года полураздетым вскочить на коня и в страхе умчаться из Измайлово в Троицкий монастырь – страшась нашествия стрельцов, каковые тем временем и не думали покидать Кремля… Как бы то ни было, в случае воцарения, Алексей, хоть и заведомо не обладал отцовскими талантами и отцовской энергией, но был, что называется, "в теме" и по своей подготовке всяк гораздо больше соответствовал задачам управления государством, чем те, кто Петру в итоге наследовал: Екатерине Скавронской, своему двенадцатилетнему сыну – Петру II, Анне Иоанновне, годовалому младенцу Иоанну Антоновичу, да и дочери Петра Елизавете, пожалуй, тоже. Скорее всего, это был бы вполне заурядный русский царь – по должности главный в стране европеец. И никакой государственной необходимости лишать его жизни, попирая при этом все Божеские и человеческие законы, у Великого Преобразователя Земли Русской, в общем-то, не было.
