Словосочетание «призывное рабство» часто воспринимается как фигура речи противников призыва из их агитационного арсенала, для которого закономерна некоторая гиперболизация. Однако посмотрим, что получится, если собрать и выстроить в ряд законодательные положения, определяющие правовой статус военнослужащего «срочника».
Согласно части 3 статьи 55 Конституции РФ «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Считается, что права и свободы военнослужащих ограничены в целях обеспечения обороны страны и безопасности государства. Факт такого ограничения зафиксирован в законе «О статусе военнослужащих», статья 1 ч. 2. Однако в отношении военнослужащих по призыву эти ограничения явно избыточны, и вводятся не только федеральными законами, но и подзаконными актами, в том числе неопубликованными, что противоречит цитированному положению Конституции и части 3 её статьи 15. В реальности не защищены здоровье, достоинство и жизнь солдата. Военные связывают эту ситуацию с моральным состоянием всего общества – мол, преступность процветает и «на гражданке», именно оттуда она привносится в армию. В этом есть доля правды, но есть и существенная разница в том, какие средства защиты доступны человеку в армии и вне её. «На гражданке» человек, попавший в криминальную среду (скажем, житель Кущёвки), может из неё бежать - с материальными потерями, с риском преследования бандитами – но не преследуемый государством. Солдат же, бегущий из воинской части, в которой царят нравы Кущёвки, совершает уголовно наказуемое деяние – ст. 337 (Самовольное оставление части или места службы).
Предполагается, что ему бежать не нужно, что его первый защитник – «батяня – командир». (См. пункт 81 Устава внутренней службы Вооруженных Сил РФ). Обязанности командиров воинских частей защищать подчинённых и обеспечивать исполнение закона закреплены не только в Уставах, но и в Уголовно-процессуальном кодексе РФ. Согласно п. 3) ч. 1 ст. 40 УПК командиры относятся к органам дознания. Согласно ч. 2 той же статьи, на них возлагается выполнение неотложных следственных действий. Они возбуждают уголовные дела (ст. 157).
А что если закон нарушает сам командир? В соответствии со ст. 26 ФЗ «О статусе военнослужащих» и с пунктом 43 Устава внутренней службы военнослужащий не имеет права отказаться от выполнения любого приказа начальника. В соответствии с пунктом 39 Устава приказ (распоряжение) может быть отдан в устной форме, и попробуй потом доказать, что приказ был. Именно так направляют солдат на сторонние работы. Сплошь и рядом, если обнаруживается их отсутствие в части, их объявляют самовольно оставившими место службы.
За неисполнение приказа существует уголовная ответственность (ст. 332 УК РФ: ограничение по службе до двух лет, арест до 6 месяцев, содержание в дисциплинарной воинской части до двух лет). Отметим, что согласно подзаконным актам, «дисбат» предусмотрен только для «срочников». Как это совместить с ч.1 и ч. 2 статьи 19 Конституции РФ? «1. Все равны перед законом и судом. 2. Государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств. <…>» (Подчёркнуто автором).
Выполнив приказ, военнослужащий может его обжаловать. Но каковы шансы «срочника» доказать незаконность приказа командира или выявить любое преступление, в сокрытии которого заинтересовано командование? (А командование обычно заинтересовано, даже если не является соучастником, а просто несёт ответственность за всё происходящее в части).
Солдат может обратиться в военную прокуратуру, но сделать это без серьёзного риска для здоровья или даже жизни он может, только покинув место службы, то есть нарушив упомянутую ст. 337 УК РФ. При этом ч. 1 этой статьи предусматривает наказание за отсутствие в части свыше двух суток только для «срочников», для служащих по контракту (включая офицеров) уголовная ответственность наступает в случае отсутствия по месту службы свыше 10 дней. (Ещё раз – к вопросу о ст. 19 Конституции).
По заявлению любого гражданина о совершенном преступлении следователь обязан возбудить уголовное дело или дать мотивированный отказ. Но он обычно начинает разбираться с наказуемым деянием заявителя - солдата, а по его жалобе пишет: «факты не подтвердились».
Есть Федеральный закон «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства», в нём есть отдельная статья 13 о защите военнослужащих, но она не содержит императивного запрета на возвращение военнослужащего в ту часть, из которой он бежал. Не содержат такого запрета и во многом противоречивые неопубликованные ведомственные акты. И жалобщик возвращается под власть тех, на кого он жалуется. А там решение об осуществлении государственной защиты принимает начальник органа дознания (то есть опять же командир) или следователь. Правда, такое решение может принять суд, но до него далеко. Выполнять принятое решение, то есть практически обеспечивать меры безопасности в отношении военнослужащих, обязаны те же командиры. (ч. 2 и ч. 5 статьи 3). То есть, фактически, командир - царь и бог.
Но Министерству обороны и этого мало. Оно всячески старается не допустить никакого внешнего контроля за происходящим в войсках. Бывает, что военная прокуратура всё же выступает против какого-нибудь безобразия. Так, весной 2011 года она взялась за проверку фактов массовых простудных заболеваний в воинских частях. И что же? Откуда-то из недр Минобороны прозвучал достопримечательный анонимный окрик: «Главная военная прокуратура развязала настоящую информационную войну против министра обороны Анатолия Сердюкова». И тут же некоторые прокуроры на местах сделали выводы: проверка нарушений не обнаружила, виноваты солдаты – симулянты. Недавно стала известна попытка командования ВВС РФ «отвадить» подчинённых от жалоб в военную прокуратуру.
Законодательная база, устанавливающая абсолютное бесправие солдата-«срочника», подкрепляется традицией. Нарушение прав нижестоящих вышестоящими в формальной или неформальной иерархии, грубое насилие является повседневной практикой. Вся система насквозь пронизана убеждением, что это норма. Часто в этом духе высказываются отслужившие солдаты, а иногда и высокопоставленные военные откровенничают на эту тему. В интервью «Комсомольской правде» полковник Генштаба в отставке Владимир Попов утверждает, что от «дедовщины» не нужно избавляться, «потому как на ней держится основа воспитания солдат. Офицеры сами заинтересованы в «дедовщине». Командиру роты, например, проще управлять десятком «дедов», закрывая глаза на их нарушения. Зато они управляются со всей ротой именно так, как надо офицеру». Далее он подводит базу: «Опять же негоже офицеру бить солдата, а ведь часто есть за что! Просто слова и убеждения на призывников практически не действуют. И тут нужны «дедушки», которые доходчиво убедят «салабонов» в правильности поступков» (цит. по: Комсомольская правда. 2010. 14 июля).
Жалобщик - «стукач» - в этой среде становится самым презренным существом. Подвергаются гонениям и солдаты, обращающиеся за медицинской помощью - как «косильщики», то есть симулянты. Добавим к этому практику изъятия в воинских частях паспортов – и констатируем: «против лома нет приёма».
Очевидно, законом и традицией в армии созданы условия для нарушения неотъемлемых прав человека. Понятно назначение этой системы - подготовить солдат к участию в боевых действиях, в случае которых понятие «права человека», как думают многие военные, и не только они, теряет смысл. В соответствии с этими воззрениями, в порядке подготовки к войне осуществляется даже ограничение права военнослужащего на жизнь - закрытым документом о «допустимом проценте потерь» на манёврах. (Поскольку он закрытый, о его существовании и содержании можно судить только по неким «утечкам»).
Александр Козаченко из г. Новокузнецка служил в Улан-Удэ. 17 июня 2010 года на учениях "Восток 2010" в районе полигона Цугол погиб под гусеницами БМП. Из письма его матери: «В СМИ сообщения не было. Наш случай не единственный. На этих учениях погибло много ребят. А ведь они уходили служить в мирное время, в мирное место! И откуда у них заложено 3% смертности на учениях? Зачем мы отдаем наших детей, которые САМИ хотят служить?».
Действительно, откуда взялась эта цифра – 3%? Видимо, кто-то из офицеров привёл несчастной матери такое «оправдание» гибели её сына.
Государство заставляет нас жить, как на войне, приносить ей – холодной, тихо тлеющей, или вообще гипотетической – любые жертвы.
Ярко проявилось это мировоззрение при организации уничтожения устаревших боеприпасов методом подрыва их на полигонах. На одном только Ашулуке в Астраханской области в прошлом году и в начале этого на таких работах погибли 10 человек, и ещё четверо – там же во время учений «Щит союза 2011». И вот ответ командира на просьбу матери не отправлять сына на Ашулук.
«В соответствии со ст. 7 Устава внутренней службы ВС РФ «военнослужащие обладают правами и свободами человека и гражданина с некоторыми ограничениями, установленными <…> законами. На военнослужащих возлагаются обязанности по подготовке к вооруженной защите и вооруженная защита Российской Федерации, которые связаны с необходимостью беспрекословного выполнения поставленных задач в любых условиях, в том числе – с риском для жизни» (материал предоставлен В. Старовойтовой, Совет солдатских матерей г. Орел.). Вот так. Записали в уставе, теперь можно распоряжаться как угодно, и никто не смеет возражать. И, конечно же, эта статья многажды служила и ещё не раз послужит оправданием любого разгильдяйства.
Тут уместно вспомнить ч. 1 статьи УК РФ 127 (2) «Использование рабского труда: Использование труда человека, в отношении которого осуществляются полномочия, присущие праву собственности, в случае, если лицо по независящим от него причинам не может отказаться от выполнения работ (услуг)».
Согласно ст. 209 ГК РФ собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом. Но государство как раз и распоряжается солдатами. Отсюда, по мнению С.Г. Колесникова, «часть 1 статьи 127(2) по ее смыслу применима к должностным лицам, в подчинении которых находятся военнослужащие по призыву, и будут находиться граждане, направленные без их согласия и выбора места и рода деятельности для прохождения альтернативной гражданской службы. В данном случае собственником является государство, которое распоряжается зависимыми от него гражданами, лишенными федеральными законами основных прав, установленных Конституцией РФ. По не зависящим от них причинам они не могут отказаться от выполнения работ» (Колесников С.Г. Проблема современного рабства : отражение в современном уголовном законодательстве РФ // Материалы студенческой научно-практической конференции «Основные тенденции развития государства и общества, 18-19 апреля 2004. Вологда, 2004).
Да, против государственного рабовладения спорить трудно, в частности, из-за того, что Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод, провозгласив: «Никто не должен привлекаться к принудительному или обязательному труду», - исключает из этого понятия «любую военную службу, а в тех странах, в которых в качестве законного признается отказ от военной службы на основании убеждений, службу, назначенную вместо обязательной военной службы; <…>.». На это часто ссылаются военные. (В 1950 году, когда Конвенцию подписывали, в большинстве европейских стран существовал призыв. Сегодня его нет в 19 из 27 стран Евросоюза).
Ну хорошо: допустим, назвать принудительным трудом такелажные работы на полигонах Конвенция не велит. Но разве право на жизнь (часть 1 статьи 20 Конституции РФ) отменяется? К чему приводит распространяемое на мирное время право государства распоряжаться жизнями граждан? Должно ли оно быть чем-то ограничено? Ведь это право осуществляется руками уполномоченных на то людей, и для них возникает страшный соблазн, устоять перед которым способны лишь немногие. Государственное рабовладение превращается в частное.
Разрушительность для личности даже «игровой» формы неограниченной власти была показана в знаменитом Стэнфордском эксперименте. Испытуемые - студенты - были поделены на группы «заключённых» и «тюремщиков». Последние настолько «вжились в образ», что эксперимент очень скоро пришлось прекратить. А в реальности, если человек получил неограниченную власть и определил низшего по статусу как существо, в отношении которого оправданы унижения и жестокость, для него закономерен следующий шаг – использование этого положения в своих интересах.
Представление о том, что использование практически неограниченной власти над подчинёнными в целях личной выгоды нормально, глубоко укоренено в сознании немалой части офицерства, а также прививается традицией (негласным поощрением) «нижним чинам», занимающим доминирующее положение в неформальной иерархии («дедовщина», «землячество»).
Особенно рельефно это проявилось при попытке перевода частей постоянной готовности на контрактную систему в 2004 – 2007 годах. Казалось бы, офицеры, озабоченные повышением боеготовности, должны были думать, как для этого использовать новые возможности контрактной системы. Так нет же, сплошь и рядом их устремления были направлены на то, чтобы использовать в своих интересах увеличение денежных потоков на оплату тех же «срочников», принудительно записанных в контрактники и по-прежнему бесправных. Произошёл мощный всплеск насилия с целью вымогательства, «контрактники поневоле» пустились в бега. В конце концов военная прокуратура была вынуждена признать массовый характер их бегства, что указывает на массовый характер злоупотреблений по отношению к ним. Известны и многочисленные факты невыплат или насильственного отъёма денег, полагающихся «срочникам» за опасные работы при уничтожении боеприпасов.
Это даёт основания для того, чтобы говорить о коррупционной ситуации в армии. Коррупция же приводит к подмене целей жёстких армейских формальных и неформальных правил. Если при её отсутствии их можно оправдывать (справедливо или нет) обеспечением боеготовности, поддержанием патриотического духа и т.п., то при её наличии все эти ценности становятся лишь приманкой для легковерных, а силовое ведомство превращается в криминальную структуру.
Разумеется, это зависит от степени коррумпированности. О том, что она высока, свидетельствует, например, заявление военного прокурора Новосибирского гарнизона Владимира Старцева: «практически все преступления, которые квалифицируются как неуставные взаимоотношения, проходят у нас с дополнительной квалификацией «вымогательство» или «грабеж»». Можно ли поверить, что офицеры без выгоды для себя закрывают глаза на то, как «нижние чины» выбивают из младших сослуживцев тысячи рублей, присылаемых из небогатых семей? А высшее командование неужели не понимает, что сложившаяся практика не служит обеспечению обороноспособности, а подрывает её? Или, формулируя иначе: может ли всё это сохраняться, если и высшее командование не имеет от этого своей выгоды, своих «откатов»? На мой взгляд, однозначного ответа нет. Наверное, кто-то из высшего руководства хотел бы ликвидировать «кормушку», а кто-то стоит за неё насмерть.
Факты подводят к выводу, что сопротивление отмене призыва не в последнюю очередь связано с тем, что слишком многие научились извлекать из бесправия солдата материальную выгоду и не хотят этот источник терять. Процесс зашёл настолько далеко, что единственный способ исправить ситуацию - отменить службу по призыву. Любые полумеры, направленные на преодоление коррупции и искоренение массовых преступлений против личности в армии, без отмены призывной системы будут подобны попыткам сшить новое платье из сгнившего тряпья, расползающегося по ниткам.
P.S. Когда статья была уже готова, стало известно о гибели шести солдат-«срочников» на полигоне в Мулино и двоих – на полигоне в Ленинградской области.
Автор - член Совета Правозащитного центра «Мемориал», член Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в РФ.
